Владимир Ленчевский - 80 дней в огне

• Название: 80 дней в огне
• Автор: Владимир Ленчевский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

Ленчевский Владимир Евгеньевич родился в 1904 г. в Астрахани в семье бондаря. В 1918 г. ушел добровольцем в 1-й Казанский Красногвардейский отряд, затем в составе Чапаевской дивизии воевал на Восточном фронте против Колчака, впоследствии — в партизанском отряде Щетинкина.

В 1927 г. закончил Одесское пехотное училище. После демобилизации работал председателем колхоза, в 1930 г. был вновь призван в армию, где и прослужил на средних командных должностях до 1935 г. После вторичной демобилизации окончил планово-экономический институт и институт иностранных языков.

В годы Великой Отечественной войны Ленчевский прошел боевой путь от стен Сталинграда до Вены, служа в разведотделах дивизии, корпуса и армии. Ныне Ленчевский — подполковник запаса.

Книга «80 дней в огне» — это воспоминания Ленчевского, начальника разведки знаменитой дивизии Л. Н. Гуртьева, защищавшей Сталинград на главном направлении. Автор рассказывает, как в условиях Сталинградской битвы действовала наша боевая разведка, правдиво показывает мужество, героизм и боевое мастерство советских людей, которые стояли насмерть за твердыню на Волге.

---

— Десятый раз, вероятно, читаю об Онегине, и каждый раз с новым увлечением, ибо нахожу в каждой странице новое. Какая глубина, как четко нарисованы образы! Живые люди встают с каждой строчки, настоящие живые люди.

Вдруг нарастающий вой… Над головой проносится дальнобойный снаряд и разрывается где-то за Волгой.

— А сегодня на стихи потянуло, — продолжает Хамицкий и достает из кармана потрепанный, почерневший томик. На корешке еще сохранилось несколько блестков позолоты. Связист любовно поглаживает обложку:

— Александр Сергеевич!

Раскрывает книгу на месте, заложенном газетной полоской.

— Смотрите, хорошо как:

Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья…

Кажется, знаешь это даже наизусть, а читать все равно не устаешь. И как странно звучат в наших местах слова: «Приют спокойствия», у нас, где ни на минуту…

Впереди лопается мина. Затем еще одна, но уже сзади.

— Сейчас накроет, скорее! — хватаю за рукав любителя литературы. Мы отбегаем в сторону и падаем. И вовремя: третья мина рвется почти там, где мы только что стояли. Минометный обстрел усиливается.

— Ну, подышали свежим воздухом, теперь можно и до дому, — говорит Хамицкий, возвращаясь в штольню.

На КП, как всегда, по горло работы. У Хамицкого своей, у меня своей. Вчера получил кучу писем, не личных, нет, а немецких, взятых у убитых гитлеровцев. Читаю их внимательно, авось найду что-нибудь интересное. Увы, все обычное, серенькое. Закончив с письмами, иду в блиндаж к разведчикам. Подходя к нему, слышу дружные взрывы смеха, затем слова:

— Ну а с виду они какие, из себя-то?

— А ты газеты до войны читал?

— Ну а как же. Только они приходили к нам с опозданием. Заимка наша очень уж далеко стоит от Красноярска.

— Тогда ты и в самом деле несчастный человек, — прозвенел чей-то третий голос, — в опоздавших газетах ничьих портретов не печатают.

В блиндаже раздался смех и затих.

«Войти или подождать? — колебался я, доставая папиросу. — Оно, конечно, подслушивать нехорошо. Но и войдешь, стеснишь ребят. Подожду чуть».

А в это время кто-то:

— Я-то их, ясное дело, не по газетам, а лично на нашем фронте видел.

Тут уж я догадался. Этот «кто-то» был белобрысым Степановым, который до прибытия в дивизию нес службу при штабе фронта. Безобидный хвастунишка, но такой рассказчик, что, слушая его, порой никак не обнаружишь грани между былью и выдумкой.

— Чего же ты, на специальном поезде встречать их выезжал? И они за ручку с тобой здоровались или как? — раздался голос первого собеседника.

Снова взрыв смеха.

— Не любо, не слушай, а брехать человеку не мешай, — наставительным тоном вмешался Сахно-старший. Я сразу узнал его голос.

— Стою я это в тот день на посту, — продолжал Степанов, — смотрю, а они рано-рано утром выходят из блиндажа. Василевский-то высокий такой, складный, в галифе, а сапоги на нем, я вам скажу, в жизни не видал таких, ну просто загляденье. И когда он их только в такую рань начистить успел! И тут же рядом товарищ Хрущев. Но вот одет во что, ей-ей, не помню. Кажется, в кителе. Глянул кругом, а потом на меня…

— И наверное, тебе сказали: какой герой перед нами, — скороговоркой подхватил первый голос.

Все прыснули. Степанов, когда он сам рассказывал что-нибудь, пусть хоть самое комичное, никогда не смеялся. Опустит вниз глаза и терпеливо ждет, а стихнет смех, спрячутся улыбки у слушателей, он вскинет кверху свои красивые длинные ресницы и как ни в чем не бывало продолжает развивать перед товарищами дальше намеченный им сюжет. Так случилось и сейчас.

— Взгляд у него уж очень памятный. Так и лезет тебе в самое нутро. Такого скоро не забудешь. Только глаза у Хрущева не строгие. У Василевского — куда там, и не подступись. Сплоховал я: на караул им не взял. До сих пор ругаю себя. Видно, из-за ихних взглядов растерялся малость. И чего они на меня смотрели — сам не знаю.

— Наверное, посоветоваться хотели с тобой, как лучше наступать на фрицев, — заговорщическим тоном заявил третий.

