Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

• Название: Конец января в Карфагене
• Автор: Георгий Осипов
• Жанр: Современная проза

Эксклюзивный релиз книги "Конец января в Карфагене" состоялся эксклюзивно на ThankYou.ru.

---

Мы восседали на перилах «Овощного». Спокойные, неновые. Постаревшие — это я сообразил, не узнав Шиша (маленького, похожего на обезьянку клавишника) в долговязом дядьке-дистрофике, с торчащими из «шведки» шарнирными руками. Он начинал барабанщиком еще в школе. Когда Навоз только осваивал гитару. И в пьяном виде однажды забрел в какой-то овраг… Впрочем, гости были только рады, что ансамбль больше не играет.

Собственно, ветра не было, потому-то Шиш и не шатался. Застывшие в горячем воздухе щупальца растений делали улицу похожей на гигантский подоконник с нами в роли букашек, несдуваемых ветром.

Шиш меня не признал и поздоровался не со мной, а только с Витей Отшельником. Спросив, не уходит ли тот прямо сейчас, проник в магазин, вышел оттуда с бокалом пива. Я отметил, что брови у него заостренные, как у рыси. С такою «шведкой» (мне это не в первый раз померещилось) у Шиша должен быть и мундштук.

Они сразу завели разговор о покойниках. Всплыл, естественно, и Навоз, так нелепо и так неожиданно сбитый машиной, и умерший в больнице года три назад.

— Через месяц Санина годовщина, — степенно вымолвил Шиш. — Я думаю, можно договориться с Мойшей, мы же все влезем в его «газель»?

— Та поместимся, — вежливо, без энтузиазма кивнул Отшельник.

— Съездили бы на кладбище, Саню бы помянули. Там уже памятник стоит.

— Я, кстати, его так и не видел, — снова кивнул Отшельник.

— Ты в курсе, что Сане поставили памятник? — спросил он у меня. — Скрещенные барабанные палочки…

— Хотя, я считаю, лучше бы он смотрелся с гитарой, — вставил Шиш.

— Тем более это его первая любовь, — поддержал Отшельник. — А ветерок бы не помешал. С дождичком, а?

— У кого часы есть? — спросил я, приняв наиболее логичное решение. — Что там у них с перерывом?

Я слез с перил и повернулся лицом к витрине. Обнаружив у себя за ухом сигарету, вынул ее оттуда и чиркнул спичкой. Вспышка отразилась в стекле.

«Блядь, как будто на балконе», — мысленно выругался я.

Из темного полузеркала смотрели трое. Один, похожий на лейтенанта Коломбо, только повыше ростом — это я. Второй — вылитый Плятт — это Виктор. А третий — Шиш… Зачем же я закурил, если мы собирались зайти в магазин?

И в самом деле, улица казалась балконом или коридором, где, выламываясь, разгуливают модели людей-папирос, людей-коробков. Мне захотелось что-то им объяснить, восстановить в памяти и рассказать, так, чтобы им стало тоже понятно, хотя бы частично, все то, что с нами происходит. Однако вместо этого я предложил:

— Тогда давайте помянем Сашкá, да и всех остальных, кого здесь уже не встретишь. Спокойно! Я угощаю.

Мы проглотили три «перцовки». Поминки стоили недорого. Отшельник тяготился обществом Шиша. Они живут рядом, почти соседи. Могли друг другу насолить…

От выпитого хуже не стало. Лично мне спешить было некуда. Воскресный полдень только начинался, а темнеет в июне с ума сойти как поздно. Правда, Виктор упоминал, что ему нужно появиться у начальника, что-то насчет командировок.

Шиш достал пачку сигарет. Судя по фасону «шведки», они могли пролежать у него в кармане лет семь, а перед этим столько же — в кладовке, и еще раньше, на складе — лет восемь. В общем, сигареты оказались тех же времен, что и туфли на пряжках, вернее — пряжки на туфлях, и задолго до опрокинутой рюмки (мы не чокались), просовывая оба глаза в прямоугольную дверь Ложи Дагона, я услышал над головой удар гонга, словно об стену ударила тугая, пенистая волна, в точности как в Get It On. Обычно с этой песни начинается мой «тихий час», если я рано начал.

Шиш извлек пачку сигарет:

— «Шипка», «Шипка», ты моя ошибка…

Я подкурил. На улице все было по-прежнему: невидимые предметы на своих местах, видимые там, куда их оттеснила раскаленная пустота. О музыке из окон не могло быть и речи.

Поди разберись, откуда в такой тонкой (почти папиросная бумага) «шведке» у Шиша такие старые сигареты? Может быть, где-то и по сей день работает киоск, где ими торгуют?

Избавившись от Шиша, мы купили еще одну чекушку и две охотничьих сосиски. От жары они были сочные, разогревать не надо. Мы спустились во двор, где прохлада поселилась в тени подъезда, с тех пор как оттуда вынесли Свету Кауфман, святого человека. Не просто прохлада, но даже сырость камней с водорослями и узором листвы, играющим на песчаном дне, будто сквозь морскую воду…

С детства влекла меня сердца тревога в область холодную влажного бога.

