Урс Видмер - Рай забвения

• Название: Рай забвения
• Автор: Урс Видмер
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998

---

Издатель стянул с себя мокрое от пота трико и сидел теперь с голым торсом. Хотя тренирован он был отлично, с живота все-таки свисали две толстые складки. Его жена умела великолепно готовить, а профессия до сих пор обязывала закатывать роскошные обеды с многочисленными авторами. Теперь он позволял себе лишь diners intimes[9] c Сесилью, так что жирка должно было поубавиться. Точно прочитав мои мысли — несомненно, он умел читать их, — он заявил, что хочет пиццы, и мне пришлось бежать «Мигрос» напротив. Пока пицца сидела в духовке, он рассказывал, что Сесиль тоже HI плохо ездит на велосипеде. Они уже предприняли с ней пару велосипедных прогулок Она даже на Клаузен сумела въехать, ни разу не сойдя с седла. Сегодня он тоже заезжал сначала за ней, однако, просвистев условленную мелодию под окнами ее спальни, увы дел лишь зевающего мужчину, вышедшего на балкон в лиловом шелковом халате и ее совершенно не похожего на ее мужа, зато в точности походившего на владельца издательства «Ледиг-Ровольт».

— А этот Ледиг-Ровольт умеет ездить на велосипеде? — спросил я, доставая пиццу из духовки. Я разрезал ее на две половинки.

— Я бы не сказал.

— Тогда зачем он ей вообще нужен?

Он недоуменно пожал плечами и вонзил вилку в свою половинку. Я тоже усиленно чавкал. Пицца подгорела снаружи и осталась ледяной внутри. Но издатель был настолько погружен в свои мысли, что этого даже не заметил. Я думал о том, что Ледиг-Роволь как и весь его гамбургский клан, наверное, тоже ест на завтрак стеклянные рюмки; однако Сесиль-то была не стеклянная — во всяком случае, хрупкой ее назвать никак нельзя было, — так что навряд ли стоило опасаться, что он вырвет этот лакомый кусочек из рук моего друга.

Издатель жевал все медленнее, сплевывая непрожеванное в ладонь. Я пододвину ему пепельницу, и он вытряхнул туда остатки пиццы. Кивнув мне, он продолжил свой рассказ:

— Миланские друзья Эрнста Паппа все чаще стали появляться в сопровождении партнеров из Ливана или Боливии. Они прилетали на один вечер, бизнес-классом, при чем, возможно, теми же рейсами, которыми, сидя где-нибудь в хвосте, прибывали и несчастные курьеры, и, пока хозяева ужинали вместе с Эрнстом, те тужились в клозет какого-нибудь дешевого пансионата, пытаясь освободиться от тридцати трех презервативов с героином, проглоченных незадолго перед вылетом. Почему ты об этом никогда не пишешь?

— Когда-нибудь, — ответил я раздраженно, — я заверну такой сюжет, что ты сто раз пожалеешь, что решил его напечатать.

— Жалеть будет твой новый издатель, — возразил старый, вставая. — Почему бы тебе, кстати, не обратиться к Ровольту?

Открыв шкаф, он начал рыться в моих рубашках, пока наконец не выудил одну — это была красная блузка моей жены, из чудесного шелка, та самая, которая осталась; меня после ее ухода и в которую я зарывался лицом еще вчера вечером. Возможно, на ней остались следы моих слез. Моя жена, Иза, любит теперь одного детского хирурга который к тому же еще скульптор-любитель, так что блузка ей ни к чему, потому что ей приходится день и ночь стоять на постаменте, подняв руки над своей чудесной головкой чтобы он мог высекать ее из мрамора. Сейчас эта блузка была на издателе. Там, где когда-то были ее груди, ткань тоскливо провисала.

— Сними! — велел я. — Сними сейчас же!

Вскочив со стула, я ухватился за дорогой шелк. Рука у меня дрожала.

— Спокойно, спокойно, — проговорил издатель.

— И книги у меня гораздо лучше, чем у твоей Сесили! — прокричал я. — Пусть от кажутся вымыслом, но каждое слово в них выстрадано, это память о том, что было на самом деле! А на ту требуху, которой кормит читателей эта Паваротти, даже мартышка не польстится!

— Даже собака.

— Что?

— Обычно говорят: «даже собака», — поправил меня издатель.

Я дернул его к себе через стол, чтобы высказать ему все, и порвал блузку. Она разорвалась на три примерно равные части, одна из которых осталась у меня в руке, а две другие повисли на издателе. Я собрал их воедино и бросил в мусорное ведро. Швырнул издателю свою старую футболку. Он натянул ее. Она была ему узка и коротка.

— Нет, тебе не к Ледигу надо обращаться, а по меньшей мере к Амману, — пробурчал он. — Тот, по крайней мере, хоть здоровый мужик.

— Извини, — пробормотал я. — Нервы ни к черту. Попробовал бы ты сам потерять рукопись, над которой работал четыре года.

