Филипп Дженкинс - Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить

• Название: Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить
• Автор: Филипп Дженкинс
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-54919-1

Захватывающая история интриг, заговоров, разборок, насилия и хаоса в древней церкви. Победители в войнах за Иисуса решили, во что и как будут верить все христиане, а проигравшие были заклеймены как еретики, прокляты, уничтожены и забыты. Первая популярная книга о самой темной и загадочной эпохе в истории христианства от всемирно известного специалиста.

---

Во всем этом была одна проблема: Кирилл гораздо сильнее, чем он сам замечал, опирался на радикальные доктрины одной природы, которые оказали огромное влияние на все его труды. На развитие его идей повлияла одна фраза, которую Кирилл приписывал своему крепкому в ортодоксии предшественнику Афанасию: Христос есть «одна Природа (mia physis) Логоса Бога воплощенного». Кирилл сделал это выражение опорой для возникающей ортодоксии. На самом же деле это выражение было подделкой и его источником был не Афанасий, но осужденный еретик Аполлинарий. Хотя антиохийские богословы пытались разоблачить этот подлог, вожди церкви мало прислушивались к их словам. Александрийская традиция, усвоив этот сомнительный текст, сделала еще один шаг в сторону идеи единой природы. Особенно странным было утверждение Кирилла о том, что «Слово Бога пострадало во плоти, и было распято во плоти, и вкусило смерть во плоти». С этой формулировкой горячо бы согласился и Аполлинарий. Так, через подложный текст, принятый Кириллом, учение Аполлинария оставило отпечаток на общепринятой христологии церкви, что заметно усилило тенденцию превозносить Христа и подчеркивать его божественность[78].

Антиохия

Другим интеллектуальным центром была Антиохия, которая не менее глубоко, чем Александрия, была связана с древним христианским наследием[79]. Особая и живая традиция мысли поддерживала в антиохийцах стремление понимать и объяснять головокружительную весть христианства. Павел Самосатский был антиохийским епископом, пока его не сместили после обвинения в ереси; даже Аполлинарий проповедовал в сирийской столице. Еще задолго до возникновения христианства Антиохия славилась своими школами риторики и философии, и христиане пользовались богатствами языческой традиции, приспосабливая их для своих целей. В то же время они продолжали вести диалог с многочисленными местными иудеями. К IV веку Антиохия радикальным образом отличалась от Александрии в своем подходе к чтению и толкованию Писания. Чем больше читатель видит в Евангелиях исторический текст, чем больше стремится поставить отрывки в их контекст, тем ярче перед ним открывается образ человека Иисуса. Поэтому антиохийцы склонялись к христологии Слова-человека[80].

Чем больше читатель видит в Евангелиях исторический текст, чем больше стремится поставить отрывки в их контекст, тем ярче перед ним открывается образ человека Иисуса

Эти факторы определили позицию Антиохии в спорах, последовавших за Никейским собором. Основателем великой богословской традиции здесь был Диодор из Тарса – родного города Павла. Он привлек к себе внимание всей церкви как ведущий противник Аполлинария, причем в спорах с оппонентом Диодор сформулировал идею двух природ, соответствующую его позиции.

Самым значимым преемником Диодора был Феодор Мопсуестийский (350–428), придерживавшийся спорных взглядов по многим вопросам. Подобно Диодору, он был универсалистом, то есть верил в то, что в итоге все будут спасены, а потому никто не обречен на вечные муки[81]. Что же касается природ Христа, Феодор считал, что человеческое и божественное соединились в одном prosopon, лице, но это было нечто вроде союза тела и души или союза мужчины и женщины: несмотря на единство, обе части сохраняют свои отличия. Присутствие Логоса во Христе подобно присутствию благодати в обычном человеке. Хотя присутствие Логоса во Христе не подлежит сомнению, оно не разрушало свободную волю. Союз между двумя природами укреплялся по мере того, как рос и созревал человек. Для Феодора был крайне важен человеческий компонент, и потому он открыто утверждал, что Христос был подвержен искушениям и страданию. Задолго до Нестория он критиковал обычай называть Марию Theotokos, поскольку этот термин предполагал недолжное смешение божественной и человеческой природ[82].

