Татьяна Ставицкая - Алмаз. Апокриф от московских

• Название: Алмаз. Апокриф от московских
• Автор: Татьяна Ставицкая
• Жанр: Городская фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9922-1212-9

Роман повествует о каверзе, устроенной сообществом Вечных Москвичей лондонскому сообществу. История самого крупного из когда-либо добытых человечеством алмазов «Куллинан» в отличие от других известных камней кажется абсолютно прозрачной. Но это не так. Посудите сами: разве могли бессмертные московские эстеты позволить лондонским так варварски расправиться с уникальным камнем, как о том пишут в энциклопедиях? Немыслимо! Судьба алмаза становится очевидной, если оценить масштаб и своеобразие личностей, взявшихся за его спасение, и принять во внимание исторический фон короткого с точки зрения Вечности периода пребывания камня на поверхности Земли.

Итак, московская нетрадиционная версия развития событий.

---

– Митя, что с тобой? – всполошилась, блестя влажными глазами, этуаль, увидев в зеркале его побагровевшее лицо. – Ты болен?

– Я здоров, – не очень уверенно ответил царевич и закрыл дверь.

И все-таки она возбуждена, отметил он с тревогой. Ах, какие глупости, это же просто цирюльник, – попытался отогнать от себя омерзительно липкую мысль Уар. Но с того дня его неотступно преследовал вопрос: что он станет делать, если… Если застанет ее с другим. Ответа он не находил.

Глава 9 Хаос

Лето и осень пролетели в трудах и нервотрепке. К вечеру десятого декабря Уар собрался было пообедать холодной белугой или осетриной с хреном да тарелкой ракового супа, но ни к одному ресторану его «Винтон» не смог подъехать. Чертыхаясь, он раз за разом натыкался на странные сооружения, перегораживающие улицы Москвы. Через Тверскую улицу шли проволочные заграждения; от Трубной площади до Арбата, на Страстной площади, Бронных, в Большом Козихинском переулке, по Садовой – от Сухаревского бульвара и Садово-Кудринской улицы до Смоленской площади; по линии Бутырской и Дорогомиловской застав; на пересекающих эти магистрали улицах и переулках была навалена какая-то дрянь. В Москве творилось нечто несусветное. Приличные заведения не работали, опасаясь, очевидно, погромов и экспроприаций. Войска пытались разгрести эти баррикады, но они нагромождались вновь. Дружинники, вооруженные иностранным оружием, стали убивать солдат, полицейских и офицеров. Начались грабежи складов и убийства простых обывателей. Революционеры выгоняли горожан на улицу и заставляли строить баррикады. Господин Углицкий предпочел вернуться в свой особняк несолоно хлебавши. Ни глотка с самого утра.

К полуночи, почувствовав непреодолимый голод, Уар оделся в одолженный у дворника тулуп, взял пару кружков краковской колбасы, которую покупала себе смертная прислуга, и пошел в сторону замеченных днем баррикад. От господ дружинников несло нечистым телом и несвежим бельем. А более никого на улицах он не встретил. В темноте, не очень разбираясь, кто есть кто, господин Углицкий поднес повелителям сего хаоса колбасы и не торопясь приложился к их немытым шеям. Неужто такой кислятиной теперь придется питаться? – подумал он с горечью. Откуда, однако, горечь? – удивился он и, с подозрением посмотрев на дружинников, вернулся в особняк самыми темными переулками, размышляя о том, почему плоть так охотно позволяет себя пить за колбасу.

На третий день беспорядков, отчаявшись найти где-либо чистую публику, господин Углицкий, подойдя к баррикадам, построенным у Горбатого моста и Кудринской площади, посоветовал революционерам воспользоваться для обогрева банями Бирюкова. И теперь он совместно с дружком Бобрище в перерывах между стрельбой имел возможность попивать вымытую, хоть и возбужденную, плоть. Он был наконец-то сыт, но спал плохо, метался во сне. Снилось ему, что отстреливается он от дружинников, а те пытаются накинуть ему на шею кольцо краковской колбасы. Царевич подрагивал конечностями, пытаясь увернуться от вонючих колец, в результате чего был разбужен этуалью и вытолкан из ее спальни.

Что за дрянь эти революции! – думал он, укладываясь в свою холодную постель. – А мы этим господам квартиры благоустроенные придумываем со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами… Потихоньку надобно, накатом…

Но та смертная плоть, что заседала в Лондоне, хотела получить блага при жизни. И желательно – чужими руками. И не жалела для достижения этой цели никаких своих сограждан. В январе в районе Пресни стали появляться прокламации по поводу предстоящего рабочего праздника Первомая. Прокламации содержали угрозы сжечь в этот день всю Москву.

Несмотря на чрезвычайную охрану, грабежи и вымогательства денег с революционной целью продолжались. За отказ дать деньги в своей квартире днем была убита купчиха Железняк и тяжело ранены лесопромышленник Липелисс и его жена.

