Александр Гордон - Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском)

• Название: Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском)
• Автор: Александр Гордон
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9697-0341-4

Александр Гордон — кинорежиссер и сценарист — был с юности связан с Андреем Тарковским и дружескими, и семейными отношениями. Учеба во ВГИКе, превращение подающего надежды режиссера в гениального творца, ожесточенная борьба создателя «Андрея Рублева» и «Соляриса» с чиновниками Госкино — все это происходило на глазах мемуариста. Используя богатый документальный материал, А. Гордон рисует натуру страстную и бескомпромиссную во всем, будь то искусство или личная жизнь…

---

Летом 1962-го я снимал свой диплом на «Мосфильме», а натуру для картины выбрал в Армении. Закончив натурные съемки, вернулся в Москву в конце августа. От Марины узнал, что Андрей с «Ивановым детством» уехал в Венецию на международный кинофестиваль. Наш сын и теща Мария Ивановна жили в то лето в Игнатьеве, том самом, где через одиннадцать лет Андрей снимет «Зеркало».

Здесь я позволю себе маленькое отступление. После смерти Андрея в Игнатьево ездили многие его поклонники, в том числе знаменитый кинодокументалист из Германии Эббо Демант. Жаль, что не доехал до этих мест Александр Сокуров, когда снимал свою «Московскую элегию». А у Марины есть давняя мечта — поставить на месте, где снималось «Зеркало», памятный камень. Она этого не делает лишь потому, что хорошо знает обычаи своих соотечественников, любящих поизмываться над неохраняемыми памятниками.

Итак, приехав из Армении, я на несколько дней выбрался в Игнатьево. Как-то утром в первых числах сентября наша радиоточка на терраске вдруг заговорила (а она не всегда это делала). Шли последние известия, к которым мы не очень-то и прислушивались. Мария Ивановна возилась с керосинкой, ветераном всех ее «дач», я злостно пыхтел сигаретой на ступеньках. И вдруг в самом конце новостей радио — какое прекрасное изобретение человеческого гения! — сообщает, что на Венецианском кинофестивале (мы едва успели уши навострить) фильм «Иваново детство» Андрея Тарковского получил Главный приз — «Золотого льва Святого Марка». Мы не сразу осознали услышанное — Мария Ивановна, я и мой четырехлетний сын, лепивший Винни-Пуха из пластилина. Реакции были совершенно разные. Маленький сын продолжает лепить своего Пуха. Я не верю своим ушам, но не верить нельзя, и я начинаю разгораться тихим, неземным восторгом. Мария Ивановна, как всегда внешне сдержанная, сейчас сдержанна вдвойне. Понятно, что она очень рада, но ни ахов и охов, ни тем более криков «ура!» или чего-нибудь в этом роде нет. А жаль, я бы с радостью обнял ее, да не на ту нарвался. На лице ее я читал: «Я была уверена, что так и будет». А может, я это придумал.

Это было чудо — от Венеции до Игнатьева примерно четыре тысячи километров, и тем не менее сюда, до никому не известной деревни, дошла благая весть. Даже сын, хоть и был еще мал, почувствовал наше возбуждение. А вот хозяин избы, Павел Петрович Горчаков, через одиннадцать лет сыгравший самого себя в фильме «Зеркало», радио не слушал, а ходил себе в это утро по огороду и подрывал картошку.

Когда вернулись в Москву, поздравили Андрея у нас на Щипке. Кстати, через некоторое время после триумфа Андрея в Венеции пришла к нам бумажка из райжилотдела на его имя. Нас было прописано на двадцати метрах семь человек — больше, чем полагалось по норме. И великодушная районная власть предлагала Андрею и его жене комнату в пятнадцать квадратных метров в коммунальной квартире деревянного дома в одном из Павловских переулков. Но Андрей уже получил новую квартиру от Госкино.

Нужно было видеть Андрея после награды! Он весь сиял, окрыленный славой, и это прорывалось сквозь всю его сдержанность, чуть ли не через взятый напрокат элегантный смокинг — свидетельство иных миров, запечатленный на известной фотографии 1962 года. Это была победа советской молодой режиссуры: премии получили, кроме Тарковского, Андрон Кончаловский за короткометражный фильм «Мальчик и голубь» и Юлий Карасик за фильм «Дикая собака Динго». Валентина Малявина, медсестра Маша из «Иванова детства», рассказывала позже, как уже зимой, после поездки с фильмом в Америку, Андрей на даче у Михалковых упал навзничь в сугроб, раскинул руки и воскликнул: «Я счастлив!»

Кстати, о поездке в США осенью 1962 года делегации советских кинематографистов. Она была составлена в основном из представителей старшего поколения. Был там и Михаил Ильич Ромм. Из молодых — только Андрей. Уже тогда старики недовольно роптали: «Тарковский ведет себя особняком, манкирует официальными встречами, где-то пропадает до утра». Другими словами, он вел себя свободно в свободной стране, и приставленному к группе стукачу нелегко было его догнать, уловить, предупредить о неполном соответствии. У Тарковского быстро появились знакомые, друзья, в частности Андрей Яблонский — переводчик, который подарил ему роман «Доктор Живаго» Бориса Пастернака на русском языке и серебряную кружечку для новорожденного сына Арсения. Вместе с запрещенным романом Андрей привез обиды живых классиков и упреки в зазнайстве.