Я не стерпел и, тоже улыбаясь, вошел в блиндаж. Все вскочили со своих мест, но смеяться продолжали.

— Здравствуйте, товарищи. Садитесь.

— Товарищ капитан, разрешите за обедом отправиться, — моментально обратился ко мне Степанов, — а то повар предупреждал вчера, если опоздаем еще раз, не даст. — И надо же было быть таким находчивым! Смыться решил.

— Идите, — разрешил я, — но имейте в виду, что мне тоже пришлось быть сегодня невольным слушателем вашего рассказа.

Степанов, чуть покраснев, с котелками выбежал из блиндажа.

Он ушел, и все как-то изменилось в блиндаже: смех исчез, заговорили о деле, о предстоящем поиске.

В дверь постучали.

— Разрешите?

— Пожалуйста!

Вошел Козырьков. И без того немного сгорбленный, он на этот раз выглядел настоящим стариком. Руки, когда он не стоял по стойке «смирно», висели точно плети.

— Что с вами, Козырьков? — удивился я.

— Ничего, ходил по заданию, неудачно. Перед товарищами стыдно. Можно было бы и не стрелять… Я сам знаю. Поторопился. Немец-то перебегал к нам. Не обдумал… Но, — он весь подался вперед, ноздри у него расширились, а с губ, казалось, так и не может сорваться то, что он хочет сказать, они чуть вздрагивали, — верьте мне, я не подведу.

После такого заверения мне оставалось про себя закончить его мысль: «Вот честное пионерское». Зато от сердца сразу отлегло. Раз человек так сильно переживает свой промах, в следующий раз он ни за что не ошибется.

— А это что у вас? — спросил я, взглянув на его руки.

Козырьков протянул мне большую тетрадь в кожаном переплете.

— Хорошо, оставьте. Можете идти.

Передо мной лежал дневник одного из незадачливых гитлеровских вояк. Среди записей с подробным описанием зверских расстрелов советских людей по маршруту движения 294-й пехотной дивизии встречались даты, связанные с наступлением этого соединения на Сталинград.

«18.8.42. Вот и Калач. По-русски это хлеб. Значит, хлебный город. Хорошо. Сталинград встречает нас хлебом. Фюрер никогда не обманет. Конечно, мы у Калача несли потери, но что поделаешь? В конце концов, земля должна удобряться хотя бы периодическими войнами. Славян на мой век хватит. Слава богу — жив я.

28.8. Мы подошли вплотную к Сталинграду. Что за чертовы степи! Песок ест глаза. Говорят, дивизию бросят на главное направление. Идиотство. В Бордо мы тоже оказались в авангарде и из-за этого потеряли целых десять человек. Почему же и теперь очередная десятка должна погибнуть?

1.9. Сегодня отправил Элизе сразу три посылки. Генрих отдал мне свой квиток. Второй взял у Фридриха. Он ему на том свете все равно не нужен. Жаль, что прекратили отпуска. У меня уже организовано столько чемоданов, что приходится распределять их по друзьям. Не дай бог, если кого-нибудь из них убьют.

15.9. Мы у так называемого Мамаева кургана. Вокруг творится ужасное. Это уже не курган, а кладбище. Красным здесь капут. Где-то я читал, что Наполеон перед Москвой тоже стоял на какой-то возвышенности. Ему не посчастливилось. Но ведь тогда не было фюрера! Хайль Гитлер! Германская машина работает бесперебойно…

28.9. Проклятые штабисты! Неучи! Боже мой, что происходит! Где же благоразумие? Нас давно пора отвести назад.

30.9. Фюрер обещал Сталинград. Когда-то он говорил, что Германия и Австрия — это одно и то же. Так и вышло. Потом он бросил свой взгляд на Европу. И мы покорили ее. Но откуда у русских столько артиллерии? Говорили, что она разбита…

1.10. Странно, почему-то топчемся на одном месте. А на этом несчастном кургане снова красный флаг… Настойчиво утверждают, что перед нами новое укрепление. Черт бы побрал проклятые «катюши»! Куда же девался у русских их хваленый гуманизм?

15.10. С питанием стало плохо и в обозе. Проклятие! Сидеть у Волги и быть без воды.

17.10. Так я и знал. Пропали мои три чемодана. Нет, к свиньям собачьим! Нынче даже друзьям нельзя верить. Я сам видел, как Ганс жевал сыр. Откуда он взял его? Паек не выдают вот уже три дня. Значит, это из моих чемоданов. Какое нахальство! Я сам терплю, не желая показывать им, что мне до старости всего хватит, а они!.. И какой это дурак выдумал фанеру? Ползучие машины, русские ночные истребители ухитряются безнаказанно жалить нас по целым ночам. А в штабе сидят безмозглые дегенераты, они не в состоянии обеспечить нам спокойное небо хотя бы ночью.

20.10. С передовой вереницей тянутся раненые. Матерь божья, сохрани меня здесь. Поймал собаку, неказистая. Лежала под забором, засыпанная щебнем. Но когда стол пуст, и гнида — блюдо. Карлу тоже повезло, он сумел организовать кошку… На нашем участке какое-то светопреставление. Сегодня многих из обоза перевели на передовую.

3.11. Собака съедена. Получается война из-за глотка воды. Это просто ужасно… Да что собака, что вода! Тут светопреставление, тут ходячая, летающая смерть! И меня на передний край, в самую кашу… Нет-нет, лучше сразу умереть… А что, если попытаться? Ведь не расстреляли же «они» Ротмана! Говорят, он даже выступал. В репродукторе ясно слышали его голос…»