Иван Виноградов - Плотина

• Название: Плотина
• Автор: Иван Виноградов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Действие романа И. Виноградова разворачивается на крупной современной стройке Сибири, где создается одна из уникальных по масштабу гидроэлектростанций.

Главное место в романе уделяется повседневной жизни и работе гидростроителей, которые осваивают дикие берега рек и оставляют после себя долговечные плотины и гидроэлектростанции, новые города.

---

— Избаловала ты нас — вот в чем беда, — проговорил он. — Ну вот где сейчас Надька? Ведь свободная, выходная.

— Ей не до нас, Коля. — Зоя Сергеевна сразу встала на защиту дочери.

— Занялась бы делом — и самой веселее, — не поддержал ее Николай Васильевич. — За работой все проходит. А то бродит где-то. Жалейте ее!

— Да как же не пожалеть!

— Надо брать себя в руки. Ждать больше нечего и некого. Если уж зимой не вспомнил кобель о домашнем тепле, к лету не объявится.

— Ей ведь и перед людьми стыдно.

— За кого? — вскинулся Николай Васильевич.

— Просто стыдно. Это вам, мужикам, все равно… У тебя много ли гостей-то будет? — перевела Зоя Сергеевна разговор, поняв, что подошли они к стенке, сквозь которую ничего не видно.

— Откуда много? Мих-Мих, Григорий Павлыч.

— Ну и наших семеро.

— Для своих убиваться нечего — что сготовила, то и ладно. И вообще… На мытье посуды надо дежурных назначать — я сегодня первым заступлю. Стирку тоже по очереди: у машины постоять — все равно что позабавиться.

— Спасибо хоть за добрые намерения. — Зоя Сергеевна заметно повеселела, встала с табуретки, подошла к мужу, поцеловала его. — С праздником тебя, майор!

— Тебя — тоже, гвардии ефрейтор!.. Больше я не позволю тебя эксплуатировать.

— Кому не позволишь-то?

— Ребятам. Самому себе.

— Для тебя мне не трудно, сам знаешь…

Он это знал. Не в первый раз с чувством благодарности и даже вины вспоминал он, как долго и нудно болел после своей нелепой мотоциклетной аварии на Чукотке, как заботливо и умело выхаживала его Зоя. Привезла в свой Иркутск, поступила на прежнюю работу в техникум, набрала дополнительных уроков — и все для того, чтобы не позволить ему работать. Почти полгода он был ее иждивенцем. Непонятно страдал по армии, хотя в сорок пятом, в Германии, чуть ли не со слезами просился «в народное хозяйство» и мечтал о какой-нибудь крупной стройке.

Стройка оказалась под боком — Иркутская ГЭС. На нее он и пришел, тайком от Зои. Зачислили его, из уважения к воинскому званию и должности, прорабом, но все тут было другое, не такое, как в родной части. Руководить он пытался на первых порах по-армейски, больше полагаясь на команду, приказ, а народ на стройке не хотел больше таких порядков. Происходили столкновения, дававшие искру. Пропадала прежняя офицерская уверенность в себе. И опять тут проявила удивительную чуткость Зоя. Знала, когда надо утешить и подбодрить, а когда — подзадорить. «Ну что, мы не солдаты, что ли?» — смеялась она.

В это же время родился их первенец Юра; его сдали на руки Зоиной сестре, у которой тоже рос малыш.

Много было всего.

И всегда была рядом Зоя — и на Иркутской, и на всех других «гэсах», и тогда, когда ему бывало трудно, и тогда, когда все наладилось и ему стали давать на праздники часы, а потом и ордена.

Много им выпало переездов, неустроенности, много было обжито и оставлено жалких комнатушек и вполне приличных квартир, много сменилось хороших и средних начальников, много прошло перед глазами подчиненных, тоже самых разных. Ну а больше всего было, конечно, работы, работы, работы. Бетон, арматура, опалубка. Кубы, тонны, квадратные метры. И оставались позади, как этапы жизни, плотины и «гэсы», и к каждому названию их он мог теперь прибавлять — «моя». Моя Иркутская, моя Красноярская…

Сегодня у него продолжается то же самое: кубы и тонны… план и график… бригады и звенья… проценты… В сущности, на это и ушла (считай — без остатка) вся послевоенная, судьбой подаренная солдату жизнь. Всему этому отдавались силы, нервы, душа. Без расчета, без экономии, без сожалений.

Рядом же все время жила-была женщина. Шла все равно как в одной упряжке. А много ли души отдавалось ей?

— Ты меня прости, Зоя, — вдруг проговорил Николай Васильевич.

Она даже растерялась и немного насторожилась.

— За что? — спросила.

— За твою нелегкую жизнь.

— Легкой-то и у тебя не было.

— Я — мужик.

— Не сильно здоровый.

— Был не сильно. А сейчас я снова как бык. Даже неловко как-то: скоро могут на пенсию вытурить, а у меня никакой солидной хворобы.

