Теодор Поуис - Притчи

• Название: Притчи
• Автор: Теодор Поуис
• Издательство: Коровакниги
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-902945-07-9

Аллегория, морализаторство, свифтовская сатира, попытка ответить на вечный вопрос, кто — Бог или сам человек — отвечает за причиненное миру зло, вписывание сверхъестественного в повседневную жизнь — все это присутствует в новеллах Поуиса в полной мере. «Притчи» считаются самым известным сборником его новелл. Герои — среди которых, кроме человека, животные и даже неодушевленные предметы — ведут нравоучительные и не лишенные юмора беседы о вере, природе греха, человеке, приходя подчас к совсем неутешительным для последнего выводам.

Девятнадцать рассказов сборника — девятнадцать маленьких моралите — преподают урок колкого, ироничного гуманизма: оказывается, можно учиться и у самого малого создания Божьего там, где человечности учит не человек, а самая обыкновенная блоха.

Перевод и вступительная статья Валерия Вотрина

---

— Мистер Кеддл, — продолжила та, — бросал этот взгляд только для того, чтобы напомнить жене, что кастрюля пуста. Эвелина замечала его и тихо вздыхала, словно не видела необходимости в этом напоминании об ее обязанностях, особенно когда он не забывал при этом — а он никогда этого не забывал — упомянуть о деньгах, опасаясь, что она их потратила.

— Значит, мистер Кеддл хотел дожить до глубокой старости, — предположила тряпка.

— Любой бы именно так и решил, — согласилась кастрюля, — ибо он так заботился о своих деньгах, словно хотел дожить до пятисотлетнего возраста и желал, чтобы его годовой доход в девяносто фунтов не сокращался ни на йоту до конца света. Но тихие вздохи Эвелины не мешали ей разговаривать с ним так же мягко, как и всегда, и так же утихомиривать любую зарождавшуюся в его сердце смуту. Она даже успокаивала — не забывая упомянуть, что обязательно приготовит овсянку, — его старые неугомонные воспоминания в слабой надежде, что далекая позабытая радость однажды заиграет вновь и озарит на миг гнетущий мрак, что ни день подкрадывавшийся все ближе. Насчет денег она тоже доставляла ему радость, говоря, что новый коврик, который ей так хотелось купить, можно пока и не покупать, и что треснувшая ванна протянет еще пару недель. Время проходит…

— Увы, это правда, — пробормотала тряпка, — и я, простой хлопковый лоскут, и все Кеддлы на земле, и самые большие, далекие звезды знаем о том, что оно проходит.

— Каждый день, — произнесла кастрюля печально, — похожий на предыдущий, как братья, проходит в Энморе так же, как и во всем мире. Каждый день домик приобретал все более захудалый вид, а сад все больше дичал. Каждое утро рука мистера Кеддла все дольше задерживалась на спинке кресла, и Эвелина, хоть в конце концов и пододвигала к нему кресло, все более с этим мешкала. Иной раз, когда она не могла спуститься вниз, потому что ей нездоровилось, и мистер Кеддл должен был готовить себе завтрак сам, целых пять минут после того, как он ставил дымящуюся тарелку с кашей на стол, рука его задерживалась на кресле, которое нужно было бы передвинуть, и выглядел он при этом мрачнее некуда. Но он ни разу не передвинул его сам и медленно садился в него, сгибаясь в траурном молчании в неудобном кресле.

Когда мистер Кеддл на несколько месяцев пережил срок жизни, отпущенный человеку, он простудился и умер. Смерть выпала ему нетяжкая, ибо мистер Кеддл был из не тех, что думают, что уходят, когда на деле почти уже отошли. Он так часто представлял себя умирающим, что, когда час его по-настоящему настал, он решил, как уже бывало, что просто набежала тень, даже не подозревая о том, что происходило в действительности. Добрый божественный промысел…

— Хорошо сказано, — пробормотала тряпка.

— …заключается в том, что женщины, молодые или старые, всегда способны получить удовольствие от чего-то нового и радуются даже небольшому волнению. Поэтому смерть, отметающая в сторону старое, обязательно привносит в жизнь нечто новое, будь то гроб или траурное платье. Яма, куда опустили мистера Кедлла, была не очень глубока, но неудобной или тесной ее тоже нельзя было назвать. Края могилы предоставляли хорошее убежище от колючих мартовских ветров, так что мистер Чипп, могильщик, докопав до нужной глубины, испачканной мелом рукой легко мог дотянуться через край ямы до хлеба и сыра, оставленных в корзинке на траве. И, прикончив на дне могилы свой завтрак, он мирно выкуривал трубку, желая, чтобы его собственный дом был столь же тепел.

И хотя мистер Кеддл выглядел мертвым, в таком состоянии — когда умирание завершилось окончательно и бесповоротно — он был бы не прочь побыть какое-то время. Ему омыли члены, и он вытянулся, окончательно окостенев, как и подобает в таком состоянии, обернутый в удобный шерстяной саван, почти такой же удоволенный, словно сидел у собственного камина. Или тогда, когда он удобно вытягивал вот эти самые ноги, приспособленные сейчас смертью к новому окружению, под столом, когда его тело восседало в любимом кресле.

