Владимир Шорор - Пошлите меня в разведку

• Название: Пошлите меня в разведку
• Автор: Владимир Шорор
• Издательство: Магарыф
• Жанр: О войне
• Год: 1987

---

Лазарев неожиданно отозвал меня в сторону, тихо сказал:

— Вот что, Витя. Обстановка, судя по всему, серьёзная. Если меня убьют, а ты уцелеешь — стой насмерть. Нельзя нам пустить самураев дальше этих сопок. И ещё: напиши, если что, в Барнаул, улица Сизова, шестнадцать. Жене моей, Кате. Давай!.. Я побежал…

Лазарев протянул руку. Я посмотрел ему в глаза, сглотнул готовые навернуться слёзы и почувствовал боль в руке — так сильно пожал её Лазарев.

— Береги батарею! Тебе командовать, если нас накроет…

Он побежал догонять своих разведчиков и комбата Титорова, придерживая на бегу полевую сумку. Мои солдаты притихли, видно, тоже думают о предстоящем. Мрачно уставившись в землю, курит свою цигарку сержант Сухих. Туповато стоит подле него Буньков, толстая губа его отвисла и чуть подрагивает, шинель бугрится на спине, пилотка съехала на уши, руки засунул в рукава шинели, как в муфту. Робеет? Конечно, робеет. А я уже преодолел эту проклятую робость-жалость к самому себе, возникшую было после ухода комбата Титорова. Она может обессилить, перерасти в страх, превратить даже неплохого солдата в труса. И тут слово, сказанное вовремя, может сильно помочь.

— Буньков, примите воинский вид! — командую бодро. — Такой бравый парень, герой, можно сказать, а похож на мокрую курицу…

В такую минуту для перемены настроения не много надо. И уже раздались смешки в адрес Бунькова, и он распрямился, поправил пилотку, одёрнул шинель, глядит веселее. А я начинаю действовать. Отмеряю десять шагов от места первого миномёта, говорю сержанту Харитонову:

— Место второго здесь!

И сразу же Буньков лопатой срезал пласт дёрна, приметил место второго, А я иду дальше, размечаю огневую позицию, ещё третий и четвёртый надо поставить. И поставить хитро, уступами, в ломаную линию, чтобы при поражении одного мог уцелеть второй, чтобы предохранить его от разлетающихся осколков. Разметив позицию, командую:

— Миномёты к бою!

На позиции возникает торопливое движение, возня вокруг тяжёлых миномётных стволов и опорных плит, которые с тихим звоном падают на землю, стучит металл о металл — это шаровую часть казённика вставляют в опорную плиту, потом перекошенный миномёт выравнивают, вращая ручки подъёмного и поворотного механизмов, и вот уже все четыре, как бы привстав на своих двуногах, грозно глядят стволами, освобождёнными от чехлов, на сопку, за гребнем которой скрылись Лазарев, комбат Титоров и наши разведчики,

Ко мне подбежал телефонист, оставленный Лазаревым на огневой:

— Связь на НП есть, товарищ младший лейтенант. Где аппарат ставить?

Ясно где, посредине огневой, чтобы фланговые расчёты — первый и четвёртый — могли лучше слышать команды. Однако я поступаю иначе, пожалуй, хитрее. Первый начинает пристрелку, первому всегда достаётся работы больше других. Поэтому приказываю поставить аппарат ближе к первому. Вижу, как связист устанавливает плоский зелёный ящик позади первого, затем вбивает в землю стальной штырь, зубами освобождает кончик провода от изоляции, дует в трубку, вызывает НП, я слышу комариный писк — зуммер и тут же раздаётся вятский, певучий говорок связного:

— «Амур!» «Амур»! Я — «Байкал». Как слышите? Есть «третьего» к телефону!

«Третий» — это я. «Первый» — комбат Титоров, «второй» — Лазарев, для секретности. Говорит Лазарёв. Как мы и условились, он сообщает, что видно по ту сторону границы:

— Возня какая-то подозрительная. Пехота японская идёт вдоль рубежа. И артиллерию везут. Идут и идут. По численности дивизия, не меньше. С обозами, с автомашинами. Ага, вот и танки выползли. Примерно танковый батальон. Старков, считайте машины противника и записывайте. Слышали? Записывайте! Нет, это не тебе, Витя. Ты положение понял? Чёрт их знает, что они выкинут…

Внутри у меня всё напряглось, затрепетало в предчувствии самого главного события, которого я ждал и для которого жил с первого дня войны. Сейчас эта японская дивизия развернётся и пойдёт на нас. Правда, мой рассудок, просвещённый на миномётных курсах, на пограничной заставе, уроками Лазарева и нашего комбата, подсказывал: противник перед боем, перед рывком вперёд не так бы должен себя вести. Идут куда-то вдоль границы, идут на виду у наших наблюдателей. Должны бы хоть замаскироваться, что ли. Артиллерия тоже в походном положении. И зачем обозы сюда вытащили, если собираются нападать? А впрочем. Лазарёв прав, чёрт их знает… Может, по их уставам так предписано?… Ну, ладно: моё дело открыть огонь по приказу комбата, огонь точный и немедленный. Смотрю — всё ли готово?

