Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)

• Название: Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)
• Автор: Михаэль Деген
• Жанр: Биографии и Мемуары

Берлин 1943 года. Город непрерывно подвергается массированным бомбардировкам. Еврейский мальчик и его мать скрываются от гестапо. Их укрывают не только друзья, но и совершенно незнакомые люди, ежедневно рискующие из-за этого собственной жизнью. Детство Михаэля Дегена проходит в постоянном страхе быть разоблаченным, в постоянном бегстве от предательства и смерти.

Спустя десятилетия известный актер Михаэль Деген написал об этом книгу, ставшую памятником его спасителям. В книге он описывает свои детские впечатления от событий того времени и рассказывает о людях, которым обязан своей жизнью. Это блестяще написанная книга, по-иному освещающая нашу историю.

---

«Как он смог выстрелить в такую маленькую девочку! Он же легко мог ее догнать!» — громко сказала мать.

«Да ведь она же убежала!»

Женщина, стоявшая рядом с матерью, пристально посмотрела на нее.

«Пойдем отсюда!» — потянул я мать.

Меня внезапно охватил страх. Я был потрясен не только жестоким хладнокровием людей в черных формах, но и жестокостью, прозвучавшему в голосе этой женщины.

Мы вернулись на Груневальдштрассе, миновали Мартин-Лютер-штрассе и Литценбургерштрассе. Перед кинотеатром «Паласт» мы остановились и вошли туда.

В кинотеатре начался послеобеденный сеанс. Шел «Золотой город» с Кристиной Зедербаум в главной роли — почему-то в каждом фильме она обязательно тонула. Тогда этот фильм показался мне очень захватывающим, поэтому после войны я просмотрел его еще раз, но на этот раз нашел его довольно безвкусным.

После сеанса мы прошли через Тиргартен к Бранденбургским воротам. Мать считала, что нам нужно поехать поездом в Экнер или Штраусберг. Там во время воздушных налетов мы могли укрыться в траншеях, вырытых для защиты от осколков.

Такие траншеи должны были устраивать все владельцы садовых участков, если их дома находились далеко от настоящего бомбоубежища. Эти траншеи были снабжены навесами, опирающимися на деревянные балки. В случае неожиданной бомбардировки в такой траншее мог укрыться любой человек, оказавшийся поблизости. «Там никто не потребует у нас документов, да и лишних расспросов тоже можно избежать. И уйти незаметно».

Мы уже подходили к вокзалу, когда завыла сирена воздушной тревоги.

Поблизости были бомбоубежища, и мы могли бы укрыться в одном из них. Но мы спрятались в подъезде какого-то дома.

В старых берлинских домах под лестницей, ведущей с первого этажа наверх, обычно есть небольшая площадка. Если пригнуть голову, там можно спрятаться.

Мать крепко прижала меня к себе. Мы слышали, как жильцы дома спускались вниз по лестнице, спеша укрыться в подвале или ближайшем бомбоубежище.

Иногда мы видели чьи-то ноги. Если ноги вдруг почему-то останавливались, мы замирали, боясь, что нас обнаружат.

Тем временем стало совсем темно. В доме, наконец, все затихло. А потом началось. Сначала вдалеке загремели зенитные орудия противовоздушной обороны. Затем зенитки загрохотали где-то рядом, и мы услышали нарастающий гул моторов. Гул становился все ближе, превращался в рев, заглушающий грохот зенитной канонады.

«Боже мой», — думал я, — «там, в этих самолетах — люди в другой военной форме, и говорят они на другом языке, а мы сидим здесь внизу, и где-то рядом — подлая банда убийц с их подлым дядюшкой Адольфом. И сейчас на всю эту подлую банду сбросят бомбы. Но вместе с ними можем погибнуть и мы. Да, мы тоже можем погибнуть на этой площадке под лестницей. И никто не будет знать, что мы — евреи. Если жильцы дома, которые спряталась в подвале, останутся живы, они извлекут наши трупы из-под развалин и похоронят в братской могиле, не зная, что похоронили евреев в одной могиле с арийцами. И тем самым опозорят эту арийскую могилу. Вот будет потеха!»

На меня напал приступ безудержного смеха. Мать еще крепче прижала меня к себе. «Прекрати!» — прошептала она.

Внезапно раздался страшный грохот. Видимо, бомбили очень сильно.

«Янки шутить не любят», — думал я. — «Они вам покажут! Ваши щегольские мундиры разнесет в клочья, да и вас заодно!»

Я и сейчас хорошо помню охватившее меня тогда ощущение мстительной радости. В тот момент я совсем не думал, что тоже могу погибнуть — это вдруг стало мне безразлично. После каждого бомбового удара мне хотелось аплодировать. «Ну еще, еще разок!» — повторял я про себя.

Из этого состояния меня вывела мать. «Они приближаются», — прошептала она и прислушалась. — «Это американцы с их громадными самолетами. Если нам не повезет, мы не выберемся отсюда живыми».

Она взглянула на меня. «Сейчас ты выглядишь почти моим ровесником. Но забота о нашем спасении — мое дело. Тебе не надо об этом беспокоиться. Все будет хорошо. Как-нибудь мы устроимся. Я обещаю тебе».

Мать казалась такой волевой, такой сильной. Я верил каждому ее слову.

