Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

• Название: Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта
• Автор: Владимир Полушин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02707-8

Жизнь поэта Николая Гумилёва могла бы стать блестящим сюжетом для авантюрного романа, если бы не закончилась так по-русски трагично — от пули врага. Юношеские попытки самоубийства, воспитание в себе «конквистадора в панцире железном», драматичная любовь к знаменитой поэтессе, чреда донжуанских побед, дуэль, дерзкие путешествия на самый экзотичный континент, соперничество с гениальным поэтом, восхождение на вершину мастерства, создание собственной поэтической школы, война, двумя Георгиями «тронувшая грудь», нескрываемый монархизм при большевизме… Всё это давало право писать: «Как сладко жить, как сладко побеждать / Моря и девушек, врагов и слово». Интерес к расстрелянному и относительно недавно легализованному в отечественной литературе поэту растет как у читателей, так и у исследователей его жизни и творчества. Владимир Полушин, поэт, лауреат Всероссийской Пушкинской премии «Капитанская дочка», кандидат филологических наук, автор многих работ о Николае Гумилёве и главной из них — Энциклопедии Гумилёва, сделал, пожалуй, первую попытку собрать все имеющиеся на сегодня сведения в целостное жизнеописание поэта, приближенное к хронике. Как любая первая масштабная работа, — книга полемична и вместе с тем содержит богатый материал для любознательных читателей и будущих исследователей.

---

27 февраля Гумилёв вместе с полком находился на правом фланге 2-го корпуса. А на следующий день уланы были переброшены в Лейпуны для усиления обороны русских войск. Помощник командира полка полковник М. Е. Маслов докладывал: «Лейпуны заняты полком в 10 ч. 30 м. Выслал разведывательные эскадроны: 1 — на Лейпуны — Серее — Ржанцы — Доминишки, 2-й на Шадзюны — Бобры (Шаджунай, Бабрай)». Н. Гумилёв был во втором разъезде, вместе с поручиком М. М. Чичаговым, который писал в донесении: «Унтер-офицер, посланный на Ворнянце, донес: Ворнянце — свободно, Шумсков — свободно, Снежно — занято кавалерией. Кавалерия между Снежно и лесом. Южнее Шумскова — проволочное заграждение». Унтер-офицер Гумилёв писал в своих «Записках…»: «…В одиноком фольварке старик все звал нас есть яичницу… и на вопрос о немцах отвечал, что за озером с версту расстояния стоит очень много, очевидно, несколько эскадронов, кавалерии. Дальше мы увидели проволочное заграждение, одним концом упершееся в озеро… Я оставил человека у проезда через проволочное заграждение… с одним только проездом, который так легко загородить рогатками… мы въехали в лес… Вот это была скачка. Деревья и кусты проносились перед нами, комья снега так и летели из-под копыт… Вот и проволочное заграждение… Наперерез нам скакало десятка два немцев. От проволоки они были на том же расстоянии, что и мы… „Пики к бою, шашки вон!“ — скомандовал я, и мы продолжали нестись. Немцы орали и вертели пики над головой. Улан, бывший на той стороне, подцепил рогатку, чтобы загородить проезд, едва мы проскачем. И мы действительно проскакали. Я слышал тяжелый храп и стук копыт передовой немецкой лошади, видел всклокоченную бороду и грозно поднятую пику ее всадника. Опоздай я на пять секунд, мы бы сшиблись. Но я проскочил за проволоку, а он с размаху промчался мимо… К вечеру к нам подъехал ротмистр со всем эскадроном. Наш наблюдательный разъезд развертывался в сторожевое охранение, и мы, проработавшие весь день, остались на главной заставе». Главная застава — Салтанишки. Прибывший ротмистр — князь И. А. Кропоткин, командир эскадрона Ее Величества, в котором служил Н. С. Гумилёв.

Первый день наступившей весны 1915 года Н. Гумилёв провел на главной заставе в Салтанишках, пока 2-я гвардейская кавалерийская дивизия вместе с 336-м Челябинским и частью 104-го Устюжского полков не взяли в пять вечера Копциово. А на следующий день началось наступление русской армии. Уланы снова обеспечивали разведку продвигающейся пехоте. Гумилёв принял участие, как он писал, в очень тяжелом разъезде под командой корнета князя С. А. Кропоткина: «…один из самых холодных мартовских дней. Была метель, и ветер дул прямо на нас. Обмерзшие хлопья снега резали лицо, как стеклом, и не позволяли открыть глаз. Сослепу мы въехали в разрушенное проволочное заграждение, и лошади начали прыгать и метаться, чувствуя уколы. Дорог не было, всюду лежала сплошная белая пелена. Лошади шли чуть не по брюхо в снегу, проваливались в ямы, натыкались на изгороди. И вдобавок нас каждую минуту могли обстрелять немцы… Под конец остановились. Взвод остался в деревне; вперед, чтобы обследовать соседние фольварки, было послано два унтер-офицерских разъезда. Один из них повел я. Жители определенно говорили, что в моем фольварке немцы, но надо было в этом удостовериться. Местность была совершенно открытая, подступов никаких, и поэтому мы широкой цепью медленно направились прямо на фольварк. Шагах в восьмистах остановились и дали залп, потом другой. Немцы крепились, не стреляли, видимо, надеялись, что мы подъедем ближе. Тогда я решился на последний опыт — симуляцию бегства. По моей команде мы сразу повернули и помчались назад, как будто заметив врага. Если бы нас не обстреляли, мы бы без опаски поехали в фольварк. К счастью, нас обстреляли… Метель улеглась, и наступил жестокий мороз. Я не догадался слезть и идти пешком, задремал и стал мерзнуть, а потом и замерзать. Было такое ощущение, что я голый сижу в ледяной воде. Я уже не дрожал, не стучал зубами, а только тихо и беспрерывно стонал. А мы еще не сразу нашли свой бивак, и с час стояли, коченея, перед халупами, где другие уланы распивали горячий чай, — нам было видно это в окна». Гумилёв почувствовал себя больным. И погода, как назло, стояла самая отвратительная: сначала была сильная метель, потом наступили сильные туманы, и вновь сильный ветер и снег. И именно в эти дни — 3 марта — опять началось наступление русской армии.

