Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

• Название: Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Арт-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1994
• ISBN: 5-7287-0027-6

Истории Франции в канун и во время Великой Французской революции конца XVIII столетия посвящена серия романов А. Дюма: «Джузеппе Бальзамо», «Ожерелье королевы», «Анж Питу» и «Графиня де Шарни». Серия эта имеет название «Записки врача».

Время действия романа: 1770–1774 гг. В основе повествования «Джузеппе Бальзамо» лежат действительные исторические события и судьбы реально существовавших людей. В центре романа — таинственная, идеализированная автором фигура знаменитого Алессандро Калиостро (1743–1795), одного из лидеров европейского масонства, мечтающего о всеобщем братстве и счастье. Он выступает под одним из своих псевдонимов — Джузеппе Бальзамо.

_{Иллюстрации Е. Ганешиной}

---

— В западню?

— Именно.

— В какую западню?

— В ту, что вы ему расставили.

— Я расставила западню королю? — переспросила графиня.

— Тысяча чертей! Вы не хуже меня это знаете.

— Нет, даю слово, мне ничего об этом не известно.

— Ах, графиня, как нелюбезно с вашей стороны так меня вводить в заблуждение!

— Правда, маршал, я ничего не понимаю: умоляю вас, объясните, в чем дело!

— Да, дядюшка, объяснитесь, — поддержал графиню д’Эгильон, угадавший некое злое намерение под двусмысленной улыбкой маршала, — ее сиятельство с нетерпением ждет ваших объяснений.

Старый герцог повернулся к племяннику.

— Было бы странно, черт побери, если бы графиня не посвятила вас в свою тайну, дорогой д’Эгильон. В таком случае это было бы еще хитрее, чем я предполагал.

— Чтобы она меня посвятила?.. — переспросил д’Эгильон.

— Я посвятила герцога?

— Ну, конечно! Поговорим начистоту, графиня. Да вы раскрыли половину своих происков против его величества… бедному герцогу, сыгравшему в них столь значительную роль!

Графиня Дюбарри покраснела. Было еще так рано, она не успела ни нарумяниться, ни налепить мушки; покраснеть ей было легко.

Однако показывать смущение было опасно.

— Вы оба удивленно смотрите на меня своими прекрасными глазами, — продолжал Ришелье, — неужели я должен показать вам в истинном свете ваши дела?

— Показывайте, показывайте! — в один голос воскликнули герцог и графиня.

— Благодаря своей необычайной проницательности король, должно быть, уже все разгадал и ужаснулся.

— Что он мог разглядеть? — спросила графиня. — Ну же, маршал, я умираю от нетерпения!

— Ну, например, ваше взаимопонимание с моим присутствующим здесь племянником…

Д’Эгильон побледнел, и, казалось, его взгляд говорил графине: «Как видите, я не напрасно был уверен, что он задумал какую-то гадость!»

Женщины в таких случаях бывают отважнее, гораздо отважнее мужчин. Графиня немедля бросилась в бой.

— Герцог! — начала она. — Я боюсь загадок, когда вы играете роль Сфинкса. Тогда мне кажется, что я рано или поздно буду съедена. Успокойте меня, а если вы пошутили, то позвольте вам заметить, что это была дурная шутка.

— Дурная? Да что вы, графиня, напротив — великолепная! — вскричал Ришелье. — Не моя, а ваша, разумеется.

— Я не понимаю ни слова, маршал, — заметила г-жа Дюбарри, кусая губы и постукивая от нетерпения крохотной ножкой.

— Ну-ну, оставим в покое самолюбие, графиня, — продолжал Ришелье. — Итак, вы опасались, как бы король не увлекся мадемуазель де Таверне. О, не отрицайте, для меня это совершенно очевидно!

— Это правда, я этого и не скрываю.

— Ну, а испугавшись, вы вознамерились помешать, насколько это будет возможно, игре его величества.

— Я и этого не отрицаю. Что же дальше?

— Мы подходим к главному, графиня. Чтобы уколоть его величество, у которого довольно толстая кожа, нужна была довольно острая игла… Ха-ха-ха! Я и не заметил, до чего ужасная вышла игра слов. Понимаете?

И маршал рассмеялся или сделал вид, что смеется во все горло, чтобы во время этого приступа веселости насладиться озабоченным видом своих жертв.

— Какую игру слов вы тут усматриваете, дядюшка? — спросил д’Эгильон, первым придя в себя и изображая наивность.

— Ты не понял? — удивился маршал. — Тем лучше! Шутка вышла отвратительная. Одним словом, я хотел сказать, что ее сиятельство, желая пробудить в короле ревность, выбрала для этой цели господина приятной наружности, неглупого, в общем — чудо природы.

— Кто это сказал? — вскричала графиня, разозлившись, как любой сильный мира сего, чувствующий свою неправоту.

— Все, графиня.

— Все — это значит никто, вы отлично это знаете, герцог.

— Напротив, ваше сиятельство: все — это сто тысяч душ в одном только Версале, это шестьсот тысяч человек в Париже, это двадцать пять миллионов во Франции! Заметьте, что я не принимаю во внимание Гаагу, Гамбург, Роттердам, Лондон, Берлин, где издается так много газет, пишущих о делах в Париже.

