Ричард Бокэм - Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

• Название: Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей
• Автор: Ричард Бокэм
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2011
• ISBN: 978–5–699–46401–2

Эта книга — удивительное расследование всемирно известного ученого, которое проливает свет на жизнь Иисуса и происхождение Евангелий. Сюда вошли результаты новейших исследований древней культуры, человеческого мозга, механизмов памяти. Автор объясняет, как получилось так, что слова и поступки Иисуса не были забыты и достоверно известны всему миру и теперь, и приоткрывает завесу над одной из величайших тайн Библии: тайной личности любимого ученика Иисуса, загадочного автора Четвертого Евангелия. Впервые на русском языке главный труд одного из самых авторитетных специалистов по Новому Завету.

Впервые:

Живые свидетельства всех непосредственных участников евангельских событий и древних церковных историков и апологетов, проанализированные одним из самых авторитетных исследователей Библии.

Результаты новейших исследований древней культуры, человеческого мозга, механизмов памяти и жизни первого христианского поколения.

Уникальная реконструкция цепочек, по которым устно передавались рассказы о словах и поступках Иисуса от человека к человеку.

Тайна личности анонимного любимого ученика Иисуса, загадочного автора Четвертого Евангелия.

Ричард Бокэм — специалист по Новому–Завету, профессор Университета Сент–Эндрюс ( Шотландия ), член Британской академии и Королевского научного общества Эдинбурга.

---

Здесь стоит обратиться к ссылкам Павла на очевидцев в его «керигматической сумме» (кратком изложении евангельской истории) в 1 Кор 15:3–8. В этом фрагменте мы встречаемся с наиболее ранним образцом жанра, очень распространенного в позднейший период, — краткого изложения евангельской истории в нескольких предложениях. Известно, что это был довольно гибкий жанр — количество упоминаемых событий варьировалось, иногда опускались одни и включались другие[813]. В Первом послании к Коринфянам цель Павла очевидна из того, что он начинает со смерти Иисуса, а затем подробно перечисляет его явления по Воскресении. В стихе 8 рассматриваемого фрагмента, а также во второй половине стиха 6 он добавляет и ссылку на самого себя. Однако попытка точно определить предание, которое цитирует Павел, и степень изменений, которые он в него вносит, не отвечает природе этого жанра. Для нашей нынешней цели достаточно сказать, что Павел, по его собственным словам, получил это предание — очевидно, от Иерусалимской церкви — и передал его Коринфской церкви при ее основании:

Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам; а после всех явился и мне, как некоему извергу

(1 Кор 15:3~8).

Список явлений по Воскресении, очевидно, имеет целью систематизировать свидетельства очевидцев. Летали его совпадают с деталями керигматической суммы в Деяниях, где Петр говорит о членах группы Двенадцати как об очевидцах явления воскресшего Иисуса (Деян 2:32; 3:15; 10:40–41); Павел у Луки также упоминает в числе очевидцев Воскресения не себя, а тех, кто были учениками Иисуса (13:31). Нет сомнения, что в своей собственной «керигматической сумме» в 1 Кор 15 Павел цитирует свидетельство очевидцев, присутствовавших при явлениях по Воскресении, в том числе видных членов Иерусалимской церкви: Петра (Кифы), Двенадцати, Иакова, брата Иисусова. Это единственный у Павла случай ссылки на Двенадцать как таковых. В Павловом понимании апостольства — для него «апостолами» были все, кого воскресший Иисус послал на проповедь[814] — «все апостолы» являются более широкой категорией, чем Двенадцать. Для Павла само собой разумеется, что большая часть этих людей сейчас, когда он пишет, еще живы; однако он говорит об этом впрямую в знаменательной ремарке о более чем пятистах очевидцах (информация, которая нигде более не встречается): «Из которых многие живы, а некоторые умерли [буквально: усопли]»[815]. Эта подробность — которую Павел, очевидно, добавил к традиционной форме предания — служит целям аутентификации: если кто–то хочет проверить эту традицию — к его услугам множество живых очевидцев, с которыми он может встретиться и выслушать их[816]. Таким образом, Павел считает само собой разумеющейся активную роль очевидцев в современности — причем имеет в виду не только таких видных лиц, как двенадцать апостолов и Иаков, но и большое количество второстепенных очевидцев.

Одна из причин, по которой были написаны Евангелия — желание сохранить эту роль очевидцев и доступ к их свидетельствам после их смерти[817]. Многие современные авторы выступают против гипотезы, что письменные Евангелия немедленно заменили собой устную традицию о речениях и деяниях Иисуса. Эта точка зрения основана, в первую очередь, на свидетельстве Папия о предпочтении устных источников, причем ошибочно полагается, что это предпочтение относится ко времени, когда писал Папий (то есть к началу II века), а не к тому времени, когда очевидцы были еще живы (как мы уже писали в главе 2). Возможно, вопрос о продолжении существования устной традиции после написания Евангелий действительно нуждается в пересмотре — вполне может быть, что устная традиция не умерла немедленно. Евангелия существовали в преимущественно устном контексте и использовались по отношению к устным материалам так, как обычно используются письменные тексты в устных сообществах — а не как полная замена устных текстов[818]. Иными словами, когда из–за смерти очевидцев их роль осталась вакантной — их начали заменять Евангелия. Очевидцы взаимодействовали с устной традицией, влияли на нее, несомненно, в какой–то степени сами переходили в устную традицию — но в то же время выступали гарантом устной традиции, как очевидцы, когда были живы, и механизмом контроля над традицией, поскольку позволяли сверять традицию с показаниями очевидцев, теперь записанными в книгах.

Критики форм видели в Евангелиях народную литературу, более или менее тесно связанную с устными преданиями, анонимно сложившимися и анонимно циркулирующими в общинах. Мы же утверждаем, что Евангелия связаны со свидетельствами очевидцев не долгим периодом анонимной передачи, но во многих случаях — непосредственным доступом к очевидцам, а в других случаях — всего лишь одним посредником. Впрочем, нельзя игнорировать ценные наблюдения приверженцев методов литературной критики и критики редакций над тем, как авторы Евангелий редактировали полученные предания — как в богословском, так и в литературном отношении. Критика редакций часто доходила до преувеличений: сейчас мы знаем, что многие мелкие вербальные и сюжетные расхождения у синоптиков не обязательно заключают в себе некие тонкие смысловые различия — чаще это просто варианты исполнения, обычные для устных преданий. И все же нельзя не удивляться тому искусству, с которым евангелисты соткали из известных им преданий единое целое, несущее в себе ясную и четкую концепцию Иисуса и христианской веры. Маловероятно, чтобы этот единый сюжет, скрепленный едиными идеями и концепциями, существовал в более или менее развитой форме уже в свидетельствах очевидцев (за исключением очевидца, писавшего Четвертое Евангелие, как мы увидим в главах 14–17). Именно авторы Евангелий создали из разрозненных воспоминаний очевидцев жизнеописания (bioi) Иисуса.

Для того, чтобы отдать должное и точному сохранению в Евангелиях свидетельств очевидцев, на которых указывают сами Евангелия, и в то же время — творческой работе их истинных авторов–евангелистов, необходима адекватная модель работы античного историографа, напоминающей современную устную историю. Самуэль Бирског описывает ее так:

Древние историографы использовали свидетельские показания прямо и / или косвенно, присутствуя при описываемых событиях сами и /или разыскивая и расспрашивая других очевидцев… Во многом они действовали как историки, опирающиеся на устные источники, чтобы услышать живые голоса очевидцев. Сообщения очевидцев становились важнейшей частью их сочинений. Рассказы очевидцев — как самих историков, так и других лиц — выслушивались и записывались[819].

Тесная связь со свидетельствами очевидцев в Евангелиях отвечает высочайшим стандартам античной историографической практики. Эти стандарты предполагали, что лучшая история — история новейшая, написанная, пока еще живы очевидцы. Следовательно, Евангелия были написаны в период от смерти Петра до смерти Любимого Ученика, пока очевидцы постепенно уходили из жизни.

Память индивидуальная и коллективная

Критики форм полагали, что евангельские предания помнила «община». Интересно отметить, что писали они в то же время, когда французский социолог Морис Хальбвакс ввел в социологию понятие «коллективной памяти»[820]. Но, хотя эта концепция имеет самое прямое отношение к модели устной истории, которую использовали критики форм — они, по–видимому, не только не испытали ее влияния, но и не уделили ей серьезного внимания[821].

Труды Хальбвакса, в которых подчеркивалась социальная сторона индивидуальной памяти, приводящая к возникновению памяти коллективной, оказали значительное влияние на антропологию, социологию, историю культуры и устную историю[822]. В результате в этих дисциплинах коллективная память начала заслонять индивидуальную, в то время как психологические исследования памяти, которых мы коснемся в следующей главе, начали чрезмерно сосредоточиваться на индивидуальной памяти, без учета ее социальных аспектов. В последнее время с обеих сторон появляются попытки выправить этот крен и вернуть равновесие[823]. Так, антрополог Джеймс Фентресс и историк Средневековья Крис Уикхем совместно написали книгу о коллективной памяти, в предисловии к которой формулируют свою задачу так:

…Важная проблема, встающая перед каждым, кто хочет следовать за Хальбваксом в этой области: как разработать такую концепцию памяти, которая, полностью отдавая должное коллективной стороне сознательной жизни человека, не превращала бы индивидуума в какой–то автомат, пассивно повинующийся воле коллектива?[824]