Эмилия Пардо Басан - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Эмилия Пардо Басан
• Жанр: Современная проза

---

Мое желание стало еще более пылким, ибо я только что четко увидел свою цель, и мне стало трудным описать, хотя бы приблизительно, чего я желаю. Я знаю только то, что это был дом под деревьями, в деревне, далеко, очень далеко от городов, чья суета насмехалась надо мной, но самое смешное заключалось в том, что я совершенно не знал, в какой части Испании находится этот дома, эти деревья, эта деревня, чья зелень успокаивала мой высохший дух.

Когда я жил в доме, я был так мал! Я был мальчишкой, на моем небе оставался вкус блаженства, я сидела на коленях матери или обнимал верную Мелампо, которая облизывала, мое лицо. С того момента, как мы покинули этот угол? Где он был, как бы его назвали? — начались мои злоключения. Я потерял мать, отец покинул меня, оставил меня под опекой моей тети, которая заставляла меня страдать и мучиться, и я начал ковать цепь неудачных попыток и приносящих разочарование целей.

Не было никого, кто бы мог направить меня к месту, где для меня взмахивала крыльями редкая птица грез. Посему, побежденный, потерпевший крушение, я решил отправиться в тот уголок, где некогда вкусил удачу, и прозябать там, не вспоминая счастливые времена, память о которых стерлась, подобно картинам, чья красота угадывается, хотя они наполовину уничтожены.

Напрасным делом было бы терзать память, пытаясь вспомнить, в какой провинции, в каком городе находится дом, который я ищу, я понял, что из-за этого у меня не остается сил жить. Я помнил только то, что оттуда мы приехали в Мадрид на дилижансе, там были горы, не высокие, не низкие, обычные горы, там была церковь с папертью, как у большинства прочих церквей, там была речка, похожая на тысячу других речек, на которую отбрасывали тень высокие деревья (я был слишком мал, чтобы понять, что это были каштаны, тополя и сосны). И, подумав, что для меня невозможно ничего уточнить — и кто знает, не по той ли самой причине? — это был тот дом, и никакой другой, это были те деревья, только в их тени было приятно сидеть, только свежесть этого потока успокаивала мою душу, и своды этой церкви были единственными вещами, которые возвращали меня ко всему, что было потеряно, далекое небесное сокровище веры или, по крайней мере, таинственная причастность к неведомому.

Иногда я убеждал себя в том, что такая настойчивость похожа на манию, это было болезненным следом психического расстройства, мягкого, таящегося внутри, причиной которого стали постоянные препятствия, ушибы пострадавшего от кораблекрушения, которого постоянно бьет прибоем о скалы. Почему это желание, которое росло с течением времени? Почему этот дом постепенно стал для меня навязчивой идеей? Зачем скрывать в этом доме, таком же, как сотня других домов, возможность найти если не счастье, то хотя бы немного мира и спокойствия? Разве не тем же самым будет уединиться в первом попавшемся жилище в поле и представить, что это другое?

Оно не могло быть тем же самым, по крайней мере, для меня, когда в моих мечтах они были совсем близко, мысль о том, что этот уголок, где я узнал, что есть счастье, которое заключается в ничто, в состоянии безразличия, в том, чтобы не стремиться ни к чему, ничего не желать, забыть, как бегут часы.

Уйти в другое место было для меня делом невозможным. А также обнаружить этот затерянный в архипелаге остров среди почти таких же, как он.

Но случайность, мой вечный враг, на этот раз сослужила мне добрую службу. Все случилось, как обычно, неожиданно. Копаясь бессознательно в ворохе книг и старых бумаг, я случайно наткнулся на письмо моего отца моей матери. Казалось, что открылся гроб, оттуда вылетели клубы пыли, те, в которых хранятся высохшие цветы. Письмо было совсем непримечательным, несущественным, самым интересным для меня была подпись на конверте: «в Сан-Мартин де Масейра, провинция…» И я, как будто неожиданно сорвали покров, вспомнил… Как же я раньше не вспоминал!.. Конечно же, Сан-Мартин де Месейра, оно было словно начертано огненными буквами. Тем же вечером я собрал свои вещи и побежал на станцию.

Не понимаю, как все произошло. Невозможно говорить о чем-то, что состоит из ощущений, еле заметных или глубоких, как дно молчаливых рек. Я могу честно сказать, что впервые после долгого периода времени я почувствовал страну радость, возрождающее меня чувство. Я начал представлять себе жизнь мудреца и философа, который презирает случайные события своей жизни и правит ими с высоты своего спокойствия. В своем уединении я был свободен от несчастий, которые, бросая тень на мою жизнь, превращали ее в муку и оковы. И сейчас, próximo a rêver[2], я вспомнил до мелочей, как выглядели дом и сад и каким были наши комнаты. Какую радость испытала я, снова увидев эту древнюю мебель, эти столики под зеркалом со скрученными ножками, туалетные столики, над которыми висело затянутое дымкой зеркало, где виднелись мертвые лица, старая кровать из красного дерева, с которой облез весь лак и которая вся пропиталась краской. Я бы купил дом, со всем, с мебелью, по цене, которую у меня просили, сидя перед дверью, я смотрел бы на прохожих (впрочем, не выказывая ничего напоминающего милосердие как у того, кто не пытается идти куда-то, ведь все дороги ведут в одно место).

