Татьяна Харитонова - Розовый слон

• Название: Розовый слон
• Автор: Татьяна Харитонова
• Жанр: Прочая старинная литература

---

– Девушка, постойте, вы забыли! – догнала, схватила за рукав. – Вы забыли!

– Что тебе надо? Что ты ко мне привязалась? – в глазах ненависть, ужас, боль.

– Вы забыли. – Марина разжала ладонь и протянула ей крестик. – Возьмите, ваш.

Та, будто припоминая что-то важное, замерла. Брови страдальчески взметнулись, глаза, еще секунду назад острые, как лезвия ножа, прояснились. Марина взяла ее вялую безжизненную руку и  положила на  маленькую, почти детскую ладошку крестик. А потом тихонько, пальчик за пальчиком, сложила ее ладошку в кулачок, сверху прикрыла своей ладонью.

– Возьмите, повесьте его на шнурочек, если цепочки нет. Это не важно, цепочка, шнурочек. Главное, крестик. Ваш. Он вас спасет. Пойдемте ко мне, я вам шнурочек дам, повесим на шею. Нельзя без крестика. Без крестика никак нельзя. Марина что то говорила, говорила без остановки тараторила, и вела ее к себе за руку, как маленькую девочку. Та, как тряпичная кукла обмякла и шла за Мариной покорно и тихо. В киоске Марина сбросила пуховик и стала искать шнурок. Она точно помнила, что у нее валялся в коробке с кассовыми чеками белый, шелковый. Девушка стояла у прилавка с безучастным видом и следила за Мариниными руками.

– Дайте крестик, – продела в крошечное золотое ушко, как нитку в иголку, завязала узелок. – Давайте, надену.

Девушка развязала с худенькой шеи  давно нестиранный вязаный черный шарф и протянула Марине голову. Та надела ей шнурок с крестиком. Шнурок  зацепился за узел волос на затылке. Гримаса боли исказила лицо и застыла на нем, как маска. Девушка, тряхнув головой, словно вспомнив что – то страшное и навязчивое, достала из кармана мятую сотню и протянула Марине.

– Не дам! Не проси! Сходи в храм. Попроси Богородицу. Она тебе поможет. Это трудно, да! Но еще не поздно. Ты же сильная! У тебя получится! Верить надо. Господи! Что же с нами всеми будет, если такие, как ты будут медленно умирать. Тебе детей надо рожать, радоваться! Нас ведь скоро не останется. Уходи!

Девушка тихо, как тень выскользнула из киоска, а Марина упала на стеклянный прилавок и в голос зарыдала.

– Девушка! Что с тобой! Мне бы боярышника. –  Какой-то мужчина  бочком протискивался в киоск.

– Вон! Выйди вон, это аптека, а не спиртзавод! Видишь, технический перерыв!

Размышления о двойке

– Двойка? А что такое двойка? О! Она многолика! Она может быть карающей десницей, надоедливой мухой, вражеским лазутчиком, заползшим в дневник и отравляющим жизнь, актом возмездия, криком о помощи бесталанного педагога.

 А еще двойка – воспитательный прием, оценка душевного состояния в четверг, когда Катя Петрова не глянула ни разу в его сторону, а еще – оценка личности в целом: лодырь, разгильдяй, наглец. Хорошо – не серость. Серость это тройка. Маленькая, неприметная, вездесущая, заполняющая поля журнала, заставляющая облегченно вздохнуть или брезгливо сморщиться…

***

Эта двойка – как ключ от замка, открыла дорогу всем моим несчастьям, а может счастьям – поди разберись сейчас. Я учился в голодное послевоенное время, когда кусок хлеба был лакомством номер один. Питались, чем придется.  Был огород  и  лопата, и четыре руки, которые вскапывали, сажали, пололи. Мамины руки и мои.

 Растила меня мама.  И огород. До сих пор не могу равнодушно смотреть на молодые побеги морковки или свеклы. Ну, а цветы картошки не заменят никакие розы. Самые красивые. В детстве я представлял на месте каждого цветка желтую картофелину в миске, исходящую ароматным паром.

 Мама отправляла меня в институт, загружая овощами. А еще в довесок прикладывалась  пол-литровая бутылка душистого растительного масла с тряпочкой вместо пробки. Я был  богачом. У меня была стипендия. Целое состояние по тем временам. Хватало на хлеб, молоко. Еще и маме умудрялся отвезти гостинец. Учеба была в радость. Мало, что учили, так еще и приплачивали за это. До третьего курса все шло как по маслу, тому заветному, с тряпкой вместо пробки. А на третьем пришла она, Майя Петровна. Майя! Имя было редкое. Казалось, это что-то цветущее, яблоня, наверное. Но пришла Февралина, ледяная и ветреная. Ветреная не в смысле, непостоянная. Она была очень постоянной. Предмет свой любила больше всего на свете. А скорее не любила. Оценки жалела, расставалась с ними, как последним рублем. Пятерки не получал никто. Она сама заявила, что на пятерку не знает. Нам оставалось мечтать о тройке. Она так умудрилась нас напугать, что, открывая книги, мы впадали в анабиоз и цепенели.

