Игорь Калинаускас - В поисках света

• Название: В поисках света
• Автор: Игорь Калинаускас
• Издательство: Фонд “Лики культур”
• Жанр: Психология
• Год: 2001

Вот она, жизнь, она дана, я ее не выбирал, я манией величия не страдал, я понимал, что я изменить ее не могу. А что могу? Она такова, и она развивается как-то там по своим законам. Но когда я встретился с Традицией, я понял: «Вот она — другая жизнь». То есть изначально это для меня было: «Вот она, ТА САМАЯ жизнь, которую я искал, о которой мечтал, которую хотел».

---

У нас был актер, очень пожилой, 75 лет, у него был юбилей. Он мне надписал программку. «Ничего, Игорь, трудно только первые 30 лет, потом значительно легче». Шло «Укрощение строптивой», он играл отца Петруччио. Там есть такая маленькая роль комическая. И у него случился сердечный приступ. Вызвали «скорую». А он сидел в нашей гримерке, он был рядовой артист, несмотря на свои 75 лет, обычный, играл маленькие роли. Ему делали уколы, а он сидит, очнулся, колют в вену очередной укол. «Где моя цепь, где моя цепь?» Ему подают эту бутафорскую цепь, он надевает. «Все, на выход». И вот он идет передо мной по коридорчику к сцене, от стенки к стенке. За ним идет врач, медсестра со шприцем на всякий случай. И пока он на сцене играл этот эпизод, так за кулисами и стояла медсестра со шприцем. Это было страшное, ужасное и прекрасное переживание. Для меня в этом был весь ужас и вся прелесть театра. Человек на грани смерти, как выяснилось, у него инфаркт. Или такой, ну, не обширный, а микроинфаркт. Он больше не вернулся в театр после этого спектакля. 75 лет. И вот эта бутафорская цепь.

Параллельно еще у меня жизнь в студии… мы что-то ставим, занимаемся мастерством, сценречью. Время от времени я играю в Народном театре в пьесе Левады «Фауст и смерть». Играю мужчину, которому надо лететь на Марс, а от него ушла жена. И еще он ведет философские дискуссии, и это все в стихах, философские дискуссии со своим идейным противником, монахом Расстригой. Трагедия, Левада — украинский драматург. И там была такая сцена, я хожу по кабинету и прощаюсь с книгами: «Друзья мои, прощайте, до свиданья, а может быть, прощайте и навек». До сих пор помню. А было мальчишечке, значит, 17 с половинкой. Большой успех был у спектакля и у исполнителей центральных ролей. Нас было трое в центральных ролях. А я мечтаю стать режиссером, подкатываюсь в гостеатре, чтобы меня взяли ассистентом на спектакль, начать учиться режиссуре. Обещает мне главный режиссер, но выходит приказ весной, распределение ролей, и вместо меня ассистентом другой человек. Я подаю заявление об увольнении, не в силах пережить этот обман. Меня с удовольствием увольняют. Поскольку до этого уже было несколько художественных приказов на мой счет, никто таких выговоров не получал, как я, с большой педагогической преамбулой. Когда я поступал в Москве, то познакомился с Борисом, геологом из Казани. Шлю ему телеграмму: «Боря, возьми меня в экспедицию». Короче говоря, выезжаю в Москву, из Москвы в Читу и оказываюсь в геологической экспедиции… поисково-съемочная группа, партия № 6.

Этот кусочек моей жизни стал большим уроком, в основном по поводу мужских каких-то принципов… Интересные люди. А возил я с собой «Гамлета», работал над пьесой, с прицелом, что я ее все равно когда-нибудь буду ставить и играть, естественно Гамлета. Мечтал сыграть три роли: Гамлета, короля Лира и Карла Маркса. И вот эта жизнь в экспедиции… Витим… Витим — это та самая Угрюм-река у Шишкова. И помню, у нас камералка — это когда пауза, мы не ходим маршрут, идет обработка данных. Берег Витима, туман, и играют Моцарта. Приемник — поймали Моцарта… темно… где-то вдали сопки, звездное небо, туман…

Я вернулся из экспедиции. Во время экспедиции, из Сибири, я писал письма студийцам. Прямо Константин Сергеевич Станиславский. И мне пришла пора идти в армию. Кем я тогда работал? По-моему, тарщиком или грузчиком… Я уже не помню, кажется на хлебзаводе? На этом заводе в разное время я тарщиком работал, слесарем работал и грузчиком работал. Мама там работала, вот я там и подрабатывал. Тарщик — это тот, кто ящики сколачивает. Я научился забивать гвоздь с двух ударов, выполнять и перевыполнять норму. Пришло время идти в армию. И забрали меня в армию. И отправили в Сибирь. Почти туда же, где я только что был, в город Нижнеудинск. Школа младших авиационных специалистов. Там было три события, которые запомнились.

