Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

• Название: Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта
• Автор: Владимир Полушин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02707-8

Жизнь поэта Николая Гумилёва могла бы стать блестящим сюжетом для авантюрного романа, если бы не закончилась так по-русски трагично — от пули врага. Юношеские попытки самоубийства, воспитание в себе «конквистадора в панцире железном», драматичная любовь к знаменитой поэтессе, чреда донжуанских побед, дуэль, дерзкие путешествия на самый экзотичный континент, соперничество с гениальным поэтом, восхождение на вершину мастерства, создание собственной поэтической школы, война, двумя Георгиями «тронувшая грудь», нескрываемый монархизм при большевизме… Всё это давало право писать: «Как сладко жить, как сладко побеждать / Моря и девушек, врагов и слово». Интерес к расстрелянному и относительно недавно легализованному в отечественной литературе поэту растет как у читателей, так и у исследователей его жизни и творчества. Владимир Полушин, поэт, лауреат Всероссийской Пушкинской премии «Капитанская дочка», кандидат филологических наук, автор многих работ о Николае Гумилёве и главной из них — Энциклопедии Гумилёва, сделал, пожалуй, первую попытку собрать все имеющиеся на сегодня сведения в целостное жизнеописание поэта, приближенное к хронике. Как любая первая масштабная работа, — книга полемична и вместе с тем содержит богатый материал для любознательных читателей и будущих исследователей.

---

28 апреля приказом № 286 по уланскому полку дополнительно был объявлен список награжденных за отличия в делах против неприятеля Георгиевскими крестами и медалями с указанием времени совершения подвига. Под № 59 значился унтер-офицер из вольноопределяющихся Николай Гумилёв, награжденный за бой и разведку 20 ноября 1914 года.

Пока Гумилёв находился в лазарете, он много времени уделял устройству литературных дел. 3 мая в утреннем выпуске «Биржевых ведомостей» появляется вторая часть «Записок кавалериста». 12 мая в этой же газете печатается новое стихотворение поэта «Ода Д’Аннунцио», где он заявляет гордо:

Опять волчица на столбе
Рычит в огне багряных светов…
Судьба Италии — в судьбе
Ее торжественных поэтов…

Поводом к написанию стихотворения послужила речь итальянского поэта Д’Аннунцио 5 мая 1915 года с призывом выступить против Германии. Это не просто стихотворение — это программа, о которой Гумилёв будет говорить и после войны, утверждая, что поэты должны управлять государствами.

19 мая в «Биржевых ведомостях» Гумилёв публикует третью часть «Записок кавалериста», а в двадцать втором номере «Голоса жизни» (27 мая) появляются стихотворения поэта «Рай» и «Есть так много жизней достойных…». «Новый журнал для всех» (№ 5 за 1915 год) публикует стихотворение Гумилёва «Словно ветер страны счастливой…». В четвертом-пятом номерах «Аполлона» появляется обзор современной поэзии Георгия Иванова, в котором он, приведя стихотворение Гумилёва «Как могли мы прежде жить в покое…», отмечает: «Н. Гумилёв первый написал стихотворение, прославляющее войну. Эти чудесные стихи жалко даже видеть напечатанными. Их бы распевать под „рокот трубы побед“».

Во второй половине мая здоровье Гумилёва улучшилось, и он стал просить освидетельствования и отправки на фронт. Однако лечащий врач убеждал его, что по состоянию здоровья он негоден к военной службе, но Гумилёв снова добился, чтобы его отправили в действующую армию. В преддверии военной жизни он пишет философско-религиозное стихотворение «Рай», которое его ученик и первый серьезный биограф Николай Оцуп назвал «чудесно искренним»:

…Георгий пусть поведает о том,
Как в дни войны сражался я с врагом…

С этими чувствами унтер-офицер Н. С. Гумилёв отправляется на фронт снова в уланский Ее Величества Александры Феодоровны полк. Полк за время его болезни вел арьергардные бои по прикрытию отхода 3-го армейского корпуса: с 13 по 20 марта в районе Пржистованцы и Клейвы, с 8 апреля по 11 мая в районе Моргово — Яворово — Даукше. С 26 апреля 1915 года уланы участвовали в Козлово-Рудской операции. Николай Гумилёв попал на фронт предположительно в конце мая — начале июня. 28 мая уланы проводили рекогносцировку высоты 48,0 у станции Мавруце, с 29 мая по 1 июня — рекогносцировку в районе станции Мавруце. Со 2 по 5 июня находились на позиции северо-западнее крепости Ковно.