— И что говорят в Версале, в Париже, во Франции, в Гааге, в Гамбурге, в Роттердаме, в Лондоне, в Берлине?..

— Говорят, что вы самая умная и обворожительная женщина в Европе; говорят, что благодаря гениальной стратегии, согласно которой вы стараетесь выглядеть так, будто у вас есть любовник…

— Любовник! Какие же основания для такого нелепого обвинения, скажите на милость?

— Обвинения? Как вы можете так говорить, графиня? Все знают, что на самом деле ничего нет, просто восхищаются стратегией. На чем основано это восхищение, это воодушевление? Оно основано на вашем изумительно тонком поведении, на вашей безупречной тактике; оно держится на том, что вы сделали вид, — и до чего же мастерски! — будто остаетесь ночевать одна в ту ночь… ну, вы знаете, когда я заезжал к вам, у вас еще были король и д’Эгильон; в тот вечер я вышел первым, король — вторым, а д’Эгильон — третьим…

— Ну-ну, договаривайте.

— Вы притворились, что остаетесь вдвоем с д’Эгильоном, словно он был ваш любовник; потом вы проводили его потихоньку утром из Люсьенна, опять под видом любовника, и сделали это так, чтобы несколько простаков, таких вот легковерных людей, как я например, увидели это и растрезвонили на весь мир, тогда это дойдет до короля, он испугается и поскорее, из страха вас потерять, бросит малютку Таверне.

Графиня Дюбарри и д’Эгильон не знали, как отнестись к этим словам герцога.

А Ришелье не стал их смущать ни взглядами, ни жестами: напротив, казалось, его табакерка и жабо поглотили все его внимание.

— Похоже на то в итоге, — продолжал маршал, отряхивая жабо, — что король и в самом деле бросил эту девочку.

— Но, герцог! — проговорила в ответ г-жа Дюбарри, — Я вам заявляю, что не понимаю решительно ни единого слова из ваших сказок и убеждена только в одном: если рассказать обо всем этом королю, он тоже ничего не поймет.

— Неужели? — воскликнул герцог.

— Да, можете быть уверены. Вы мне приписываете, так же как все остальные, значительно более богатое воображение, чем оно у меня есть на самом деле; у меня никогда не было намерения разжигать в его величестве ревность при помощи средств, о которых вы говорите.

— Графиня!

— Клянусь вам!

— Графиня! Настоящая дипломатия — а женщины всегда были лучшими дипломатами — никогда не признается в своих замыслах. Ведь в политике есть одна аксиома… Я знаю ее с тех пор, как был послом… Она гласит: «Никому не рассказывайте о средстве, благодаря которому вы преуспели однажды: оно может вам пригодиться и в другой раз».

— Но, герцог…

— Средство оказалось удачным, ну и отлично. А король теперь в очень плохих отношениях со всем семейством Таверне.

— Признаться, герцог, вы умеете выдавать за действительное то, что существует в вашем воображении.

— Вы не верите, что король рассорился с этими Таверне? — спросил герцог, стараясь избежать ссоры.

— Я не это хочу сказать.

Ришелье попытался взять графиню за руку.

— Вы настоящая птичка, — сказал он.

— А вы — змей!

— Вот так-так! Стоит ли после этого спешить к вам с хорошими известиями?!

— Дядюшка! Вы заблуждаетесь! — с живостью вмешался д’Эгильон, почуяв, куда клонит Ришелье. — Никто не ценит вас так высоко, как госпожа графиня; она говорила мне об этом в ту самую минуту, когда доложили о вашем приходе.

— Должен признаться, что я очень люблю своих друзей, — сообщил маршал, — и потому я пожелал первым принести вам новость о вашей победе, графиня. Знаете ли вы, что Таверне-старший собирался продать свою дочь королю?

— Я полагаю, это уже сделано, — отвечала Дюбарри.

— Ах, графиня, до чего этот человек ловок! Вот уж кто и вправду змей! Вообразите: он усыпил меня своими уверениями в дружбе, сказками о старом братстве по оружию. Ведь меня так легко поймать на этом! И потом, кто мог подумать, что этот провинциальный Аристид приедет в Париж нарочно для того, чтобы попытаться перебежать дорогу нашему умнейшему Жану Дюбарри? Только моя преданность вашим интересам, графиня, помогла мне прозреть и вновь обрести здравый смысл… Клянусь честью, я был ослеплен!..

— Ну, теперь с этим покончено, судя по вашим словам, по крайней мере, не правда ли? — спросила г-жа Дюбарри.

— Разумеется, да! За это я вам отвечаю. Я так грубо отчитал этого благородного сводника, что он, должно быть, теперь смирился и мы остались хозяевами положения.

— А что король?

— Король?

— Да.

— Я задал его величеству три вопроса.

— Первый?

— Об отце.

— Второй?

— О дочери.

— А третий?

— О сыне… Его величество изволил назвать отца… сводником, его дочь — дерзкой жеманницей, а для сына у его величества вообще не нашлось слов, потому что король о нем даже и не вспомнил.