 Я всегда выезжал за счет слуховой памяти. Сидел на первой парте, смотрел на учителя, прямо в рот ему и записывал, все что слышал, сразу в тетрадь и в мозг. На Майю Февралину  смотреть не мог. Еще на первом уроке она брезгливо покосилась на мои не совсем отмытые ногти. Я накануне старый свой велосипед чинил. И все. На следующей паре я сидел на последнем ряду и ничего не понимал. Так тянулось до сессии. Пришел, вытянул билет и понял – все, пропал. Пытался, что-то говорить, конспекты у меня были, но переписанные у одногруппника Петьки. Через пень-колоду. Она окатила меня ледяным взглядом и нарисовала в зачетке двойку. Май обдал ледяным ветром. Стипендия, как белый лебедь, уплыла, помахав мне крылом на прощанье.

 Маме говорить не стал. Перебьюсь как-нибудь. Конец зимы, авитаминоз, холод. А тут еще простудился, ходил ночью на станцию разгружать вагоны, промерз как суслик. Начался бронхит. Кашлял ночами так, что выворачивало наизнанку. Дело закончилось туберкулезом. Время было такое: плохо, голодно, холодно. Прооперировали меня в марте, отняли легкое. И вспоминать страшно. Но молодость есть молодость. Встал с больничной койки и в институт. Сдал сессию, спасибо ребятам, помогли, преподаватели пошли навстречу. Короче, через  два года окончил  институт и пошел учительствовать. И знаете, самое трудное у меня в этой работе? Не догадываетесь? Двойки ставить не могу. И не ставлю. Уж как я без них обхожусь – один Бог знает. На поднимается рука.

 Мне семьдесят в этом году. Работаю до сих пор, учу. О пенсии и не думаю, хоть и одно легкое. Ну, зарядка, баня, здоровый образ жизни.  Это понятно. Но, главное, наверное, то, что я для себя уяснил. Смысла в этой отметке нет никакого. Ну,  если не покалечит она, как меня, то учиться тоже вряд ли заставит. Заядлый двоечник плевать на них хотел, одной больше, одной меньше, а радивого ученика ею встревожишь до сердцебиения и спазмов – вот и вся  наука.

***

Историю у нас вел Федор Иванович. Умнейший человечище. Так его хочется назвать. Его уже давно нет на свете, а помню его. Воистину, учителя – не умирают. Они живут как минимум в двух поколениях. Свое и поколение учеников. Талантливый учитель может прожить и три и четыре…

Федор Иванович был очень строгим. У него была одна особенность. Он очень любил умных учеников, а ребят неспособных игнорировал. Мало того, внушал им без конца том, чтобы они звезд с неба не хватали  неуклюжими своими руками, а поступали в ГПТУ. Не гнушался расшифровать эту аббревиатуру вслух:

– Господи,  Помоги  Тупому Устроиться!

 К счастью, тройки ставил  им исправно и не мучил особенно. На истории многие впадали в кому и сидели за партами, как мумии египетских фараонов. А если он вызывал к доске, шли на негнущихся ногах, покрываясь пятнами, и если и учили что-то дома, то за этот короткий путь к  доске забывали все напрочь. Вот тогда сыпались двойки, смачно, как горошины из стручка. Он, казалось, получал удовольствие, рисуя их в клетках журнала…

 Но все можно простить Федору Ивановичу за его любовь к истории. В то время она была раскрашена красным цветом революционных свершений, и мы гораздо лучше знали съезды КПСС, чем династию Романовых. Но слушать его было одно удовольствие. Когда опасность опроса отступала, и он начинал рассказывать новую тему, класс облегченно вздыхал и превращался в одно большое ухо. Федор Иванович любил стоять у окна. Речь его заполняла все пространство класса так плотно, что не оставляла шанса даже вздохнуть.

 Так вот о двойке. Аня была в категории умниц. Историю любила, слушала Федора Ивановича с упоением. Так же отвечала. А еще однажды заставила его задуматься в поисках ответа. На обществоведении, когда учитель рассказывал о трех законах диалектики, класс, как обычно замер. Интересно было в таких общих законах находить простые закономерности из обычной жизни. Когда речь зашла о единстве и борьбе противоположностей, Федор Иванович привел, как пример, борьбу в капиталистическом обществе. Классовая борьба! О! Как  нам это было знакомо! Вся история разворачивалась под знаменами классовой борьбы. И тогда Аня сама не зная , почему, спросила:

– Федор Иванович! А этот закон действует везде?

– Везде, даже на кухне. Единство и борьба противоположностей. Голод и насыщение, если хотите.

– Тогда в нашей стране, где справедливость восторжествовала, что с чем борется?

От неожиданности  замер.