Вольфганг Леонгард - Революция отвергает своих детей

• Название: Революция отвергает своих детей
• Автор: Вольфганг Леонгард
• Издательство: Overseas Publications Interchange Ltd
• Жанр: История
• Год: 1984
• ISBN: 0-903868-66-0

В этой книге описываются все мои впечатления и переживания за время десятилетнего пребывания в Советском Союзе (1935—1945) и за время моей четырехлетней деятельности в центральном аппарате руководства СЕПГ (1945—1949); в этой книге рассказывается о советских школах и университетах, о студентах и комсомольцах, о первых днях войны, заставшей меня в Москве, и о жизни в военное время в Караганде; об обучении членов иностранных компартий в школе Коминтерна и о Национальном комитете «Свободная Германия», а также о «группе Ульбрихта» в мае 1945 года; о первых шагах советской политики в послевоенной Германии, о построении советско–зональной государственной системы и о партии, которая сегодня как государственная партия определяет в советской зоне судьбу восемнадцати миллионов человек.

Эта книга родилась, однако, не только из стремления рассказать о некоторых мало известных сторонах сталинской системы и советской политики в Германии, а главным образом из желания показать людям несоветского мира, что думает и чувствует новое поколение обученных партийных деятелей восточного блока, к каким оно приходит решениям и в чем проявляется его критическое мышление. Я пытаюсь при этом, вполне сознательно, так описывать встречи и дискуссии, события и переживания, как они тогда воспринимались, оценивались и продумывались. Только таким образом, кажется мне, станет западному читателю понятно, что означает для человека разрыв со сталинизмом, если он вырос на теориях этого учения. Мое решение — результат многолетнего мучительного процесса сомнений и оправданий, угрызений совести и построения теорий для ее успокоения. Но когда решение принято — возврата больше нет. Тогда даже в состоянии тяжелого внутреннего конфликта, человек неудержимо движется к решающей грани, переход которой окончательно срывает пелену сталинизма с облика мира в его душе.

---

Лишь в исключительно редких случаях в радиокомментарии, составленные генералами и офицерами из Национального комитета, наша радиоредакция предлагала внести некоторые изменения, которые, однако, никогда не предпринимались без согласия авторов. Это касалось также и проповедей, передаваемых в воскресные дни поочередно по нашей радиостанции: католическими военными пасторами — Кайзером и доктором Людвигом, и лютеранскими пасторами — Шредером и Д. Круммахером.

С продвижением советских войск, с увеличением численности немецких генералов и офицеров, попадавших в плен и примыкавших к Национальному комитету, росло число желающих участвовать в передачах. К постоянным сотрудникам радиоредакции принадлежали между прочим: генерал–майор д–р Отто Корфес, генерал–майор Мартин Латман, полковник Ганс–Гюнтер ван Ховен, майор Эгберт фон Франкенберг и Прошлитц, майор Генрих Гоман, старший лейтенант Фриц Рюкер, старший лейтенант Фридрих Рейхер, и ефрейтор д–р Гюнтер Керчнер.

Как у Аккермана, так и у других редакторов радиостанции было явное желание не навязывать нашим новым товарищам из Лунева наших воззрений, а учиться у них и в тесном контакте вести общую борьбу против Гитлера. Быть может эта работа была бы еще успешней и сплоченней, если бы Аккерман и члены городской редакции имели полную свободу действий; все статьи газет, все радиопередачи проходили через советскую цензуру. Правда, она была, далеко не так строга, как цензура официальных передач Московского радио, или передач «Немецкой народной радиостанции» (Голоса КПГ), руководимой немецкими служащими института №205, но все же каждая строчка проходила цензуру.

После окончания редакционной работы, диктор обязан был передать цензору весь материал. Я должен был каждой второй день ездить с текстами передач в нашей американской машине в Главное политическое управление Красной армии, которое находилось во время войны в большом здании на Арбатской площади. Там весь материал просматривался полковником Брагинским, заведовавшим в то время 7–ым отделением (пропаганда на языках держав «оси»). Брагинский до войны был профессором восточных языков, а, кроме того, прекрасно владел всеми западноевропейскими языками, и среди всех, кого я знал, был одним из образованнейших советских людей! Он, как и Эрне Гере, обладал особой способностью быстро схватывать главные факты и вся цензура длилась не более нескольких минут.

В редких случаях работу полковника Брагинского выполняла Фрида Рубинер, многолетняя коммунистка; в начале двадцатых годов она переводила на немецкий язык книги Троцкого, Бухарина и Радека (об этом она вспоминала, наверное, неохотно) и долго жила в Советском Союзе. Во время войны она была одной из немногих немок, служивших в ПУРККА. Фрида Рубинер составляла листовки и воззвания, написала брошюру «Правда о Советском Союзе», напечатанную под псевдонимом Ф. Ланг, широко распространяемую в лагерях военнопленных.

Редко случалось, что полковник Брагинский или Фрида Рубинер изменяли передачу. Статьи, составляемые нами в городской редакции, читались мною в исправленном цензурой изложении. Гораздо сложнее обстояло дело, когда требовалось изменить что‑либо в комментариях, составленных генералами и офицерами в Луневе и записанных уже на пластинки.