Солдаты уже рьяно копают ровики, соединяя в сплошную траншею круглые окопы, в которых стоят миномёты. И связисты тоже окапываются, телефонный аппарат запрятали уже в земляную нишу — технику берегут, молодцы. А мне надо рассчитать «веера» — параллельный и сосредоточенный, такой, когда все миномёты сразу смогут стрелять в одну точку, на уничтожение. И ещё надо замаскировать нашу позицию. Если налетит авиация, мы же открытые, как на блюдечке. Хорошо хоть сопка эта торчит, на наше счастье, батарею за ней не так заметно. Натянем ещё сетку маскировочную, травой, перекати-полем забросаем. Может, сверху и не увидят сразу.

Солдаты копают, скинули шинели, работают в гимнастёрках, распоясались, воротники расстегнули, видно, уже упарились. Да! Мины ведь ещё не приготовлены, даже с машин не сгрузили. Как же я упустил? Приказываю:

— По два человека от расчёта, быстро за минами!

Бросили копать, ждут, кого назначат. Но это уже дело сержантов — не моё.

— Быстро, быстро! — тороплю их.

И они бегут со всех ног к машинам, а кто-то, самый проворный, уже тащится назад, приседая под деревянным ящиком на плече, в котором притаились до срока две серо-стальные стодвадцатимиллиметровые мины. Их ещё надо извлечь, очистить от смазки, ввернуть взрыватели, вставить хвостовые патроны, навесить пороховые мешочки. Но всё это потом, перед самой стрельбой, за этим дело не станет.

Из полевой сумки я достаю половинку тетради в картонных корочках, раскрываю, смотрю на артиллерийские формулы, выписанные ещё на курсах, начинаю рассчитывать веера: под каким углом поставить миномёты друг к другу и к цели, когда комбат Титоров по телефону прикажет: «Веер сосредоточенный!» Дело идёт быстро, учили нас на курсах хотя и недолго, но все наши действия стремились довести почти до автоматических.

Едва закончил рассчитывать веера, как вдали от нашей позиции увидел клубы пыли, там, откуда мы приехали. Что бы это могло быть? Смотрю в бинокль — идут танки, приближаются стремительно, их видно уже без бинокля, идут с открытыми люками, из башен смотрят командиры в чёрных шлемах, головной танк сворачивает в сторону, остальные за ним.

Пыль на дороге хотя и оседает, но почему-то не уменьшается, висит низким облаком, что там ещё? Пытаюсь рассмотреть. Ага, пехота-матушка, дивизия подходит нам на подмогу. Вообще-то если быть точным, то наш полк придан этой дивизии для усиления. Но мы первыми заняли оборону на своём рубеже. Вот и получается, что они подходят на подмогу. Ведь мы сильны дальним огнём, а устоять против вражеской пехоты или танков нам трудно, хотя и есть чем оборониться — и пулемёт на батарее — «дегтярь», и винтовки, и гранаты. Но это так, чтобы хоть продержаться, чтобы подороже отдать наши жизни, спасти-то их в случае прорыва на батарею вряд ли будет возможно. Поэтому появление стрелков бодрит и радует.

Мимо, метрах в тридцати, проходят первые автоматчики, взвод. Впереди младший лейтенант, угрюмый, маленький, усталый, и солдаты идут за ним такие же усталые, пропылённые. Как они только выдерживают — сутки, двое, а то, бывает, и трое, идут и идут. Поспали час-другой на земле — и опять вперёд, шагом марш!.. Передних нагоняет верховой, капитан. Это, знаю, командир батальона, только ему полагается в пехоте лошадь, все, кто помладше, даже его заместители и начальник штаба, идут «на своих двоих». Капитан натягивает поводья, приставляет руку к губам, командует:

— Прива-ал!..

7

И взвод младшего лейтенанта валится на мёртвую степную траву. Кое-кто начинает перематывать портянки, кто-то закуривает, остальные лежат недвижимо на спине, раскинув руки.

Я подхожу, всматриваюсь в лицо солдата, который ближе других. Это парнишка лет восемнадцати, курносый, с обветренными скулами, губы у него потрескались. Откуда он? Где ждут его? Кто заплачет о нём, если через час или раньше японская пуля попадёт в это запылённое прикрытое веко? А может, он уцелеет, а сам я буду лежать вот так, под этой сопкой, когда разорвётся над нами первый японский снаряд? На этой мысли — о своей судьбе — не задерживаюсь, она проходит как чужая, я возвысился над ней и думаю о других. Мне хочется подбодрить этих солдат, поддержать, как-то утешить.

— Эй, браток! — окликает меня младший лейтенант. — Эй, бог войны, артиллерист!..