Сергей Клычков - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Сергей Клычков
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1991
• ISBN: 5-268-01382-3

С каждым годом творчество Сергея Клычкова завоевывает все большее признание читателей. После выпуска первых поэтических сборников «Песни» (1911) и «Потаенный сад» он примыкает к новокрестьянскому направлению, во главе которого были Н. Клюев и С. Есенин. С большим мастерством Клычков разрабатывал мотивы русской песни и сказки. В 1937 году он был незаконно репрессирован, и его самобытная поэзия и проза на многие десятилетия были преданы забвению. В настоящую книгу вошло лучшее из поэтического наследия С. Клычкова.

---

«То ли люди, то ли бесы» продолжали творить свои черные дела… 1931 год стал последним годом публикации собственных стихов Клычкова.

В апреле 1932 года вышло известное постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций», вслед за которым произошла ликвидация Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), от критиков и теоретиков которой, вроде генерального секретаря РАПП Л. Авербаха, Клычков немало и незаслуженно натерпелся.

Радуясь в своих выступлениях на писательских собраниях апреля — мая 1932 года, что гегемонии РАПП положен конец, поэт в то же время задавался вопросом далеко не праздным:

«…Будут ли в новом Союзе применяться цирковые дрессировочные приемы РАППа, будут ли использоваться способы наказаний, которые напоминают глубокую древность, когда человека, подошедшего не с достаточным благочестием к священному древу, прибивали за конец кишки и заставляли бегать вокруг этого древа этого случайно провинившегося чудака? Дорогие товарищи, годов так пять сам лично я в таком положении пробегал у мамврийского дуба РАППа, на большую половину я свои кишки вымотал, теперь, когда через очень короткое время, возможно, мне пришел бы конец, я начинаю вматываться обратно. (Смех). Товарищи, чего вы смеетесь, мне очень трудно говорить, потому что я-то открыт и откровенен, и разве моя боль вас смешит, а не причиняет вам того же страдания? <…> Приходится немного бояться и нам, как бы при новом руководстве не создалась новая олигархия, при которой проявление самостоятельного творчества художника не было бы еще больше урезано, чем оно было урезано Селивановским и иже с ним»[23].

Опасения Клычкова оправдались целиком и полностью — никто и не думал снимать с него ярлык «кулацкого писателя». По милости «новой олигархии» ему было разрешено (вплоть до гибели) печатать лишь исполненные им переводы. И в этой, новой для него, сфере литературной деятельности поэт достиг подлинных высот. Вольное переложение Клычковым вогульского (мансийского) эпоса «Мадур Ваза — победитель» (1932), выпущенное отдельной книгой дважды — в 1933 и 1936 годах, получило самую высокую оценку многих литераторов (от А. Воронского до Н. Клюева). Кстати сказать, с тех пор «Мадур Ваза» не переиздавался…

В обстановке насильственного отторжения и вытеснения из советской литературы тех, кто не хотел или не мог «смирять себя, становясь на горло собственной песне» (В. Маяковский), крепли и дружеские, и творческие связи «изгоев». Сейчас уже опубликовано немало документальных и мемуарных свидетельств того, как в начале 30-х годов часто и дружественно встречались с Клычковым Николай Клюев, Анна Ахматова, Осип Мандельштам…

«У поэтов, — вспоминала Надежда Мандельштам, — актерства не было и в помине Это наши хозяева живьем канонизировали друг друга, но мы-то ведь не портреты. <…> Пусть Ахматова глядится в людей, как в зеркала, пусть Пастернак очаровывает собеседника, пусть Мандельштам рвется к людям и получает щелчки по носу от своих умных современников: „тянуться с нежностью бессмысленно к чужому“, пусть Клюев хорохорится в мужицкой поддевке, а Клычков шатается „от зари до зари по похабным улицам Москвы“. Ни один из них „крови горячей не пролил“, все они люди, а не людьё, сложная многоклеточная структура с удивленными глазами, глядящими на Божий мир. Их убили, а они не убивали»[24]. В. Н. Горбачева писала: «Меня радовала дружба Сергея Антоновича с Осипом Мандельштамом. Оба вспыльчивые, горячие, они за восемь (точнее, за пять. — С. С.) лет ни разу не поссорились. Беседы их были изумительны. Высокий строй души, чистота, поэтическая настроенность объединяли их» [25].

Именно в те годы давняя дружба Клычкова с Николаем Клюевым была проверена на прочность карательными мерами властей — и сосланный в Сибирь Клюев получает в 1934–1937 годах от семьи Клычковых всю возможную моральную и материальную поддержку, в то время как многие другие просто побаиваются помочь ссыльному… В письме Клюева Клычкову от 18 августа 1934 года из Колпашева читаем: «Дорогой Сереженька — прими мою благодарность и горячий поцелуй, мои слезы — за твои хлопоты и заботу обо мне. В моем великом несчастии только ты один и остался близ моего креста — пусть земля и небеса благословят тебя»[26].