Грозящая нам опасность сделала ее особенно энергичной и предприимчивой. И такой она оставалась до конца войны.

Разрывы бомб становились все слышнее — бомбы рвались где-то совсем близко. Беспрерывно грохотали зенитки. Внезапно рвануло так, что все задрожало — стены, потолок, лестница. В подъезде стало светло как днем.

«Сейчас этот дом развалится», — подумал я.

«Наверное, бомба попала в соседний дом или куда-то рядом», — сказала мать.

Тогда я еще не мог отличить на слух звук разрыва тяжелой бомбы от разрыва авиационной мины. Позднее я узнал — перед тем как разорваться, бомба «свистит» гораздо дольше, мина же взрывается почти сразу.

Воздушный налет продолжался бесконечно долго. Мать поглядела на свои маленькие часики — подарок отца, с которым она никогда не расставалась.

«Когда у американцев бомбы закончатся? Похоже, они не спешат улетать», — сказала она. Стало совсем тихо, однако отбоя еще не было. «Нужно уходить отсюда, пока не вернулись жильцы», — снова прошептала мать. — «Но с другой стороны, будет тоже плохо, если кто-нибудь нас на улице заметит.

Подозрительно — женщина с сыном вышли на улицу до отбоя».

Я пожал плечами.

«Надо сматываться — на улице опять совсем темно. Вряд ли с нами может что-то случиться. Не стоит ждать, пока из подвала выйдут люди и нас тут увидят. Они тут же вызовут полицейских. И тогда уж нас обязательно арестуют».

Но вслух я не сказал ничего — матери надо уже самой понимать, чем она рискует.

Наконец прозвучал сигнал отбоя. Мать схватила сумку и, опередив меня, выбежала из подъезда. Вокруг все горело. Пылающие перекрытия домов рушились на асфальт. Тут и там раздавались крики:

«Осторожно, осторожно! Крыша падает!» В темноте что-то потрескивало и шипело. Никто не знал, что может произойти в следующее мгновение — в любом месте могло что-нибудь обрушиться или взорваться. На улице появились первые пожарные машины с выключенными фарами. «Немедленно уходите с улицы!» — кричали пожарные. — «Или жить надоело?»

Быстро, как только могли, мы побежали к подъезду соседнего дома.

Повсюду из домов выходили люди, гадали — какую часть города бомбили на этот раз больше всего.

«Больше всего — тут, у нас», — говорили одни.

«Да нет», — возражали другие. — «Взгляните на небо там, позади Александерплац. Больше всего бомбили Пренцельберг и Франкфуртераллее, почти до Лихтенберга».

«А что же наши-то — ведь надо было сбить эти американские самолеты, пока они здесь все не разбомбили!»

«Какая разница! Тогда бы самолеты упали на город вместе со всеми бомбами и все равно бы разорвались!»

«А ведь толстый Герман обещал, что ни одна вражеская бомба не упадет на Германию!»

«Эти обещания — просто брехня, выеденного яйца не стоят!»

Все засмеялись. Сгорбившись, стараясь не привлекать к себе внимания, мать стояла рядом с собравшимися. «А вы откуда?» — спросил ее кто-то.

«Из Лихтенберга», — ответила мать. — «Мы были в гостях тут, недалеко. Надеюсь, наш дом уцелел».

«Как же вы собираетесь добраться до дома?»

«Мы подождем и поедем с первой электричкой».

«Что же, вы так и будете торчать здесь всю ночь? Зайдите-ка лучше к нам. Чашка кофе — правда, жидкого — у нас тоже найдется. Да и парнишке вашему надо бы поспать немного».

Рядом с нами, сострадательно глядя на меня, стояла полная темноволосая женщина.

«Нам неудобно затруднять вас», — сказала мать. — «Ведь скоро, наверное, опять будет электричка. А в школу он завтра не пойдет, нечего и думать. Завтра выспится».

«Выспится, если ваш дом еще цел», — вмешался в разговор муж женщины. — «Подождете у нас, а будет электричка, вот тогда и поедете».

Карл Хотце — так звали того коммуниста-огородника — и в самом деле помог нам. На следующее утро мы на электричке поехали в Лихтенберг. (Мать ночью назвала почему-то именно это место!). Люди, у которых мы провели остаток ночи, захотели непременно проводить нас до вокзала. Мать позвонила Лоне. Та сразу же сняла трубку. Теперь она называла мою мать «фрау Гемберг».

«Где вы пропадали все время? Я уже думала, не случилось ли с вами чего-нибудь — ведь бомбят!»

Лона хотела встретиться с нами в нашем любимом кафе. Если, конечно, его не разбомбило.

Еще раньше Лона и мать договорились, — назначая по телефону встречу друг с другом, «нашим любимым кафе» будут называть станцию метро Крумме-Ланке. От Лихтенберга до Крумме-Ланке мы ехали долго. Нам повезло — после бомбардировки в городе царил хаос, и поэтому документы у нас никто не проверял.

На перроне мы увидели Лону. Она молча показала нам на противоположную сторону платформы — нам надо перейти туда. Вслед за Лонной мы сели в поезд, едущий в центр города. На следующей остановке Лона сошла. Мы тоже вышли и пошли за ней вниз по улице. Внезапно она остановилась, оглянулась — не следит ли за ней кто-нибудь — и наконец заговорила с нами. Она казалась очень взволнованной.