— Ничего, старик, — издатель перегнулся через стол, хватая меня за руку. — Я все понимаю.

— Расскажи лучше, чем закончилась твоя история, — попросил я.

Мне было все равно. Моей книги больше не было. Мне хотелось очутиться за столиком у себя в саду и попробовать опять поймать тень моего героя, все еще блуждавшего в круговороте метели, ведь без меня ему оттуда не выбраться. Я взял пепельницу с остатками пиццы и поставил ее в мойку.

Мы стояли у крыльца. Я переминался с ноги на ногу, а мой друг примеривался вскочить в седло. На нем снова было его трико, только надетое наизнанку, так что имя его подружки зеркально просвечивало сквозь тонкую ткань.

— Я напишу свою книгу заново, — сказал я. — Важное не забывается. Только мелочи.

— А если наоборот? — глубокомысленно отозвался он.

Так и не поняв, что он хотел этим сказать, я решил все-таки подать ему руку. Он пожал ее.

Я поднялся по лестнице и пошел мыть руку, пролежавшую в его клешне чуть ли не вечность. Томатный соус и моццарелла. В пепельнице лежала фотография Сесиль Паваротти. Вытерев насухо, я стал вглядываться в нее, в эти красивые глаза. Спустился в «сад», точнее, палисадник, засыпанный галькой, потому что поставить там, например, стол для пинг-понга было бы уже негде. Прямо передо мной высилась стена соседнего дома, такая голубая, что я не раз принимал ее за небо. Некоторое время я просто смотрел на далекий горизонт. Потом открыл тетрадь в коленкоровом переплете и несколько минут раздумывал, о чем же я собирался вспомнить.

Чтобы вновь найти своего старика, мне понадобилось гораздо больше времени. Я сам так заплутал в этой метели, что уже плохо представлял себе дорогу обратно. Старик кружил вокруг купы деревьев, густо осыпанных снегом, — то ли елок, то ли пальм. Лицо его сияло. Нет, он не кружил, а скорее приближался к ним по спирали, находя прежнее место, но тут же отправляясь искать другое. И место и человек с каждым новым кругом были иными. Вскоре он оказался совсем близко к деревьям. Сейчас у него нигде и ничто не болело или, возможно, боль так ровно распределилась по всему телу, что он не ощущал разницы. Что сны, что песок. Мужчина или женщина. Волк или ягненок. С такой манерой ходьбы он, естественно, продвигался вперед очень медленно, так что я без труда поспевал за ним, однако он ни разу не сбился с шага, даже когда дошел до поленницы, сложенной из высохших трупов. Помахал рукой мальчишке, сидевшему на вишневом дереве и плевавшему в старика косточками. В меня он тоже плюнул. Описав изящную дугу, косточка пронзила меня насквозь и застряла где-то в позвоночнике. Позже, когда солнце уже растопило снег, врач во всем белом объяснял какому-то юнцу, что «с таким сердцем этот ваш пациент долго не протянет». Старик, проходя мимо, пожал ему руку. Он нюхал цветы на ходу — то ли синеголовники, то ли горечавки. Что-то такое, давно вымершее. Опять сплел веночек из ландышей, однако на этот раз сам надел его, недооценив при этом размеры своего черепа настолько, что венок лежал на нем, как на блюде.

— Как это называется, — вдруг бросил он через плечо, — когда мгновения следуют друг за другом одной сплошной чередой?

Только теперь до меня дошло, что он все время знал о моем присутствии.

— Привычка! — крикнул я в ответ. — Это называется «привычка»!

Погладив двух мурлыкающих кошек, самочку и кота, он взял и связал их хвостами, так что, если бы не я, они и до сих пор бегали бы по кругу. А он все брел себе между какими-то тетками и племянницами, и ему это почему-то нисколько не вредило. Как же безобразно устроен мир! Через метр — горы пластиковых пакетов, и на каждой возвышается очередной папаша, комментирующий дочери вид с горы Пилатус на Кап-Суньон. Однако именно эти детки, глядящие на все столь скептически, только и могли разглядеть бедного старика, на этот раз вздумавшего вскарабкаться на нечто вроде откоса Айгернорда, причем безо всяких страховок и страха. Я — у зрительной трубы на террасе ресторанчика, полного туристов. Он то и дело оказывался в каком-то другом месте — то на склоне Шпинне, то на Хубеггедрее, то где-нибудь на самой вершине. А я ищу его двумя тысячами метров ниже, среди коров. Слежу за ним по ходу обычного маршрута — и обнаруживаю на снежной поляне, куда он нечаянно съехал на заднице. «Выше меня все чисто, покойников нет, — докладывает он, смеясь. — В остальном тоже все в порядке». Однако в этот раз я следил за ним в оба. Больше никаких самостоятельных походов! Потом он стоял на коленях посреди разъеденных озоном сосновых иголок, шаря руками в гниющих подушках мха.