Может быть, благословение, испрошенное Клюевым для своего верного друга, на какое-то время отсрочило прямые репрессии против него… Но ощущение гибельной неотвратимости судьбы, идущее от клюевских писем из Сибири, конечно, передавалось и Клычкову. О его душевном смятении мы узнаем из письма П. Журова Д. Семёновскому от 31 октября 1935 года: «Как-то бродил с Сережей… Говорили всё о творчестве. Некоторые его фразы будто клинья страниц из будущего романа. Но от пера у него руки отваливаются. Он живет как бы между двумя смертями: духовной — в прошлом и телесной — в будущем, и вторая его страшит больше. „Если“, говорит, „еще хватает сил душе нести такую траурную ношу, и все-таки живешь, какие-то просветы видишь — тогда-то уж — полная смерть!“ По-прежнему любит „Мадур Вазу“: „Это оттого“, говорил, „что — последыш!“ Жизнь обогнала его романы, и если продолжать тот цикл, говорил он, встанешь в противоречие с теперешним восприятием действительности. Впрочем, он верит, что еще будет писать» (ГАИО).

Скорее всего, именно тогда складывался у Клычкова цикл «Заклятие смерти», в который вошли не публиковавшиеся до 1985–1989 годов стихи первой половины 30-х годов. Этот цикл включен в настоящее издание. В нем действительно ощутимо положение его лирического героя «между двумя смертями». Но очевидно и другое:

Слёзы, горечь и страданье
Смерть возьмет привычной данью,
Вечно лишь души сиянье,
Заглянувшей в мрак и тьму!

Никакие, даже самые мрачные мысли о смерти we могли затмить сияния души поэта — отсюда и его вера, что он «еще будет писать», и надежда на творческое возрождение. Это отразилось и в его стихах, написанных в 1935 или в 1936 году:

Хлопнув по бокам поджарым,
Я сам-друг — Сергей Клычков
Был бы к утречку таков.
……………………………………………..
Смело вденув ногу в стремя,
Я бы юношею стал,
И догнал бы я, нагнал
И судьбу свою и время!

Но судьба сама шла за Клычковым, «как сумасшедший с бритвою в руке» (А. Тарковский): «неусыпный враг на вышке», как и предрекал П. Журов, был всегда начеку… Уже и в переводах поэта недреманное око надзирателей за литературой усматривает «протаскивание контрреволюции». Совсем недавно историк-архивист С. Копылова опубликовала обнаруженные в архиве АН СССР доносы на Клычкова, датированные октябрем 1936 года[27]. Их автор усмотрел в переведенной поэтом части киргизского эпоса «Манас» («Алмамбет и Алтынай») «сложное и злободневное контрреволюционное иносказание» и даже попытался расшифровать его совершенно в духе рапповской вульгарно-социологической критики, отождествив гурий в раю Магомета — с прибавочной стоимостью, невесту Алмамбета Бурульчи — с интеллигенцией, а солонов-китайцев — с народами СССР, которым живется «солоно»… Сюда же был приплетен и Троцкий.

Эти домыслы политредактора Гослитиздата, рассмешив даже видавших виды цензоров Главлита, не были приняты во внимание, и начальник Главлита С. Б. Ингулов распорядился подписать книгу «Алмамбет и Алтынай» в печать. Тогда Р. М. Бегак и обратилась к своему куратору от НКВД (кстати сказать, им был Н. X. Шиваров, который в 1934 году, занимая должность оперуполномоченного 4-го отделения секретно-политического отдела ОГПУ, арестовывал Николая Клюева и вел по его делу следствие). В результате «инициатив» политредактора Гослитиздата выпуск книги был задержан. Только после письма Клычкова к Сталину от 7 января 1937 года[28] с просьбой снять с него необоснованные обвинения, выдвинутые Р. М. Бегак, «Алмамбет и Алтынай» вышел в свет.

Эта книга (вместе с другими скромными подарками) была переправлена автором П. Журову, который к тому времени оказался на положении ссыльного в Йошкар-Оле. Друг поэта так откликнулся на эту весточку из Москвы в письме В. Н. Горбачевой от 6 февраля 1937 года (пересланном с оказией):

«Сережины стихи хороши, но мне всегда больно видеть его в роли шлифовальщика чужих алмазов. Для роли Жуковского он слишком богат. <…>

Женщина должна рожать, — иначе она делается бесплодной. Писатель должен писать — иначе его творческое дупло потеряет производительность…

Почему Сережа не пишет?

Почему Сережа не пишет?

Ну, написал бы — и выбросил, — и то было бы лучше» (АК).

Видимо, Клычков тогда еще нашел в себе творческие силы прислушаться к голосу друга: в 1938 году на Лубянке, среди других изъятых при аресте поэта бумаг, был уничтожен цикл стихотворений «Нищий стол» (об этом сообщает дочь Клычкова — Евгения Сергеевна, весной 1990 года допущенная к его «Делу», хранящемуся в архиве Военной коллегии Верховного суда СССР). Вряд ли станет когда-нибудь известно, что за стихи входили в этот цикл, но нет сомнений в том, что они были написаны в 1937 году…