М. Новоселов - Иван Васильевич Бабушкин

• Название: Иван Васильевич Бабушкин
• Автор: М. Новоселов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1954

Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.

---

Не лучшей была доля и целой армии мальчишек-рассыльных, подручных овощных, зеленных, мелких бакалейных лавочек в районе Апраксина рынка, на Петербургской стороне, за Охтой. Ребят то и дело посылали почти через весь город со спешными заказами.

И в жару и в холод спешили мальчишки по бойким столичным улицам, — кто с громоздкой корзиной на голове, кто с объемистым тюком в руках, кто с тяжелым мешком за спиной. От постоянной беготни у мальчиков опухали ноги, ребята почти замертво падали от усталости.

Хозяева зорко следили за своими подручными и за малейшую провинность устраивали ребятам-ученикам «хвощение». Как пишет М. М. Пришвин, «при тесноте и постоянном раздражении вообще нужно считать в среднем, что мальчику не миновать хвощения раза три в день. В субботу на воскресенье работают больше, до часу ночи, после чего мальчик чистит хозяину сапоги и, получив за это две копейки на гулянье, кланяется в ноги и говорит: — Спасибо, дяденька».

Единственным развлечением для ребят в отсутствие хозяина были песни. Они живо напоминали несчастным подросткам родные поля и леса, далекую семью. Особенно любили ребята «жалостную», — так называлась старинная, утерявшая свое название песня о матери:

Не ко мне ли родна матушка идет?
Ты поди, поди, государыня моя,
Навести при большом горе меня,
Как я маюсь, во чужих людях живу.
Я чужому отцу-матери служу.
Не по плису, не по бархату хожу,
А хожу, хожу по лютому ножу.

По словам М. М. Пришвина, на памяти старого мастера, передавшего ему впечатления своего детства в кустарной артели, «погибло четверо: один мальчик бросился в решетки лестницы, один — в окно, двое удавились».

Кустари заставляли своих учеников работать не только в мастерской, но и «убираться по домашности», — делать все, что ни прикажут хозяева, вплоть до уборки снега со двора и подвоза воды на салазках.

Ваня видел, что не одному ему несладко живется у хозяина: в соседних домах, в подвальных этажах на вторых дворах, так же, как и он, мучались сотни подростков.

Иногда Ваню посылали с кем-нибудь из разносчиков селедок, битой дичи, маринованных грибов. Немало людей кормилось в столице торговлей вразнос, и немало оригинальных «ходячих лавочек» попадалось на улицах Петербурга: продавцы сбитня, портера, свежих ягод летом, копченых сигов зимой, книг, иконок и даже «.порошков от всех болезней». Ваня нередко ходил из-за Невы в центр города с «продавцом глаз» — старым разносчиком, у которого на груди и на спине поблескивали десятки очков всевозможных, фасонов и размеров. Заметив необыкновенное оживление в центре города, старый продавец очков усмехался:

— Ишь, сколько фараонов — ив пуговицах и переодетых — на тротуары высыпало! Не иначе, как царский выезд ожидается!

Часто Ваня проходил с тяжелой ножей близ Зимнего дворца и не раз видел этот блестящий выезд: серых в яблоках лошадей еле сдерживал толстый кучер, снег искрился на темно-синей сетке саней. В них возвышался пребывавший в неподвижном величии грузный Александр III, сидя рядом с маленькой, похожей на куклу царицей, изредка кланявшейся вытянувшимся и застывшим от напряжения полицейским и военным.

И чем больше ходил Ваня по столице, тем больше его удивляло поражающее богатство немногих и ужасающая нищета остальных. Этот контраст становился, особенно заметен осенью, когда прекращались временные летние работы по разгрузке дров, переборке ягод и овощей. Тысячи безработных серыми тенями проходили под беспрерывно моросящим дождем по панелям улиц в тщетных поисках хоть какой-нибудь работы. На окраинах — на Петербургской стороне и у Невской заставы — Ваня, возвращаясь вечером с пустой корзиной, — видел в опустевших парках и скверах сгорбленные, судорожно жмущиеся друг к другу фигуры подростков, взрослых. Некоторые сидели на мокрых скамейках, другие лежали в ворохах опавших листьев до тех пор, шока пронзительный свисток сторожа или городового не сгонял их и отсюда.