— Не каркай… товарищ бык!

Зоя Сергеевна улыбнулась и направилась к себе на кухню — к своим несчитанным тоннам. Николай Васильевич тоже пошел было за нею, но на середине этой короткой дороги остановился. Слишком мала там территория.

Он вернулся в большую комнату и стал ходить из угла в угол. Задерживался у широкого балконного окна, стоял недолгое время перед ним, жмурясь от снежной заоконной яркости, что-то ему напоминавшей, чем-то тревожившей, и снова отступал в глубь комнаты — от яркости и напоминаний. В конце концов оказался перед тумбочкой, на которой стоял телефон, и набрал номер своего участка.

— Сапожников слушает, — ответил ему старший прораб.

— Юры там нет? — спросил Николай Васильевич, не зная, о чем бы еще мог он спросить Сапожникова.

— Ушел на блоки.

— Значит, бетон идет?

— Порядок в войсках, Николай Васильевич! Вахту держим.

Николай Васильевич еще немного подержал трубку возле уха и положил ее, ничего не добавив. Когда идет бетон, не о чем говорить и вроде бы не о чем беспокоиться.

2

Юра Густов, старший сын Николая Васильевича и старший прораб второго строительного участка (в здешних деловых бумагах — СУ-2), каждый новый день встречал в добром и бодром настроении. Быстро поднимался, быстро, не очень замечая, что ему подано, завтракал, говорил матери спасибо и выбегал на улицу, а там — прямой дорогой к автобусу. Здоровался по пути со знакомыми ребятами, и если они шли в хорошем темпе — присоединялся к ним, если же «ползли» — обгонял. Он как будто постоянно спешил или куда-то опаздывал, хотя на самом деле время у него бывало рассчитано точно, и он почти никогда никуда не опаздывал. Просто исповедовал современный стиль жизни, в котором на первое место ставил энергичность и точность.

В этот день Юра и встал, и позавтракал, и выбежал из дому в своем привычном темпе, в свой обычный час. На улице он не удивился весенней метели (уже видел ее из окна) и не испугался ветра. Ему даже нравилось ходить против ветра, ощущая на лице упругий шлифующий напор его. И в метель он не прятался под крышу, ко всякой погоде относился спокойно и терпимо: наверно, и такая нужна! Кроме того, он считал, что сибиряку не пристало на что-нибудь жаловаться, а уж на погоду — тем более. Этот принцип хорошо помогал ему и в армии, и во всей жизни, и на нынешней работе, проходившей в основном на открытом воздухе.

Он, собственно, сам и выбрал ее, такую.

Начинал он свою «карьеру» в отделе технической инспекции при штабе стройки и в общем-то тоже не жаловался, но со временем как-то заскучал. Все-таки проверять и принимать чужую работу — это не то, что делать ее самому. Однажды сказал об этом отцу. Тот засмеялся: «А у меня на участке один сменный прораб спит и видит себя на штабной службе». Юра пошел к этому парню и предложил полюбовный обмен должностями. Тот не поверил: «Ты не разыгрывать меня пришел?» И честно предупредил: «Учти: работа на плотине — не сахар». — «А я не сладкоежка», — сказал Юра. И начал действовать.

Ему пришлось дойти аж до начальника стройки, потому что главный кадровик — заместитель начальника по кадрам, давний друг старшего Густова, Михаил Михайлович Локотко, сокращенно Мих-Мих, — не давал согласия на перевод, опасаясь нежелательных разговоров. Дескать, сынок решил делать карьеру под отцовским крылышком, а зам по кадрам дружески посодействовал этому проявлению семейственности. И хотя сынок шел из конторы на производство, а не наоборот, Мих-Мих никак не решался, пробовал даже отговаривать, и вот тогда-то Юра направился к начальнику всея стройки. Был принят и понят, можно сказать, с полуслова.

Правда, в первый же день работы на участке он и сам почувствовал, что состоять под началом отца не совсем удобно. Прибежал он тогда как сменный прораб в конторку с тревожней вестью — бетона не будет до обеда! — и не знал, как обратиться к отцу. Сказать «папа» — очень уж по-детски получится, назвать по имени-отчеству непривычно да и нелогично: ведь всем известно, что отец он тебе! Хорошо, подвернулось тут универсальное современное словечко — «шеф». Так он и стал называть отца на работе. А потом и дома.

Второе неудобство для обоих Густовых возникло, когда на участке освободилась должность старшего прораба. Юра считался к тому времени одним из лучших сменных прорабов, и ему, казалось бы, сам бог велел стать теперь старшим прорабом. Но опять: не стали бы говорить! На сей раз больше всех сомневался уже отец, а Мих-Мих, по-прежнему не осмеливаясь решать вопрос самостоятельно, отправился к начальнику стройки. Тот выслушал и повелел: «Кому охота говорить — пусть говорят, а Густовы умеют работать — и пусть работают».