5 марта 2-я гвардейская кавалерийская дивизия вошла в Вейсее. Уланы обеспечивали прикрытие пехоте и занимались разведкой. 7 марта уланский полк вел сильный бой в районе Голны-Вольмеры. Гумилёв все это время находился в строю.

О своих впечатлениях он писал: «Мы наступали, выбивали немцев из деревень, ходили в разъезды, я тоже проделывал все это, но как во сне, то дрожа в ознобе, то сгорая в жару. Наконец, после одной ночи, в течение которой я, не выходя из халупы, совершил, по крайней мере, двадцать обходов и пятнадцать побегов из плена, я решился смерить температуру. Градусник показал 38,7. Я пошел к полковому доктору. Доктор (врач улан Ильин. — В. П.) велел каждые два часа мерить температуру и лечь, а полк выступал. Я лег в халупе, где оставались два телефониста, но они помещались с телефоном в соседней комнате и я был один… Меня разбудил один из телефонистов: „Германцы наступают, мы сейчас уезжаем!“ — Я спросил, где наш полк, они не знали. Я вышел на двор. Немецкий пулемет, его всегда можно узнать по звуку, стучал уже совсем близко. Я сел на лошадь и поехал прямо от него. Темнело. Вскоре я наехал на гусарский бивак и решил здесь переночевать. Гусары напоили меня чаем, принесли мне соломы для спанья, одолжили даже какое-то одеяло. Я заснул, но в полночь проснулся, померил температуру, обнаружил у себя 39,1 и почему-то решил, что мне непременно надо отыскать свой полк. Тихонько встал, вышел, никого не будя, нашел свою лошадь и поскакал по дороге, сам не зная куда. Это была фантастическая ночь. Я пел, кричал, нелепо болтался в седле, для развлечения брал канавы и барьеры. Раз наскочил на наше сторожевое охранение и горячо убеждал солдат поста напасть на немцев. Встретил двух отбившихся от своей части конно-артиллеристов. Они не сообразили, что я — в жару, заразились моим весельем и с полчаса скакали рядом со мной, оглашая воздух криками. Потом отстали. Наутро я совершенно неожиданно вернулся к гусарам. Они приняли во мне большое участие и очень выговаривали мне мою ночную эскападу».

Николаю Степановичу стало ясно, что дальше в строю он оставаться не может, и потому отправился в штаб дивизии, потом бригады и, наконец, полка. И, по его словам, еще через день он уже лежал на подводе, отправлявшейся к железнодорожной станции Ковно. В Петроград Гумилёв попал только к 20 марта, где был положен в лазарет Деятелей искусств на Введенской улице, 1.

Подпоручик Дмитрий Гумилёв 7 марта был награжден приказом по войскам 3-й армии за № 237 орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».

11 марта, когда Николай Гумилёв еще находился в расположении полка, все войска 10-й армии перешли в наступление, а 2-я кавалерийская дивизия била по тылам немцев. Можно себе только представить, как поэт жалел, что не может участвовать в этих рискованных и «интересных» набегах.

Попав в госпиталь, Гумилёв наверняка узнал сенсационную новость: 3 марта по распоряжению петроградского градоначальника закрыли «Бродячую собаку» якобы за незаконную продажу спиртных напитков. Но упорно ходили слухи, что кабачок прихлопнули из-за скандально известного выступления Владимира Маяковского, прочитавшего там 11 февраля стихотворение «Вам». Такой мотивировки придерживалась и газета «Петроградский курьер», вышедшая 5 марта.

Март для Гумилёва был поистине неудачным. 5 марта его, несмотря на то, что он воевал и защищал Отечество, официально отчислили из университета. В официальном документе сообщалось: «По постановлению Правления Императорского Петроградского университета от 5 марта 1915 г. Гумилёв Николай Степанович уволен из числа студентов университета, как не внесший плату за осень 1914 года». Какой парадокс! Гумилёв на фронте «оплачивал» своей жизнью спокойствие «тыловых крыс», а они посчитали это недостойной платой.

Оказавшись на излечении с серьезным заболеванием, поэт вовсе не собирался отлеживаться и бездельничать. За месяц он написал стихотворения «Больной» («В моем бреду одна меня томит…»), «Восьмистишие» («Ни шороха полночных далей…»), «Счастье» («Больные верят в розы майские…»), «Средневековье» («Прошел патруль, стуча мечами…»), «Сестре милосердия», «Ответ сестры милосердия», «Дождь» («Сквозь дождем забрызганные стекла…»).

В стихотворении «Сестре милосердия» (1915), которое Николай Степанович посвятил А. Л. Бенуа (дочери архитектора Л. Н. Бенуа), звучат оптимистические нотки романтика: