Дан Родес - Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие

• Название: Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие
• Автор: Дан Родес
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-696-8

Собака, брошенная хозяином, во что бы то ни стало стремится вернуться домой. Истории о людях, встретившихся ей на пути, переплетаются в удивительный новеллистический узор, напоминая нам о том, как все мы в этом мире связаны друг с другом.

Тимолеон Вьета — дворняга, брошенная в чужом городе своим хозяином-гомосексуалистом в угоду новому партнеру, — стремится во что бы то ни стало вернуться домой и, самоотверженно преодолевая огромные расстояния, движется к своей цели.

На пути он сталкивается с разными людьми и так или иначе вплетается в их судьбы, в их простые, а порой жестокие, трагические истории. Иногда он появляется в них как главный персонаж, а иногда заглянет лишь грустным глазом или махнет кончиком хвоста…

Любовь как трагедия, любовь как приключение, любовь как спасение, любовь как жертва — и всё это на фоне истории жизни старого гомосексуалиста и его преданной собаки.

В этом трагикомическом романе Дан Родес и развлекает своего читателя, и одновременно достигает потаенных глубин его души. Родес, один из самых оригинальных и самых успешных молодых писателей Англии, создал роман, полный неожиданных поворотов сюжета и потрясающей человечности.

Гардиан

---

— Схватка между двумя мужчинами — это нечто высокое и благородное, если хочешь — конфликт в чистом виде. Он прост, понятен и красив, я бы даже сказал — совершенен.

— Но эти люди совершенно потеряли человеческое достоинство.

— Потеряли что?

— Достоинство.

— Что означает это слово? — удивился Босниец. — Это твое достоинство?

— Ну, — протянул Кокрофт, не зная, что сказать, — так просто не объяснишь.

— Но ведь ты его используешь, — сквозь зубы процедил Босниец. — Я думал, ты понимаешь, что оно значит, если ты его произносишь.

— Ну-у, — Кокрофт на мгновение задумался, — оно означает вести себя достойно в любой ситуации.

— Ты уверен? — спросил Босниец, наблюдая за ходом поединка.

Бойцу в белом наконец удалось вырваться из цепких рук светло-голубого противника. Отступив на пару шагов, он остановился, переводя дыхание и вытирая ладонью пропитанные кровью усы.

— Да, — сказал Кокрофт. — А еще это означает способность сдерживаться и умение контролировать собственные эмоции, не выставляя себя на посмешище.

— Понятно. А у тебя самого оно есть, ну, это, достоинство?

— Хотелось бы надеяться. Да, у меня есть чувство собственного достоинства. — Хотя чем больше Кокрофт вдумывался в значение слова, тем яснее понимал, что не может точно определить, что это такое.

Кокрофт знал: бывали в его жизни моменты, когда он терял всяческое достоинство. Правда, Кокрофт не был уверен, можно ли считать потерю достоинства состоявшейся, если ты находишься наедине с собой, или для этого нужен сторонний наблюдатель? Интересно, лишился ли он своего достоинства, когда однажды теплой летней ночью в полном одиночестве отплясывал зажигательное аргентинское танго? Кокрофт исполнял танец в обнаженном виде, нацепив на голову бумажный пакет из-под чипсов. А что случилось с его достоинством, когда он, услышав в какой-то радиопередаче, что домашняя пыль на пятьдесят процентов состоит из сухих частичек человеческой кожи, провел несколько часов, ползая на коленях по всему дому. Кокрофт старательно сгребал пыль ладонями и ссыпал ее в большой глиняный кувшин, надеясь таким образом создать физический объект, чтобы поддерживать воспоминания о недавно покинувшем его любовнике. Увлеченный бурным романом, который, казалось, будет длиться вечно, Кокрофт изменил многолетней привычке и не сфотографировал предмет своей страсти. И уж, конечно, о каком достоинстве может идти речь, когда в 1976 году, в очень не простой для него период, Кокрофт был арестован за мелкое хулиганство: полиция застукала его как раз в тот момент, когда он с помощью распылителя выводил на стене дома крупными зелеными буквами: «Я люблю сосать концы». Однако после того как дело удалось замять и информация не просочилась в газеты, Кокрофт не мог понять, что он чувствует — облегчение или разочарование.

— А я тоже иметь чувство собственного достоинства? — спросил Босниец.

— Да, — кивнул Кокрофт. Он не представлял, есть ли оно у Боснийца. — Думаю, да.

Белая рубашка с грозным воплем атаковала голубую. Босниец, которому в прошлом не раз приходилось слышать рассуждения о достоинстве, скривил губы в усмешке:

— Вот ты утверждаешь, что эти двое ведут себя недостойно. А может быть, лучше вообще не иметь достоинства. Лучше подраться, чем не драться, когда есть то, ради чего стоит начать драку. Может быть, это слабость — не вступать в драку. По-моему, потасовка, которую мы сейчас видим, просто превосходна. Она красива, как… я не знаю… как картина, ну, или что-то в этом роде.

— Она не красива, — с нажимом сказал Кокрофт.

— Она очень красива, — сказал Босниец.

Разговор, к которому они оба потеряли интерес, прервался. Кокрофт и Босниец замолчали и вернулись к наблюдению за поединком.