Первое событие. Все эти годы у меня время от времени приступы случались, 5–6 приступов в год. У меня случился очередной приступ, меня отправили в санчасть, куда я имел неосторожность захватить с собой книгу, которую тогда читал. Это были «Философские тетради» Ленина. Мне очень нравился его темперамент, я представлял, как Владимир Ильич сидит в лондонской библиотеке, в этой тишине, в этой цитадели интеллекта и культуры… и своим почерком пишет: «сволочь идеалистическая!!! пуж-пуж-пуж!!!» — три восклицательных знака. Мне было очень все это любопытно. И майор, начальник санчасти, увидел у меня в руках эту книжку. Это его взбесило. Его просто взбесило, он начал на меня орать, что я тут выпендриваюсь, что тут что-то демонстрирую, что я вообще симулянт и прочее, прочее. Короче говоря, выгнал меня из санчасти, дело было поздним вечером. Я прихожу в казарму. Весь оскорбленный, естественно. А майора роты моей нет, они в карауле. И тут я решаю, что не могу перенести этого оскорбления и надо покончить с собой. Отсюда это очень смешно смотрится. Я на все деньги, которые у меня были, в киоске купил в нашем солдатском печенья, конфеты, обошел все посты, угостил ребят, кто курил, тому сигареты купил, рассказал им, какая сволочь этот майор. Пришел в казарму — там пусто. Но при всем при этом, собираясь красиво умереть, я все-таки в карман шинели положил газеты, потому что знал, где-то читал, что если замерзаешь, то надо в газету ноги закутывать. Было минус 42, ночь. Я перелез через забор и потопал в тайгу. В состоянии полного аффекта, вложил в военный билет записку, попросил прощения у мамы и брата. И в этом состоянии, совершенно невменяемом, я был оскорблен жутко совершенно, почухал я в тайгу. Не знаю, сколько я шел, но постепенно мороз дал о себе знать, головка остыла, и не только остыла, как выяснилось, лицо было обморожено, потом был с черной кожей, как с черной бородой. Ноги уже ледяные. И тут я опомнился. Опомнился, достал газеты, завернул ноги в газеты, потому что портянки совершенно не грели. Надо же выходить из этой тайги как-то. Ну, поскольку я до этого был в экспедиции опять же в тайге, я как-то сориентировался по звездам и понял, что где-то, справа от меня, должна быть железная дорога. И, сориентировавшись на звезды, чтобы кругами не ходить, потепал, потепал и потепал. Но уже ведь не в состоянии аффекта, уже просто тяжело физически, хорошо, что спортсмен, а еще был в полной боевой форме. Короче говоря, я дотепал до дороги, идущей вдоль железной дороги. Автомобильная колея. Снега по колено, в тайге. Вдали даже огоньки увидел. И вот тут я, еще не зная о правиле последних шагов, расслабился. Поскользнулся и упал на спину. Надо мной потрясающее звездное небо. Я лежу на спине, мне становится тепло, я понимаю, что замерзаю. Я читал, что когда замерзает человек, ему становится тепло… И я думаю знаете о чем? Я думаю — вот теперь я понял, как нужно монолог Гамлета «быть или не быть» играть. Честное слово. Короче, тихо отправляюсь в мир иной. Что меня спасает: по дороге едет машина, грузовик, с включенными фарами. Я лежу, вот моя нога в сапоге, значит, ну вот так 10 сантиметров от колеи. А машина не останавливается. Они проезжают мимо меня. Конечно, они меня видели. Это в Сибири. Может, беглый, может, еще что. И это меня разозлило — ах, сволочи, думаю, солдата не подобрали. Я поднялся и из последних сил дошел до этой станции, вошел в станционное помещение и около печки рухнул на пол. Кто-то прибежал, меня перенесли на лавку, достали военный билет, позвонили в часть. Приехал из части этот же самый майор и еще какие-то два офицера. И майор решил такую психотерапию, как я понимаю, применить. Он ворвался и стал орать на меня матом. И когда я его увидел, я стал кричать просто звериным голосом («аш игрек», как сказала бы Ангелина Ивановна). Я уже не мог слышать и видеть его. Я так: аааааааа! — и иду на него. И он мне как врежет. Я спиною в стену, он меня перехватывает, еще раз, я вылетаю в дверь и по откосу вниз. Тут его остановили. Ехал я в часть с командиром своей роты, очень хороший человек, и он говорит: «Почему ты не пришел ко мне, почему ты мне не рассказал, что ж мы, не разобрались бы…» — я мычу только. И меня сразу привезли на гауптвахту, правда всю ночь топили, оставили шинель, в глазок все время смотрели, как я там, не пытаюсь ли продолжить самоубийство, и отправили в госпиталь. В ту же самую Читу. В госпитале… там все очень просто, мне сделали пункцию первым делом. Знаете, что такое пункция, да? Это из спинного мозга берут жидкость. Тебе в спинной хребет вгоняют шприц и вынимают жидкость, на анализ. Если ты откажешься, значит, точно симулянт. Ну, я не отказался, но, слава богу, я что-то еще соображал, более или менее, и понимал, что инструкцию о том, что двигаться нельзя, надо выполнить до конца. Вон у нас один, мой сосед, решил ночью не звать санитарку и сходить в туалет сам. Его согнуло, и он больше не разогнулся.

Отлежал я в госпитале, вернулся в часть… уже мудрым и начал: спорт — самодеятельность, спорт — самодеятельность. Пошла моя жизнь очень хорошо. Ездил на соревнования, ездил с концертами.