Синтия Леннон - Мой муж Джон

• Название: Мой муж Джон
• Автор: Синтия Леннон
• Издательство: КоЛибри
• Жанр: Музыка, музыканты
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-389-00358-3

Джон Леннон, одна из величайших легенд XX столетия, когда-то был просто Джоном, веселым, нерадивым студентом и начинающим музыкантом без особых жизненных перспектив. Именно тогда, в конце 1950-х, он влюбился в свою сокурсницу по имени Синтия, ставшую впоследствии его женой и матерью его сына Джулиана. В течении десяти лет Синтия Леннон, для которой великие "Битлз" были и остаются просто "ребятами", дарила Джону моральную поддержку, душевное тепло и безоговорочную преданность, как бы ни сотрясала весь мир и их семейную жизнь неистовая буря битломании. В 1968 году он ушел к Йоко Оно.

 Эта книга - история любви и разлуки, рассказанная обычной женщиной, доброй и здравомыслящей, которая, несмотря на все потрясения и разочарования, бережно хранит в сердце память о своем муже Джоне.

---

Ребята договорились, что я остановлюсь дома у Астрид и ее мамы, а Дот поселится с Розой, уборщицей в Тор Теп. Таким образом после завтрака мы с Дот разошлись каждая в своем направлении. Я очень нервничала перед встречей с Астрид, которую по описаниям Джона представляла себе блестящей и самоуверенной, и боялась выглядеть перед ней чересчур застенчивой и неуклюжей. Астрид встретила нас на пороге. Выглядела она сногсшибательно, как я и ожидала. На ней были джинсы, водолазка и кожаный пиджак — все черного цвета. Ее короткие светлые волосы были пострижены лесенкой, неброский макияж наложен безупречно. Но волновалась я напрасно: Астрид обняла меня, мы тут же прониклись взаимной симпатией, и это стало началом теплой дружбы. При всем ее великолепии, с ней всегда было легко, весело и спокойно.

Другое дело — комната Астрид: я никогда не видела ничего подобного. Пол и стены были покрыты серебряной фольгой, а все остальное было черным. Кровать была застелена черной сатиновой простыней и черным бархатным покрывалом. Рисунки и картины, висящие на стенах, были освещены направленным светом, и все это шокирующее великолепие смягчалось искусной икебаной из засушенных цветов. Я не могла удержаться, чтобы мысленно не сравнить комнату Астрид с моей собственной спальней: цветастое нейлоновое покрывало, чопорные бумажные обои и скромный, хотя и очень симпатичный, туалетный столик. Как же мне не хватало этой смелости и творческого футуризма!

Две недели, проведенные в Гамбурге, открыли мне глаза на огромное количество вещей. Меня невероятно возбуждало то, что я находилась далеко от дома, не ограниченная какими — либо жесткими правилами. Я чувствовала себя такой свободной! Гамбург представлялся мне чем — то вроде старшего, более искушенного брата Ливерпуля: типичный портовый город со множеством грузовых кораблей в доках и несметной разношерстной толпой прохожих, съехавшихся сюда, казалось, из всех уголков мира. Немецкий язык своими гортанными звуками определенно напоминал ливерпульский диалект — неудивительно, что ребята чувствовали себя здесь как дома.

Для нас с Джоном это было счастливое, беззаботное время, когда ни Мими, ни моя мама не давили на нас. Каждую свободную минуту Джон проводил со мной, с гордостью показывая мне достопримечательности города. С некоторыми из них он сам не так давно познакомился. Например, напоминавший лондонский Сохо район, где в витринах сидели полуобнаженные, а то и вовсе раздетые девушки. При виде них у меня, к немалому удовольствию Джона, отвисла челюсть — настолько это не походило на целомудренные улицы Хойлейка.

Каждый вечер мы с Астрид, накрасившись и разодевшись, отправлялись в Тор Теп. Обстановка здесь была вполне классическая для подобных заведений — простые металлические столы и стулья, рассредоточенные по просторному залу. Яркий, ослепляющий свет освещал разноликую толпу посетителей. Среди них были тинейджеры, пришедшие поразвлечься, отпущенные в увольнение матросы, тучные мужчины средних лет, идущие домой с работы, и бандиты, которые выглядели настолько угрожающе, что я боялась даже смотреть в их сторону. Почти каждый вечер здесь случались драки с поножовщиной, и тогда мы укрывались где — нибудь в безопасном месте до тех пор, пока в клубе не появлялась вооруженная полиция, чтобы вывести нарушителей порядка.

Дот, Астрид и я сидели за столиком и наблюдали за выступлением. В перерывах ребята спускались к нам, и тогда мы с Джоном втихую пробирались к ним в комнату, чтобы заняться любовью перед их очередным выходом на сцену. Помещение им досталось получше, чем в прошлый раз, но тоже не бог весть что: тесная и унылая комнатушка с маленьким окном, выходившим на лестницу черного хода, две двухъярусные кровати и еще одна, стоящая отдельно. Свободного пространства между ними оставалось едва ли больше полуметра.