Нанеся еще несколько ударов в голову и в живот, пару раз встряхнув противника и припечатав его физиономией к асфальту, голубая рубашка покинула поле боя. Белая рубашка осталась неподвижно лежать на земле. Кокрофт и Босниец поднялись, вышли из кафе и направились к машине.

Босниец подумал, что драка, скорее всего, была из-за женщины. Да, он совершенно отчетливо видел блеск в глазах мужчин — это был огонь любви и ненависти. Интересно, как она должна выглядеть — та женщина, которая послужила поводом для столь ожесточенного сражения. Босниец представил длинные черные волосы, тяжелой волной падающие ей на плечи, большие карие глаза и стройное тело с идеально гладкой, изумительной белизны кожей. Женщина слишком хороша, ни тот ни другой не достоин ее любви. Он не мог понять, что она нашла в этих мужчинах с толстыми, как пивные бочонки, животами. Она так красива! Босниец старался не думать о ее красоте.

Они сели в машину и поехали домой — Тимолеон Вьета в кабине на пассажирском месте, Босниец — в кузове, щедро обдуваемый встречным ветром.

Кокрофт редко утруждал себя возней на кухне — какой смысл готовить что-то особенное, если они живут вдвоем с собакой. Обычно в течение дня он перекусывал хлебом, фруктами и грыз орехи, а вечером съедал тарелку спагетти. Но когда в доме появлялся гость, Кокрофт с удовольствием вспоминал о своих кулинарных талантах.

Сегодня по дороге домой он завернул в супермаркет, где накупил массу деликатесов, собираясь на славу угостить своего нового друга. Однако, несмотря на шикарный ужин, приготовленный с необычайным старанием и соблюдением всех правил кулинарного искусства, за столом царила отнюдь не та праздничная атмосфера, на которую рассчитывал Кокрофт. Босниец надел подаренные ему щедрым хозяином вещи, но по-прежнему был угрюм и неразговорчив, сосредоточившись исключительно на еде. На вопросы Кокрофта он отвечал односложными фразами либо просто ограничивался кивком головы. Старик переживал, считая, что сам всё испортил, заставив молодого человека ехать в кузове. Тишину в кухне заполняло монотонное бормотание радиоприемника.

— У тебя хороший английский, — сказал Кокрофт, надеясь завязать разговор.

— Так себе, — сказал Босниец, прекрасно зная, что свободно владеет языком.

После ужина Кокрофт смешал две большие порции виски и сказал, что хочет показать Боснийцу свой музыкальный салон. Это была самая любимая комната Кокрофта.

— Здесь я поддерживаю идеальную чистоту и порядок, — сообщил он. — Даже Тимолеону Вьета не разрешается сидеть на стульях.

— Ну, тогда мне тем более нельзя и близко подходить к твоим чертовым стульям, — не повышая голоса, сказал Босниец. В его тоне не было слышно ни возмущения, ни сарказма, он говорил как обычно — тихо, почти шепотом. — Я ведь хуже твоего пса.

Кокрофт смутился и покраснел. О да, конечно, он был плохим хозяином; живя в своем узком мирке, он замкнулся и одичал, забыв о правилах гостеприимства. Он был обязан прежде всего думать о своем дорогом госте, без всякого сожаления и сомнения он должен был разрушить тот уклад жизни, к которому они с Тимолеоном Вьета давно привыкли, и действовать, сообразуясь с желаниями и вкусами Боснийца. Кокрофту было ужасно стыдно.

— Извини, — сказал он. — Послушай, в следующий раз, когда мы куда-нибудь поедем, ты сядешь в кабину. А Тимолеона Вьета я заставлю залезть в кузов, нравится ему это или нет. Я кину ему кусочек печенья или еще что-нибудь вкусненькое. — Кокрофт замолчал и, не зная, что еще сказать, робко добавил: — Он любит печенье.

Босниец никак не прореагировал на извинения старика. Он молча оглядывал комнату. Справа у стены стояло пианино, крышка была опущена; у противоположной стены находился массивный диван, обитый черной кожей, и в пару к нему кожаное кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками; повсюду были развешаны фотографии в красивых резных рамках.

Кокрофт редко подходил к инструменту. Он привез пианино из Англии в надежде, что на новом месте к нему вернется прежнее вдохновение и желание работать. Однако вдохновение не вернулось, и старый добрый «Спелман Тимминс» давным-давно пылился без дела. Кокрофт начал было писать мюзикл под названием «Крафтс»[1], но вскоре бросил работу, застряв на песне о печальном бассете. Другое патетическое произведение — «Украденное море», — над которым Кокрофт трудился как раз в тот период, когда в нем неожиданно проснулась экологическая совесть и он полностью отказался от рыбы и прочих морепродуктов, тоже постигла печальная участь: на одной из вечеринок автору предложили кусочек копченой лососины и он, поддавшись искушению, потерял моральное право продолжать работу над своей морской симфонией. Кокрофт забыл предупредить, что не ест рыбу, и хозяин поставил перед ним тарелку с лососем. Кокрофту неудобно было отказаться, да и нежное розоватое мясо так восхитительно пахло, что он не устоял. Кокрофт давно не настраивал инструмент: с тех пор, как местный слепой настройщик умер, пожалуй лет семь назад. Так что теперь, даже если Кокрофт и решался прикоснуться к клавишам, инструмент взрывался какими-то безумными аккордами, похожими на дьявольский хохот.