Антиохийские христиане твердо держались тех идей, что сформулировали Диодор и Феодор, даже когда эти идеи осуждались на соборах. И когда все клеймили Нестория, многие антиохийцы не спешили произносить положенные ритуальные проклятия. Вплоть до V века Феодорит Кирский хранил живую память об антиохийских версиях христологии двух природ. Хотя он признавал союз божественного и человеческого, он продолжал считать, что две эти природы существовали и после воплощения. Христос имел одно prosopon, но в этом едином лице продолжали существовать две природы.

Не способные достичь согласия или мирно оставаться при своих мнениях, две великие церкви Антиохии и Александрии продолжали в течение многих десятилетий вести войну на изнурение, пытаясь устранить дурные представления противника

Неспособные достичь согласия или мирно оставаться при своих мнениях, две великие церкви Антиохии и Александрии продолжали в течение многих десятилетий вести войну на изнурение, пытаясь устранить дурные представления противника. Если мы вспомним о том, что Несторий был тесно связан с Антиохией – считают, что он общался с Феодором незадолго до того, как стал епископом Константинополя, – мы поймем, почему все противники антиохийцев относились к нему столь недоброжелательно. Несторий лишился власти, его имя было заклеймено позором на все времена, но враги антиохийцев продолжали бороться с идеями представителей этой школы даже после их смерти. Хотя Диодор умер в 390 году, собор объявил его христологические взгляды ересью лишь столетие спустя, в 499 году. А в 550-х годах Пятый Вселенский собор собрался, чтобы осудить Феодора Мопсуестийского (умершего в 428 году) вместе с его антиохийскими единомышленниками. Это походило не столько на богословские споры, сколько на кровную месть, растянувшуюся на несколько поколений[83].

Лозунги и стереотипы

В спорах, разгоревшихся вокруг природы Христа, участники использовали специальную терминологию с тонкими смысловыми нюансами. Понимали ли простые люди на улицах или в селениях, чем ousia отличается от hypostasis или как использование этих терминов отражается на жизни церкви? Имели ли толпы, сражавшиеся за монофизитов или несториан, хоть малейшее представление о том, что именно они отстаивают с богословской точки зрения? Некоторые авторы предполагают, что люди это понимали. В 380-х годах Григорий Нисский был изумлен тем, что каждый константинопольский торговец принимал участие в богословских спорах:

Весь город был наполнен подобными разговорами: улицы, рынки, площади, перекрестки. Об этом говорили торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь у менялы о курсе, а он ответит тебе диссертацией о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать качество и стоимость хлеба, а тебе отвечают: «Отец больше Сына, Сын подчинен Отцу». Справишься, готова ли вода в бане, а в ответ услышишь: «Сын произошел из не сущих»[84].

В V веке на улицах тоже обсуждали богословские вопросы, только теперь не о Троице, но о христологии.

Люди усвоили лозунги, но действительно ли они их понимали? На самом деле у нас есть все основания думать, что не только обычные верующие, но и многие церковные вожди не могли разобраться в этих богословских тонкостях. И их участие в спорах преподает нам некий печальный урок о подобных спорах в других религиях и в другие исторические периоды, включая наш собственный.

Историк Рамсей Мак-Мюллен справедливо отмечает, что богословским текстам той эпохи нередко свойственны «сложность мысли, причудливый словарь, растянутые доказательства, избыток оговорок и особых условий». Возьмем практически случайно выбранный пример – отрывок из Третьего Послания Кирилла Александрийского Несторию, критически важного документа в тех спорах, что повлекли за собой созыв Первого Эфесского собора:

Что касается изречений нашего Спасителя, заключающихся в Евангелиях, то мы не относим их раздельно ни к двум hypostases, ни к двум лицам. Ибо един и единый только Христос, хотя и признается соединенным в нераздельное единство из двух (ek duo), и притом различных природ, не таков; подобно как и человек признается состоящим из души и тела, однако же не двойным, но единым из той и другого… Итак, все заключающиеся в Евангелиях изречения должно относить к единому лицу, к единой ипостаси воплощенного Слова.

Это насыщенный текст и в переводе, который верно передает сложности строения греческого оригинала. И это отнюдь не самый крайний пример такого рода из возможных. Этот текст подобен минному полю для тогдашних читателей, которым нужно было стараться различать слова, обладающие близкими смыслами. В городах люди воевали за одну-единственную букву: единосущен Христос Отцу или только подобен существом, homoousios или homoiousios? Был он из двух природ (ek duo) или в двух природах (en duo)? [85]