Теперь Гумилёв на фронте является еще и спецкором газеты «Биржевые ведомости», где регулярно печатаются его фронтовые записки. Правда, они шли, видимо, по цензурным соображениям, с большим «опозданием» во времени. «Записки кавалериста», строго говоря, не были «фронтовыми корреспонденциями». Лирические отступления, образное описание баталий, пейзажные зарисовки и авторские ремарки делали их одной большой лирической повестью.

3 июня в утреннем выпуске «Биржевых ведомостей» печатается четвертая часть «Записок кавалериста», 6 июня появляется пятая часть «Записок…».

После 7 июня Анна Ахматова уехала вместе с сыном Львом в Слепнево. Николай Степанович с 6 по 21 июня находился на Мариампольской позиции вместе со своим полком, который вел бои за дефиле у Даукше, Новополе и в районе фольварка Яворов. Из писем Гумилёв узнает, что его брат Дмитрий назначен в распоряжение командира 1-й бригады 74-й пехотной дивизии.

24 июня уланы вместе со своей дивизией погрузились в эшелоны и, соблюдая условия секретности перемещения, двинулись в путь. 25 июня эшелоны улан прошли Ораны, Гродно, Мосты, Барановичи, Брест и 27 июня прибыли во Владимир-Волынский. Кавалерийская дивизия вошла в состав 4-го корпуса генерала Гилленшмидта и начала действовать на Северо-Западном фронте в составе 13-й армии генерала Горбатовского. Так как Гумилёв не знал планов командования и не мог сориентироваться, куда их дальше перебросят, домой он не писал. 28 июня Анна Андреевна жаловалась в письме Федору Сологубу: «Я живу с моим сыном в деревне, Николай Степанович уехал на фронт, и мы о нем уже две недели ничего не знаем».

А полк все время менял места дислокации. 28–29 июня уланы стояли в деревне Селец, 30 июня и 1 июля переместились в Менчицы и начали вести разведку на линии Мышев — Старогрудь. 2 июля Гумилёв вместе со своим полком перешел в Ромуш на правый берег Западного Буга.

3 июля началось наступление русских войск на правый берег на Войславице. В наступлении принимали участие и уланы, однако австрийцы сумели отбить первый натиск. 4 июля поступил приказ русским войскам к десяти часам вечера отойти на позиции в районе Литовиж — Заболотце — Джарки. Уланы расположились в деревне Заболотце.

5 июля частям был зачитан приказ № 4015 командующего корпусом генерала Гилленшмидта о смене частей 3-й кавалерийской дивизии на участке реки Западный Буг от деревни Литовиж до деревни Джарки. Лейб-гвардии уланскому полку было приказано занять позиции от левого участка столба № 15 до восточной окраины деревни Джарки.

