Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)

• Название: Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)
• Автор: Михаэль Деген
• Жанр: Биографии и Мемуары

Берлин 1943 года. Город непрерывно подвергается массированным бомбардировкам. Еврейский мальчик и его мать скрываются от гестапо. Их укрывают не только друзья, но и совершенно незнакомые люди, ежедневно рискующие из-за этого собственной жизнью. Детство Михаэля Дегена проходит в постоянном страхе быть разоблаченным, в постоянном бегстве от предательства и смерти.

Спустя десятилетия известный актер Михаэль Деген написал об этом книгу, ставшую памятником его спасителям. В книге он описывает свои детские впечатления от событий того времени и рассказывает о людях, которым обязан своей жизнью. Это блестяще написанная книга, по-иному освещающая нашу историю.

---

«Смотри-ка, ветчина! Откуда он знает, что мы не едим кошерного?» — усмехнувшись, сказала мать.

«А ты откуда знаешь, что это от него?» — простодушно спросил я.

«Откуда знаю?» — переспросила она. — «Да потому, что он чокнутый, вот откуда!»

И с того самого утра мы с матерью называли незнакомца «этот чокнутый эсэсовец». Однажды вечером, видимо, собравшись с духом, он позвонил в нашу квартиру, оттеснил в сторону мать, которая не хотела пускать его в дом, и быстро закрыл за собой входную дверь. На этот раз он был в гражданской одежде. Я увидел, как он пожал матери руку и одновременно предостерегающим жестом приложил к губам указательный палец левой руки. «Чокнутый эсэсовец» был здоровым, крепким на вид мужчиной, но как-то сразу я ощутил этого человека своим приятелем, мальчишкой-ровесником. Он пришел к нам и теперь играет в охотников и индейцев. Или во что-то похожее.

Мать пошла в комнату, «чокнутый» неуверенно последовал за ней. Со спины он показался мне очень большим, но когда я снова посмотрел ему в лицо, ко мне вернулось прежнее внезапное ощущение — передо мной мальчишка, мой сверстник.

Мы жили тогда в двухкомнатной квартире на Эльбефельдерштрассе, жили довольно бедно, и поэтому я немного стеснялся.

Лицо матери стало строгим, даже несколько надменным. Она сидела на краешке стула с таким выражением, как будто хотела сказать:

«Ну, выкладывайте, что там у вас, и уходите».

Мне было искренне жаль «чокнутого».

Я никогда не видел его в военной форме, а в штатском он выглядел вполне обычным, ничем не примечательным. Я попытался представить его в черной форме эсэсовца, но мне это не удалось. Поведение матери удивило и огорчило меня.

После довольно долгого молчания он наконец заговорил.

«Меня зовут Манфред Шенк. У моих родителей хозяйство под Штеттином, а сам я служу в Берлине. Мне хочется вам чем-нибудь помочь».

«Почему?»

«Просто хочется».

«Ну почему? Почему вы хотите помочь мне? Вы же знаете, что этим вы подвергаете себя опасности. Да и нас с сыном тоже».

«Я знаю. Но тем не менее я хотел бы что-нибудь сделать для вас. Я считаю это своим долгом».

Мать рассмеялась. «Разве вы забыли — я видела вас в форме СС?»

«Нет, я не забыл».

«Ну хорошо. И как же я должна понимать это? Эсэсовец, а стало быть, убежденный национал-социалист, считает своим долгом помогать мне, еврейке. Ведь для вас я — враг номер один. Ваш фюрер повторяет это при каждой возможности. Мой муж сидит в концентрационном лагере только потому, что он еврей. Каждые четыре недели я получаю от него записку в двадцать строк — больше ему не положено. Его охраняют ваши коллеги, и я не знаю, что еще они могут сделать с ним».

Я чуть не рассмеялся, когда мать назвала эсэсовцев его коллегами. Внезапно она заплакала. Наверное, она вовсе не хотела этого, но от сильного волнения не могла сдержаться. Она плакала навзрыд. Ее тело сотрясалось от рыданий, слезы стекали по подбородку. Как-то сразу она подурнела, стала некрасивой. Всю накопившуюся боль, всю долго сдерживаемую ярость она вкладывала в свои слова, прерываемые судорожными всхлипами.

«Кто даст мне гарантию, что я снова увижу мужа? Да знаете ли вы, что творилось у меня в душе, когда ваши коллеги в пять утра уводили его? О, эти люди были вежливы, очень вежливы. Они даже разрешили мужу взять с собой зубную щетку. А что чувствовала я, когда была вынуждена отправить из Германии старшего сына, потому что ему было больше четырнадцати лет, он считался взрослым мужчиной и его ожидала судьба отца? Увижу я когда-нибудь моего мальчика? А может, вы и пришли к нам только для того, чтобы выведать, где он находится? Я знаю — вы и ваши коллеги способны на любую подлость. Но от меня вы ничего не узнаете, даже и не пытайтесь».