Одним вечером, вернувшись домой после представления, Уар и Анастасия застали разоренное гнездо, ободранные гобелены, побитый фарфор, напуганную до смерти горничную. Придя в себя, горничная, размазывая обильно льющиеся слезы и икая, поведала, что причиной разгрома стал распропагандированный революционерами помощник истопника – пригретый давеча крестьянин Алексей Новозеров. Воспользовавшись отсутствием барина, он привел в дом революционных экспроприаторов, которые и повымели все, что смогли унести.

– Божечки мои, да что ж это делается, люди добрые-э-э?!.. – блажила горничная. – Дворника тюкнули молотком в темя, истопника скрутили, кухарке лицо разбили-и-и. А сама я – шасть под хозяйскую кровать, потому и цела осталась. Видала оттудова, как в грязных сапожищах ковры затаптывали-и-и… А тут еще, как на грех, камердинер ваш по девкам ушел, чума ходячая, а-то пострелял бы громил…

Немалый исторический опыт подсказывал иногда Уару, что плоть по природе своей жуликовата и неблагодарна. А уж если войдет в раж…

Возможно, все дело было в главной московской аномалии: проходящий с северо-запада на юго-восток тектонический разлом, который приблизительно совпадает с руслом Москвы-реки, делит город на две части. Так вот, в северной части города возбужденной плоти с пограничной психикой насчитывается в десятки раз больше, чем в южной. Аномалия наблюдается и в тех местах, где Москва-река делает крутой изгиб. Так что Пресня была обречена стать рассадником смуты.

Уар озаботился новым дизайном своих апартаментов, пообещав Анастасии возобновить коллекцию ее украшений и одежды, для чего намеревался привлечь самых известных художников, ювелиров и модисток. Ампир давно ему наскучил, душа просила модерна.

Глава 10 Камердинер

Блудный камердинер появился лишь на следующий день, развалился в хозяйских креслах и удивил вопросом:

– А нет ли у нас шампанского, господа? – Но, заметив изогнутую в его адрес барскую бровь, вскочил и добавил, потухнув разом: – Пить хочется…

– Где тебя носило? – спросил его Уар сурово.

– Кума приболела, барин! Проведывать бегал. Гостинцев снести!

– Кума твоя уж двести лет как померла. Придумай что-нибудь более правдоподобное, чем приболевший мертвец.

Камердинер бухнулся царевичу в ноги.

– Буфетчик, подлец, с расчетом задержал…

– Скажи еще: денег вовсе не хотел брать… Довольно скоморошничать! Отвечай, почему ушел самовольно? Почему бросил дом? Почему ты позволил им здесь бесчинствовать?

Камердинер с достоинством поднялся с колен и возвел не очень ясные очи к потолку.

– А из чувства социальной справедливости, барин! Пусть люди тоже поживут да пожуют с приличного фарфора! Нешто революционеры не люди? Сколько той их жизни злосчастной?

– Социальная справедливость, говоришь? Где ты понабрался этих глупостей? – рассердился Уар. – Социальная справедливость – это сказки дремучего народа. Забудь это слово.

– Конечно, сказки! Как же не сказки, коли вы, барин, пьете сытенькую знать, «Реми Мартин» и «Шато Лафит» 1787 года, а я – дворню, шмурдяк и скверную водку?

– Таков порядок вещей, Епифан. Не нами установленный, не нам его и менять.

– Даже – к лучшему? – удивился камердинер.

– Никому не дано знать, что на самом деле лучше. Конечный-то замысел неизвестен… – ответил барин как всегда непонятно.

Камердинером царевич обзавелся еще в петровские времена, приобщив доподлинно, без спросу, парнишку, промышлявшего ловлей и продажей городских воробьев. Черт знает, кому они были надобны, эти воробьи. Очевидно, составляли ужин московских мастеровых, не избалованных мясом. Парнишка быстро освоился в Уаровых апартаментах. Никто о нем не плакал, никто не хватился сироты. Поначалу – первые сто лет – камердинер Епифан ретиво исполнял службу: усердно пекся о своем патроне. А к концу века девятнадцатого вдруг обрел взгляды. Теперь же, сиживая при барине пустыми вечерами – по четвергам, когда не пил в трактире и не волочился за очередною юбкой, – жаловался на одиночество и заброшенность. В пятницу напивался и куролесил, а в субботу требовал равноправия и обновления гардероба.

– Скушно-с мне двести лет в слугах ходить…

– Кто тебя держит? – с напускным равнодушием отвечал Уар. – Иди…

– А подъемные дадите, барин?

– А что ж ты на предыдущие-то не поднялся?

– Пропил… – честно сознался Епифан. – Буфетчик, разрази его гром, в оборот взял…

– Знаю я эту сказку про твоего буфетчика.

– Да уж, буфетчик проклятущий – та еще холера, извольте видеть… В живых ни гроша не оставит… – сетовал камердинер, с наслаждением вспоминая участь предыдущих подъемных средств, выданных барином на обустройство.

И тут аристократические ноздри царевича уловили подозрительный запах.

– Что это? Епифан, ну-ка отвечай, мерзавец, почему опять собачьим дерьмом несет? – вышел из себя Уар. – Ты куда мои ботинки дел, каналья?