Джон иногда просил меня остаться с ним на ночь вместо того, чтобы ехать домой с Астрид. Тогда кое — как, еле сдерживая смех, мы укладывались в его кровати на нижнем ярусе, крепко обнявшись, в то время как наверху храпел Джордж, а Пит, Стюарт и Пол лежали рядом в почти коматозном состоянии. Мы редко засыпали до рассвета, поскольку ребята играли каждый вечер до двух ночи и к тому же постоянно принимали стимуляторы. Мы с Дот и Астрид тоже глотали таблетки, чтобы бодрствовать вместе с ними. «Колеса» давали невероятный прилив сил, мы были готовы танцевать всю ночь напролет и особо не задумывались над этим состоянием, воспринимая его как неотъемлемую часть окружающей атмосферы веселья и радости.

Каждую ночь, когда клуб закрывался, все были слишком возбуждены, чтобы ложиться спать, поэтому отправлялись куда — нибудь перекусить. Ребята всю дорогу что — то орали, прыгали, скакали, рассказывали анекдоты — в общем, валяли дурака, а мы, девушки, истерически хохотали над их выходками. Две недели, которые мы с Джоном провели в Гамбурге, стали для нас самым счастливым временем: мы были молоды, любили друг друга, будущее представлялось заманчивым и безоблачным.

Правда, не все были столь же счастливы. Пол и Стюарт все чаще ссорились, Пит действовал всем на нервы. Дело не в том, что он делал что — то не так: Пит был хорошим парнем и вполне приличным барабанщиком. Просто не сходился с остальными характером. Он предпочитал сидеть один в сторонке, вместо того чтобы присоединиться к нескончаемой болтовне остальных. Ребята часто посмеивались над Питом, иногда довольно грубо и обидно, но он, похоже, не слишком замечал это, пропуская все мимо ушей. Джордж тоже был тихим и редко обращал на себя внимание. Однако когда дело доходило до насмешек в его адрес, он мог осадить шутника так, что мало не покажется. Бывало, он вроде и не слушал Джона с его очередной подколкой, но мгновенно выдавал такую убийственную реплику в ответ, что все валились на пол со смеху.

Когда настало время нам с Дот уезжать, я ужасно расстроилась. Как бы мне ни хотелось остаться с Джоном в Германии, это было невозможно: меня ждали мама и колледж, а Джона — выполнение подписанного контракта. Садясь в поезд, мы обнимали и целовали наших любимых, утирая слезы и затаскивая в вагон сумки с едой про запас — чтобы не помереть с голоду на обратном пути.

Пол приобрел для себя и Дот по золотому колечку, как у Астрид и Стюарта, в знак помолвки. Дот была вне себя от радости и волнения. Она обожала Пола и надеялась, что, когда он вернется, их помолвка станет официальной. Джон, увидев кольца, сказал: «Может, и нам тоже обручиться?» Я обрадовалась его предложению, но, признаться, церемония эта меня не слишком волновала, мне казалось, что еще рано. А кроме того, думала я, мы и так счастливы. Зачем что — то менять?

Дома я вывалила на маму целую кучу рассказов о нашей жизни в Гамбурге, опустив все, что касалось стимуляторов, бессонных ночей, поножовщины и прочего, что могло привести ее в ужас. У мамы тоже были для меня новости: двоюродная сестра с мужем собрались эмигрировать в Канаду вместе с недавно родившимся ребенком. Они оба учились на преподавательских курсах и предложили моей маме поехать с ними, чтобы присматривать за малышом, пока они не доучатся и не устроятся на работу.

Моя дорогая мама просто разрывалась на части. Ей нравилась эта мысль: сменить обстановку, попробовать что — то новое, повидать другую часть света. Но чувство долга не позволяло ей оставить меня одну. Мы с ней были так близки, и, конечно, я понимала, что мне ее будет сильно не хватать. Однако я не хотела, чтобы мама отказывалась от такой возможности, и не сомневалась, что прекрасно справлюсь без нее.

В случае ее отъезда сразу же вставал вопрос о том, где я буду жить: дом пришлось бы сдавать ради дополнительных денег, тем более что перспектива остаться в нем одной меня все равно не прельщала.

Решение напрашивалось само собой: Мими, после того как семь лет назад ее муж умер, регулярно сдавала угол постояльцам, и у нее еще оставалась свободная комната. Я была в раздумье: Мими в свое время недвусмысленно дала мне понять, что я для нее не самый дорогой человек на свете. С другой стороны, рассуждала я, так мы с Джоном будем больше видеться; он по — прежнему жил со Стюартом, но, поселившись у Мими, я бы чувствовала себя ближе к нему. К тому же Мими это наверняка понравится, потому что тогда Джон будет чаще появляться дома.

Когда со мной все более или менее определилось, мама дала свое согласие на отъезд. Я решила подождать несколько недель до возвращения Джона из Гамбурга и потом обратиться к Мими с просьбой. Джон на этот раз вернулся домой в отличном настроении. Для него и ребят все закончилось на хорошей ноте, более того, их уже пригласили приехать снова. Джону пришлась по душе мысль о моем переезде к Мими, и, когда мы ей это предложили, она сразу же согласилась.

Ребята вернулись в Ливерпуль, но Стюарта с ними не было: он решил остаться у Астрид, жениться и устроить там свою новую жизнь, связав ее с живописью, своей первой и единственной любовью. Один профессор из Шотландии, приехавший с визитом в гамбургское художественное училище, случайно наткнулся на работы Стю и очень ими заинтересовался. Он организовал Стюарту перевод для продолжения учебы в Гамбурге и даже выхлопотал для него стипендию. Ни у кого не вызывало сомнения, что Стю добьется успеха как талантливый художник, и мне кажется, что он покинул «Битлз» без особого сожаления.