А в советском кино родилось понятие «сложного» фильма, шли дискуссии на тему «сложного» кино.

Например, 22 августа, по-моему, 1963 года, на обсуждении фильма или сценария (сейчас точно не помню) Юлии Ипполитовны Солнцевой в объединении Григория Васильевича Александрова зашла речь о сложности восприятия творчества Довженко. Сценарист Папава, фамилия которого стоит в титрах «Иванова детства», сказал: «После просмотра фильма в „Ударнике“ вскочил молодой человек: „Я не понимаю, про что это. Зачем это? Зачем меня держат в таком напряжении?“ Тут же вскочил другой: „Не знаю почему, но это грандиозно! Я потом подумаю, почему это так хорошо! Я бы дал за эту картину сразу две Ленинских премии!“».

К этим словам можно добавить немного. Настоящие СЛОЖНОСТИ у Тарковского будут впереди, а Ленинских премий и вообще советских премий ему никогда не придется увидеть.

Как монтировать в стиле Годара, не видев ни одного фильма Годара?

В 1962 году я снимал на «Мосфильме» короткометражку «Каменные километры». Пригласил Андрея посмотреть снятый материал. В зал пришли оба Андрея. После просмотра они настоятельно посоветовали монтировать этот материал в стиле Годара. «Обязательно в стиле Годара», — сказали. И ушли.

Фильмов Годара я в то время не видел, они были недоступны для просмотра большинству советских режиссеров. Годар был гошистом, «левым». Ромм, снимая в Париже эпизоды своей картины «А все-таки я верю», встречался с Годаром в университете Нантера, спорил с его политическим «левачеством», но не касался киноязыка этого выдающегося режиссера. Однако Годар в Париже, а мы в Москве. Его картины есть только в Белых Столбах, в киноархиве, и показывают их лишь привилегированным режиссерам, и то не всем. Тарковскому и Кончаловскому показывают: у них венецианские награды, за ними высокий статус Михалкова-папы. Оба Андрея пересмотрели Куросаву и Мидзогути, Бунюэля и Брессона, французскую «новую волну», усвоили приемы и находки этих мастеров. Правда, в Домах кино обеих столиц и в писательских домах на закрытых просмотрах можно было в эти годы увидеть польское, шведское и британское кино, так что более или менее полная информация о развитии кино в Риме, Париже, Стокгольме, Лондоне и Варшаве все-таки поступала, а значит, возникали и естественные взаимовлияния.

В этом смысле время было благосклонно к Тарковскому и его поколению. Одни только имена: Вадим Юсов, Герман Лавров, Георгий Рерберг, Михаил Ромадин, Александр Боим, Николай Двигубский — говорят о многом. О Коле Двигубском, его звали на французский лад Николя, пишу потому, что он приехал из Парижа. Это давало надежду, что времена смягчаются, что Запад и Восток ждет примирение, но не вышло. Через несколько лет Двигубский вернулся во Францию.

На Двигубского было приятно смотреть — по-русски курносый, красивый и, мне казалось, очень чистый и, главное, верующий молодой человек, что по тем временам было большой редкостью. Он был родом из старой эмигрантской семьи и так естественно вписался в избранный круг, как будто именно его там и не хватало.

Время шестидесятых, время взлета искусства, порождало чувство избранничества, ощущение себя талантом, даже гением. Об этом пишет Сергей Довлатов, говоря об «андеграунде». Он сам и круг его «гениев» не опускались до дешевого конформизма, не печатали халтуру ради денег, зарабатывая на жизнь службой дворницкой и прочей. Довлатов и круг людей искусства, о котором он пишет, далеко не единственные в этом роде. Московские гении того времени, правда, не работали в подвалах или дворниками. Московские таланты пребывали по большей части в интеллигентской среде, и чаще — в состоятельной. Отсюда возможность посещать ресторан, все тот же «Националь» — не для купеческих разгулов, а как бы по-парижски: просто вкусно пообедать, провести время с приятными людьми — художниками, скульпторами, музыкантами. Иные скажут — вели богемный образ жизни. Да нет же, нормальный образ жизни, где молодость и красота, искусство и поиски искусства, его открытия — все сливается в единый поток. Так и должно быть. Это отчасти по-пушкински: и веселье, и женщины, и искусство. Сколько было дискуссий, обмена мнений о просмотренных фильмах, выставках, сколько открытий и неожиданных наблюдений! И сколько додумывалось потом в одиночку. И все отозвалось, оставило след — в «Катке и скрипке», в «Первом учителе», в дебютах Ларисы Шепитько, Андрея Смирнова, в работах других режиссеров и операторов.