6 июля уланы вели бой у деревни Диоры и Джарки возле Западного Буга. Гумилёв считал его самым знаменательным в своей жизни. В «Записках кавалериста» он писал: «…Накануне зарядил затяжной дождь… усилился он и тогда, когда поздно вечером нас повели сменять сидевшую в окопах армейскую кавалерию… На поляне… мы спешились… Собственно говоря, окопа не было… Я взглянул в бойницу. Было серо, и дождь лил по-прежнему. Шагах в двух-трех (видимо, ошибка, в двухстах — трехстах метрах. — В. П.) передо мной копошился австриец, словно крот, на глазах уходящий в землю. Я выстрелил. Он присел в уже выкопанную ямку и взмахнул лопатой, чтобы показать, что я промахнулся… Но после третьего выстрела уже ни он, ни его лопата больше не показались. Другие австрийцы тем временем уже успели закопаться и ожесточенно обстреливали нас. Я переполз в ячейку, где сидел наш корнет… „Ура! — крикнул я. — Это наша артиллерия кроет по их окопам“. В тот же миг к нам просунулось нахмуренное лицо ротмистра. „Ничего подобного, — сказал он, — это их недолеты, они палят по нам. Сейчас бросятся в атаку. Нас обошли с левого фланга. Отходить к коням!“ Корнет и я, как от толчка пружины, вылетели из окопа… Когда все вышли, я выглянул в бойницу и до нелепости близко увидел перед собой озабоченную физиономию усатого австрийца, а за ним еще других. Я выстрелил не целясь и со всех ног бросился догонять моих товарищей… Я нагнал моих товарищей сейчас же за бугром. Они уже не могли бежать и под градом пуль и снарядов шли тихим шагом, словно прогуливаясь… Вскоре на бугре показались и австрийцы. Они шли сзади шагах в двухстах и то стреляли, то махали нам руками, приглашая сдаться… Мы отстреливались через плечо, не замедляя шага. Слева от меня из кустов послышался плачущий крик: „Уланы, братцы, помогите!“ Я обернулся и увидел завязший пулемет… „Возьмите кто-ни-будь пулемет“, — приказал ротмистр. Конец его слов был заглушен громовым разрывом снаряда, упавшего среди нас. Все невольно прибавили шаг… я, обругав себя за трусость, быстро вернулся и схватился за лямку. Мне не пришлось в этом раскаяться, потому что в минуту большой опасности нужнее всего какое-нибудь занятие… Один снаряд грохнулся шагах в пяти от нас… Я заметил шагах в ста группу солдат, тащивших кого-то, но не мог бросить пулемета, чтобы поспешить им на помощь. Уже потом мне сказали, что это был раненый офицер нашего эскадрона… К счастью, теперь мы знаем, что он в плену и поправляется… Отходили мелкой рысью, грозя атакой наступавшему врагу. Наш тыльный дозорный ухитрился даже привезти пленного. Он ехал оборачиваясь, как ему и полагалось, и, заметив между стволов австрийца с винтовкой наперевес, бросился на него с обнаженной шашкой. Австриец уронил оружие и поднял руки. Улан заставил его подобрать винтовку — не пропадать же, денег стоит — и, схватив за шиворот и пониже спины, перекинул поперек седла, как овцу. Встречным он с гордостью объявил: „Вот, георгиевского кавалера в плен взял, везу в штаб“. Действительно, австриец был украшен каким-то крестом. Только подойдя к деревне, мы выпутались из австрийского леска и возобновили связь с соседями. Послали сообщить пехоте, что неприятель наступает превосходными силами, и решили держаться во что бы то ни стало до прибытия подкрепления. Цепь расположилась вдоль кладбища, перед ржаным полем, пулемет мы взгромоздили на дерево. Мы никого не видели и стреляли прямо перед собой в колеблющуюся рожь, поставив прицел на две тысячи шагов и постепенно опуская, но наши разъезды, видевшие австрийцев, выходящих из лесу, утверждали, что наш огонь нанес им большие потери. Пули все время ложились возле нас и за нами, выбрасывая столбики земли. Один из таких столбиков засорил мне глаз, который мне после долго пришлось протирать. Вечерело. Мы весь день ничего не ели и с тоской ждали новой атаки впятеро сильнейшего врага. Особенно удручающе действовала время от времени повторявшаяся команда: „Опустить прицел на сто!“ Это значило, что на столько же шагов приблизился к нам неприятель. Оборачиваясь, я позади себя сквозь сетку мелкого дождя и наступающие сумерки заметил что-то странное, как будто низко по земле стелилась туча. Или это был кустарник, но тогда почему же он оказывался все ближе и ближе? Я поделился своим открытием с соседями. Они тоже недоумевали. Наконец, один дальнозоркий крикнул: „Это наша пехота идет“ — и даже вскочил от радостного волнения. Вскочили и мы, то сомневаясь, то веря и совсем забыв про пули. Вскоре сомненьям не было места. Нас захлестнула толпа невысоких, коренастых бородачей, и мы услыхали ободряющие слова: „Что, братики, или туго пришлось? Ничего, сейчас все устроим!“ — Они бежали мерным шагом (так пробежали десять верст) и нисколько не запыхались, на бегу свертывали цигарки, делились хлебом, болтали. Чувствовалось, что ходьба для них естественное состояние. Как я их любил в тот миг, как восхищался их грозной мощью. <…> Вечером, после уборки лошадей, мы сошлись с вернувшимися пехотинцами. „Спасибо, братцы, — говорили мы, — без вас бы нам была крышка!“ — „Не на чем, — отвечали они, — как вы до нас-то держались? Ишь, ведь их сколько было! Счастье ваше, что не немцы, а австрийцы“. Мы согласились, что это действительно было счастье».