Спустились во дворик под высокой кирпичной стеной. Уселись на ушедший во влажную тенистую землю фрагмент кирпичной ограды. Выпили.

Бедняга Навоз. Как он завидовал герою фильма «О, счастливчик!», когда того случайно сбивает машина с музыкантами. Чувиха угощает виски, лезет целоваться — жизнь сразу становится неузнаваемо интересной. Он так и говорил задумчиво: «Путешествовать… попадать в разные приключения…»

А микроавотбус у тех англичан был типа «ГАЗели», можно сказать — «маршрутное такси». В наше время это уже несолидно. Зато сшибла Навоза машина подороже, попрестижнее. И после этого он уже ни в какие приключения не попадал. Наш бедный Сашко Навоз. Так говорить нельзя, но мы имеем право. Неужели «газель» и впрямь довезла бы нас к тому памятнику?

— В принципе, думаю, да, — подтвердил Отшельник. — Главное, пока время позволяет, все скорректировать. Я вот о чем думаю — стоит ли идти к шефу с таким выхлопом?

— Ты прав. Не стоит.

— Так шо? Может, давай еще возьмем?

Я рассматривал медного цвета кирпичи и замшелое подножье стены, заслонявшей от нас больничный двор. Ну да. Вон там было отверстие, куда Флиппер направил струю, и не прошло пятнадцати секунд, как по ту сторону будто из склепа донесся обиженный голос старика-ребенка:

«Зачем вы писаете?!»

Возможно, их было там двое? Один успел постареть, другой — умереть.

— Кто это? — спросил я с притворным испугом.

Стена надежно отделяла нас от подмоченного Флиппером двухголового плаксы (две головы на одном туловище увидел я в тот миг).

— Влюбленные, — невозмутимо ответил Флиппер.

— Зачем вы писаете… — повторил Виктор с усмешкой, выслушав мою историю, и докончил: — фиолетовой мочой?

Мы разбрелись по домам. Я взошел к себе на второй этаж, автоматически принял душ, с замиранием сердца отгоняя мысль о чем-то важном и неслучившемся, свалился и заснул под Rain Song.

* * *

Я проснулся в полшестого… Нет, я не провел во сне целых три недели. Просто в день моего возвращения стояла та же самая, что и в день отъезда жара — оглушающая и беспробудная. И вообще — за последние месяцы мы получили тройную неразбавленную дозу июльского зноя, капитально переплавившего нам мозги.

Поезд опоздал. И от усталости я буквально рухнул и отключился, уже ни на что не рассчитывая, в смысле понижения температуры. Прикинув, что делать мне нечего, я направился к пивной, и по пути снова встретил Отшельника. Там поблизости канцелярия его шефа, того самого, что не одобряет людей «с выхлопом». Когда начало темнеть, мы снова спустились в тот дворик-лагуну, что граничит с нашей районной, некогда «еврейской» больницей. Вдоль забора, восстающего из сырой земли по типу субмарины, были расставлены объемистые банки из-под офисного (на всех) кофе. Жильцы знают, что здесь будут выпивать, так пускай хоть окурки складывают куда следует, если совесть есть.

«От чего же ты переменилась?..» — пытался сочинять песни с такими словами покойный Навоз.

Переменилось действительно многое. Раньше в такой банке держали бы драгоценности, теперь — окурки. Даже подмечать такие вещи уже немодно и является признаком отсталости и усталости. Мы закусили по традиции — охотничьими.

— Ну, я так понял, что поездка на кладбище не состоялась.

— Абсолютно… Ну шо? Я тоже подумал — уйдет целый день. А лишать человека заработка тоже как-то нехорошо… «Газель» его. Ну, отвезет он нас туда, и шо дальше, будет смотреть, как другие бухают, а ему-то нельзя…

Похожая идея посещает нас регулярно весной, и в связи с Дядей Калангой. Поймать тачку и прокатится к нему в Мiцне. Но… сходить на водохранилище, и пожарить на костре сардельки — все это будет очень романтично только до тех пор, пока Дядя Каланга не ожесточится водкой, которую мы будем обязаны ему привезти.

— Последний раз он конкретно спрашивал, где у меня топор, прикинь. И я видел, глаз не мог отвести, какой палец у него торчит из черного носка.

— Я знаю. Возникает эффект, будто он растет у тебя на глазах.

— Из пункта А в пункт Б.

— А в пункте Б навстречу пальцу Дяди Каланги уже лезет такой же палец нашего озлобленного композитора. Помнишь, это при тебе было, как он сморозил прямо в лицо Навозу: «Не, Навоз, ты не прав!» (хватило же наглости у безумца, так оговорившись, все-таки закончить фразу).