Я шел быстро, узнавая тропинки, приметы местности, болота, изгороди. Показалась часть луны, плавно плывшей по ясному небу. От идеала меня отделяли всего лишь несколько шагов. Но одна лишь неожиданность смущала меня. Я не видел деревьев, чащи вокруг дома. Все ровно! Старуха, проковыляв, подошла ко мне:

— Все деревья вырубили, матушка? — спросил я дрожащим голосом.

— Да, сынок, когда сносили дом.

Я застыл. Я почувствовал холод в висках.

— А что сейчас там стоит вместо дома?

— Ничего. Распахали, посеяли пшеницу.

Я услышал рыдания. Она, растроганная, бросилась ко мне, чтобы меня пожалеть.

И я бросился в ее объятья, будто знал ее всю свою жизнь — я же никогда до того не видел ее. И пока она меня обнимала, я почувствовал частицу ее доброты, дарованной мне. И потому я не выбросился из балкона на улицу. Жалко, что невзгоды толкают на это.

Потерянное сердце

Как-то раз я, гуляя поздно вечером по улицам города, увидела на мостовой что-то красное. Это было живое сердце, которое истекало кровь, я его заботливо подняла. «Должно быть, какая-то женщина потеряла его», — подумала я, увидев, какое оно нежное, как оно трепещет, когда я прикасаюсь к нему, как будто находится еще в груди своей хозяйки.

Я тщательно завернула его в белую ткань, укрыла, положив вниз, под мои вещи, и потом всецело отдалась поискам женщины, которое потеряла свое сердце на улице. Для этого я купила бинокль, который позволяет видеть то, что находится за корсажем, за нижнем бельем, за плотью и ребрами, как для тех реликвариев в груди святых, когда на том месте, где должно быть сердце, лежат десятки драгоценных камней.

Как только я взяла магический бинокль, я страстно прильнула к нему и посмотрела на первую же женщину, проходящую мимо — о боже! У нее не было сердца. Должно быть, находка принадлежала ей. Странно, что когда я ей рассказывала, как нашла сердце, как бережно его хранила, чтобы отдать невредимым хозяйке, она постоянно отрицала, что теряла что-либо, утверждала, что ее сердце на месте, там, где должно быть, оно бьется и заставлять бежать кровь. Увидев ее упрямство, я отступилась и обратилась к другой женщине, юной, миловидной, обольстительной, веселой. Бог мой! В ее прекрасной груди была та же пустота, та же самая розовая полость, внутри ничего, ровным счетом ничего! Будто у нее никогда не было сердца! Я ей предложила то, которое нашла, она будто даже не могла о подобном помыслить, начала спорить, ее оскорбил даже намек на то, что ей не хватало сердца или на то, что она была так рассеяна, что потеряла его на оживленной улице.

И проходили сотни женщин, молодые и старые, красивые и безобразные, блондинки и брюнетки, веселые и задумчивые, вместо сердца у всех было пустое место, но самого сердца будто бы никогда не было, или они давно его лишились. И все, все без исключения, когда я предлагала вернуть им сердце категорически отказывались либо потому что верили, что оно на месте, либо без него они чувствовали себя прекрасно, либо из-за того, что само предложение звучало для них оскорбительно, либо из-за того, что боялись поместить его в свою грудь. Я уже отчаялась вернуть на место потерянное сердце, когда неожиданно увидела бледную девушку, в ее груди билось сердце, настоящее, из плоти и крови! Не знаю, отчего я на это решилась, глупо предлагать сердце тому, у кого оно уже есть, но все-таки я попросила ее взять то, от чего отказались остальные, она открыла грудь и положила туда сердце, которое я уже собиралась положить на мостовую и оставить там.

Когда у девушки появились два сердца, девушка побледнела еще больше, чувства, были ранее для нее незначительными, пронзили ее, достав до глубины души. Все заиграло в ней с силой, которая была поистине ужасна: дружба, участие, грусть, радость, любовь, вдохновение. Неосторожная, единожды решившись лишиться одного сердца или одновременно двух, она наслаждалась возможностью жить с удвоенными силами, любя, наслаждаясь и страдая вдвойне, собирая впечатления, которых бы хватило, чтобы лишиться жизни. Она была как свеча, которую подожгли сразу с обоих концов, чтобы она быстрее сгорела. И это ее уничтожило. Она уже была на смертном ложе, бледная, осунувшаяся, исхудавшая, похожая на маленькую птичку, когда пришли врачи и подтвердили, что она уходит из этого мира из-за разрыва аневризмы. Никто (о глупцы!) не смог понять, в чем причина, а дело было в том, что она умерла из-за безрассудного желания дать убежище сердцу, найденному на мостовой.