Б таких случаях нами был найден выход из положения, думаю, единственный в истории современной радиотехники. Пластинка проигрывалась до места, которое необходимо было вычеркнуть; здесь техник острым предметом вырезал на пластинке кусочек так, что вместо слов получалось шипение. Женщина–радиотехник отмечала себе это и во время передачи давала мне знак. Пластинка выключалась мною на несколько секунд, и слушатель вполне мог подумать, что это случайная помеха.

Из всех радиостанций того времени, наша была, пожалуй, самая примитивная: маленький, магнитофон и простые пластинки, вот все, что было в нашем распоряжении для передач.

Несмотря на это наши передачи часто бывали живее и интереснее официальных московских передач, не отставали они и от передач западных союзников. Я объясняю это правильной постановкой дела нашим руководителем Аккерманом, который сумел создать товарищеское содружество коллектива с членами радиоредакции в Луневе. Тогда я надеялся на то, что совместная работа с нашими новыми товарищами из Национального комитета после уничтожения национал–социалистического режима не только продолжится, но и окрепнет. Все это оказалось, однако, иллюзией — как и многое, во что я верил в 1944 году.

НАДЕЖДЫ КОМСОМОЛЬЦЕВ

Через моих новых друзей в гостинице «Люкс» я скоро связался с советскими комсомольцами. В Москве я снова встретил Яна Фогелера. Жил он в «Доме правительства», в огромном здании для партработников, на берегу Москвы–реки.

У него часто собирались русские и иностранные комсомольцы. Это были, главным образом, студенты, интересующиеся литературой, философией и политикой; были между ними и студенты знаменитого «ИФЛИ» (института философии, литературы и истории), высшей школы, куда особенно стремилась попасть молодежь, но в которую принимали только после чрезвычайно строгого экзамена, выдержать который было очень трудно. Бывали у Яна и студенты педагогического и юридического факультетов, или комсомольцы, специально обученные для выполнения особых заданий (например, будущие партизаны). Наши дискуссии были очень интересны и продолжались, порою, всю ночь напролет.

Все мы жили надеждой, что победа над фашизмом вызовет в Западной Европе рождение чего‑то «совсем нового, что совершится огромный общественный переворот; некоторые из нас употребляли даже слово «возрождение», надеялись на возникновение новых социалистических движений и новых социалистических государств, которые во многих отношениях должны были быть «иными», чем Советский Союз Последнюю мысль высказывали, конечно, завуалировано.

После того, как в начале августа 1943 года впервые была отмечена салютами и фейерверками победа Красной армии под Курском и Орлом, стало обычным оповещать победы Красной армии салютами, экстренными радиопередачами, фейерверками. При особо значительных победах тысячные толпы людей ликовали на улицах в надежде на скорый конец войны, на то, что минует опасность для всех. Но вскоре люди привыкли и стали расценивать победы, как подтверждение, что война вступила в свою последнюю фазу.

В начале 1944 года, когда советские войска подошли к реке Прут — советской границе — радость населения была огромна, несмотря на то, что большая часть СССР была еще занята вражескими войсками.

По случаю перехода советско–румынской границы «Правда» опубликовала декларацию, по которой советское правительство «не преследует ни цели захвата части румынской территории, ни изменения общественной системы. Занятие Румынии советскими войсками диктуется исключительно военной необходимостью и продолжающимся сопротивлением войск противника».

Среди нас, комсомольцев, шли страстные дискуссии: во что все это выльется? Румыния — монархия с капиталистическим строем и феодальным крупным землевладением. А Красная армия входит в страну с декларацией о неприкосновенности румынской системы!

Мнения были различны.

— Это лишь формальная декларация. После вступления Красной армии, конечно, все изменится, — говорили одни.

Другие возражали:

— Нужно декларацию понимать буквально. Уже при роспуске Коминтерна было сказано, что условия борьбы в отдельных странах будут зависеть от их особенностей. Если не начнут действовать румынские рабочие и крестьяне, то все останется по–прежнему.

Насколько в первые годы войны весь интерес сосредоточивался на положении на фронте, настолько с продвижением Красной армии все менялось. Люди все более начинали интересоваться политическими переменами, которые уже наступили, и переменами, которых ожидали по окончании войны.

Уже тогда думали мы часто и о Китае.

Однажды вечером в «Люксе» среди группы молодых товарищей я встретил китайскую девушку лет двадцати. Она как раз рассказывала о жизни в столице китайских партизан, — Иенани, — в которой она прожила много лет.

— Говорят, она дочь Чжоу Энь–лая, — услышал я шепот товарища. Между прочим, она рассказывала, что любой может запросто в Китае разговаривать с Мао Цзэ–дуном и Чжу‑де, что они ходят в обычной солдатской форме без знаков различия и принимают участие в спортивных играх вместе с партизанами.

— В свободное время мы часто играем в волейбол, игра известная и здесь, в России; с нами играют и Мао Цзэ–дун и Чжу‑де, — говорила она.

Не высказываясь, конечно, вслух, каждый из нас мысленно невольно сравнил советского и китайского вождя и представил себе, как же это выглядело бы, если бы Сталин или Молотов начали играть с простыми солдатами в волейбол.

Я невольно подумал: а ведь жизнь в главном партизанском городе Иенань, несмотря на все трудности, все же, пожалуй, много лучше, непринужденней, естественней, чем в Москве.