В старые времена у него было обыкновение, — когда он чувствовал себя нездоровым и думал, что настал его последний час, — отпустить несколько серьезных замечаний, приличествующих его состоянию. Так, однажды он сказал Эвелине, когда она принесла ему в комнату чаю и тостов и была неприятно поражена его видом: «Но, дорогая, нужно выглядеть чуточку мертвым, когда тебя собираются хоронить».

И вот это позади; выглядел он мертвым и был похоронен, и гостья — та самая Бетти, на которую он когда-то засматривался, и которая превратилась в ладную замужнюю женщину и мать — зашла к ним, договорилась об оставшейся одежде и ушла домой.

Эвелина не спала с ним во время его последнего недуга, устроив себе раскладную кровать в углу, около рукомойника. Но как только последнее бремя его существования — длинный тяжелый ящик — снесли вниз и увезли на кладбище, она собрала раскладную кровать и перешла спать на большую. Эта большая кровать была удобнее, и хотя Эвелина сначала поплакала в одиночестве, вскоре она устроилась под периной и крепко уснула.

Миновала неделя, в течение которой мистер Кеддл сильно не изменился, просто день ото дня сон его становился все крепче — ибо близость к живым, коей он наслаждался первые два дня с тех пор, как умер, сходила на нет.

Время проходило, и Эвелина, в восторге от того, что можно устроить дела по-своему, уже не чувствовала такой грусти и вскоре рассталась с одиночеством и отправилась в Энмор повидать друзей.

Как-то вечером она, хорошенько проголодавшись возвратилась от своей подружки, миссис Чипп, — весенние ветры пронимали насквозь, и ей хотелось отведать немного супу, который она приготовила в кастрюле для овсянки, — после чего отправилась в постель, не помыв кастрюлю, — вещь дотоле неслыханная.

— Это просто показатель того, — сказала тряпка, — что добрая женщина сильно не горевала, — и не будет до скончания ее дней.

— Если бы вы видели, как она варила суп, — сказала кастрюля, — а это ознаменовало для меня начало неприятностей, потому что дно у меня подгорело, — вы бы этого не говорили. Она была, как вы говорите, доброй женщиной, но очень быстро почувствовала себя счастливой без мужа, хоть и любила его.

— Я вам не поверю! — воскликнула тряпка.

— Вы, конечно, помните кресло, — сказала кастрюля. — С тех пор, как хозяина вынесли в гробу, оно так и продолжало стоять у окна, ни разу не будучи придвинуто к столу. Эвелина была рада, что ей теперь не нужно передвигать его, ибо, хотя женщины обязаны повиноваться мужчинам, поскольку женщины слабее и поэтому заслуживают того, чтобы ими правили, они обычно радуются, когда цепь отстегивают от ошейника. Более того, Эвелина теперь сидела в этом кресле сама — продолжая, однако, называть его мужниным креслом, — и разглядывала людей на улице.

— И, полагаю, она сидела в нем вальяжнее некуда, — проворчала тряпка, — потому что некому теперь было ей напомнить, что пришло время готовить овсянку.

— И все-таки она была хорошей женщиной и любила его, — сказала кастрюля.

— Не может быть, — возразила тряпка, — ведь из ваших же слов следует, что она в некотором смысле была рада тому, что его не стало.

— Какой бы преданной и любящей женщина ни была, — заметила кастрюля, — она никогда не переступит через себя. За неделю до того, как мистера Кеддла опустили в узкую яму — скорее сбросили, но мертвые не говорят, — он попросил ее прикинуть примерную стоимость своих похорон. Она сделала, как ее попросили, немного опечалившись и забыв поставить точку в предложении после слова «гроб».

— Должно быть, она любила его, — заметила тряпка.

— Конечно, любила, — ответила кастрюля, — но, подсчитывая стоимость похорон, Эвелина увидела, что ее одежда будет стоить в три раза дороже, чем та сумма, которая он ей на это отрядил, — и все же она горевала, когда он умер.

— Вы почти убедили меня, — сказала тряпка, — что хорошая женщина, любящая своего мужа, может утешиться, потеряв его.

— Увы, это так, друг мой, — сказала кастрюля, — Иногда овдовевшая жена чахнет, заболевает и вскоре умирает, пожалуй, даже и естественной смертью, — но порой руку ее направляет чудесная, Богом дарованная смелость, и она кончает с собой. Но кто-то, подобно Эвелине, находит покой и утешение («Вознесем хвалу Господу!» — пробормотала тут тряпка) при мысли о том, что какие-то вещи не нужно делать теперь, когда его не стало. Так что, хоть облако печали и окутывает ее, она ощущает в этой тени некую дружескую доброту.

— А что же мистер Кеддл? — спросила тряпка, чувствуя, как червь затягивает ее глубже под землю. — Доволен ли он своим теперешним положением так же, как она — своим?

— Абсолютно, — ответила кастрюля, — ибо он окружен собственными приятелями — комьями земли — и уже назвал одного бойкого сороконога братом.