«Мама, мама!» — пытаясь успокоить ее, повторял я. Никогда еще я не видел мою мать в таком состоянии, она очень редко теряла самообладание. Я боялся, что она расскажет, где находится мой брат. Ведь если эти люди и в самом деле хотят узнать это, они это сделают. Внезапно мать взглянула на меня. Я сел рядом с ней и положил голову на ее плечо. Мне хотелось утешить ее. Она, конечно, знала, о чем я думал.

Сухим, будничным голосом мать произнесла:

«Но я, к сожалению, не знаю, где находится мой старший сын».

И замолчала.

Молчание длилось долго, очень долго. Я даже не представлял себе, что трое, находящиеся в одной комнате, могут столько времени играть в молчанку.

Все произошедшее потрясло меня. Я вдруг почувствовал себя взрослым. Совсем взрослым. «Чокнутый» был очень бледен. Казалось, его сейчас стошнит. «Не нужно думать, что я пришел сюда для того, чтобы узнать, где находится ваш сын. Мы могли бы узнать об этом другими способами. Для этого вовсе не надо приходить к вам. Думаю, вы хорошо понимаете это».

Снова наступила тишина. Этот человек был эсэсовцем, он мог бы просто увести нас. Вместо этого он сидел смирно, как побитый — такое впечатление произвело на него сказанное матерью. В эту минуту я очень гордился ею.

Мать, закусив верхнюю губу (так она всегда делала, когда хотела сдержать смех), упорно смотрела в пол.

«Да, я каждый день ждал у вашего дома, потому что хотел увидеть вас. Просто потому, что вы красивы. И когда вы сказали, что вы еврейка, то в первый момент это было для меня неожиданным ударом. Но потом шок прошел, и я захотел что-нибудь сделать для вас. Я ведь знаю, что вам, как еврейке, продовольственные карточки не положены. Я поехал к моим родителям и все им рассказал».

«Да я же вам в матери гожусь», — перебила она.

«Что из того, что вы старше меня? Это не имеет никакого значения».

«Чокнутый», казалось, был испуган. Он смущенно улыбнулся мне, будто хотел спросить:

«Может, я что-то не так сказал?» Потом он заговорил снова:

«Вам совсем не нужно бояться. Мои родители — не нацисты. Они всегда были против моего вступления в СС. Но я был в восторге от идей национал-социализма. Мне они и сейчас по душе. Хотя я не совсем понимаю то, что делают с евреями. Конечно, к министерским постам евреев допускать нельзя, с расовой точки зрения это не всегда безопасно, но как можно вообще судить о расовой чистоте? Мой отец всегда говорит, что нашу семью с расовой точки зрения тоже можно было бы считать неполноценной — ведь мой прадед был поляком».

Его словно прорвало. «Я сказал отцу, что с евреями дело обстоит совсем по-другому. Один из моих начальников, человек очень образованный, объяснил мне однажды — евреи наши злейшие враги не потому, что принадлежат к другой расе, а потому, что возомнили себя лучше других рас, которые стоят выше их, евреев. Признавать приоритета этих высоких рас евреи не хотят. И это может привести к уничтожению какой-нибудь из высоких рас. Мои родители очень над этим смеялись, а отец даже рассердился на меня. „А знаешь ли ты, что в войне 14–18 годов офицеры-евреи подавали примеры высочайшей храбрости? А сколько евреев пожертвовали жизнью ради своего немецкого отечества! Да такую чушь может придумать только какой-нибудь неграмотный подмастерье!“ Мой отец истинный германский патриот и верный сторонник кайзера. Наши новые идеи ему не понятны. И при посторонних мне постоянно приходится удерживать его от подобных высказываний. „Ты еще не вполне законченный национал-социалист, иначе бы уже давно донес на меня“, — говорил отец каждый раз после наших споров. И добавлял: „Это меня утешает“. Наверное, отчасти он прав. С тех пор, как я познакомился с вами, я вообще перестал понимать, зачем я в СС и что я там делаю».

Мы с матерью молча смотрели на него. Затем я просил:

«А почему вы о нас думаете?»

«Потому что твоя мама очень красива. А это не соответствует нашей расовой теории».

«Вы говорите серьезно или шутите?» — снова спросил я.

«Конечно, шучу», — ответил он.

«Чокнутый» приходил к нам постоянно, хотя мать всякий раз твердила ему, что это опасно. Он появлялся у нас с наступлением темноты, стараясь быть незамеченным, и приносил с собой бутылку вина. «Вам привет от моих родителей», — говорил он, передавая матери бутылку.

Они садились за стол. Мать пила с ним только из вежливости, а он все наливал и наливал себе, и, казалось, совсем не замечал, что уже много выпил.

Иногда они говорили о моем отце. Мать пыталась не выдавать своего волнения, когда речь заходила о нем, но я слышал, как дрожал ее голос, и боялся, что она опять начнет плакать.

«Я не знаю, какие условия в концентрационных лагерях, как там обходятся с заключенными, но говорят, что там просто ужасно».

«От кого вы это слышали?»

«Ходят слухи».

Мать испуганно посмотрела на меня — вдруг по неосторожности она сказала что-то лишнее?

«Это вполне может быть», — сказал «чокнутый».

«Ну вот», — подумал я. — «Наконец он может говорить о том, в чем что-то смыслит».