Но и тому, кто жил «при деле», как Ваня у своего хозяина, было не сладко. Работы, в особенности с приближением праздников, становилось все больше. Хозяин то и дело «бушевал», упрекая своих подручных в мети и нерадивости.

Ваня работал изо всех сил. К концу четвертого года «проворной жизни» он заметил, что глаза его начали болеть, веки припухали, а в голове то и дело слышался раздражающий несмолкаемый шум. Вначале он думал, что это от угара, — иногда чуть ли не вся семья хозяина сильно угорала, так как лавочник сам следил за теплом и закрывал вьюшки, когда в печке еще мелькали синие огни. Но боль не прекращалась, и Ваня с трудом мог смотреть на яркий свет. Когда вечером он робко сказал об этом хозяину, тот пообещал его как следует «отчехвостить за выдумки».

С каждым месяцем болезнь усиливалась. Однажды утром маленький разносчик фруктов и овощей почувствовал себя очень плохо: тупая боль сдавила голову, в глазах то и дело сверкали золотистые и оранжевые искры…

Теряя последние силы, шел Ваня по шумным, переполненным праздной толпой улицах столицы. По обыкновению он старался итти как можно ровнее, не качая головой и лишь слегка в такт ходу, размахивая правой рукой. На этот раз путь показался Ване еще более трудным и длинным. Ноги буквально подкашивались, и так хотелось хоть на минутку прислонить корзину к железной ограде, мимо которой он проходил! Но Ваня хорошо знал, как трудно будет двинуться дальше с давящей ношей на голове, сохраняя необходимое равновесие. Тяжело, прерывисто дыша, он упрямо шел вперед, мысленно отсчитывая новые и новые сотни шагов.

«Дойду до того большого крыльца… еще сделаю двести шагов…» — думал мальчик, стараясь отвлечься от все усиливавшейся боли в голове и глазах. Вот, наконец, и это крыльцо. Как нарочно, ступеньки широкие и пологие, так и манящие отдохнуть изнемогающего от тяжелой ноши маленького разносчика. И Ваня не выдержал: осторожно, не сгибая шеи, присел на ступеньку. Ох, какое же это счастье хоть на минутку почувствовать облегчение!

Счастье, однако, было совсем коротким.

— Эй ты, мальчонок! Чего расселся? Аи правил не знаешь? Не полагается сидеть здесь!.. — раздался грубый голос, и перед Ваней появился дворник с большой медной бляхой на белом фартуке. В руке он угрожающе держал метлу.

Ваня испуганно вздрогнул и чуть было не уронил с головы корзину. Опираясь левой рукой на гранитный выступ крыльца, он поддерживал корзину правой, стараясь при подъеме сохранить равновесие.

Дворник угрюмо смотрел на него и вдруг, отбросив метлу, участливо помог Ване встать, поддержав корзину.

— Эх, ты!.. — вымолвил он вслед, когда мальчик неуверенной походкой снова двинулся по тротуару. — Горемычный!..

Ваня осторожно шел по самому краю, держась правой стороны, чтобы меньше было встречных. Чем ближе подходил он к центру города, тем чаще ему приходилось останавливаться, менять шаг, давать дорогу встречным.

— Нет!.. Все же дойду, дойду!.. — прошептал Ваня, увидев уже недалеко широкую, встревоженную свежим ветром ленту Невы и контуры терявшегося в тумане моста.

«На мосту будет легче… ветерком обдует…» — ободрял он себя. Искоса, не поворачивая головы, всматривался Ваня в просторы реки.

На Неве кипела обычная трудовая жизнь: несколько яликов перевозили на другой берег обитателей Охты; небольшой буксирный пароход, казавшийся черным жучком на серебристой поверхности воды, тащил против течения двухъярусные баржи с дровами.

Ваня шел по мосту медленно, стараясь дышать полной грудью. Внезапно в глазах вспыхнули огненные круги, и он с удивлением увидел, как золотисто-оранжевые апельсины веселой стайкой покатились в разные стороны.

— Эй, малый! Весь товар свой растерял!.. — раздался чей-то голос, послышался смех… и больше Ваня уж ничего не слышал.

* * *

Очнулся Ваня в незнакомом, просторном, светлом помещении. Глаза были закрыты марлевой повязкой. Мальчик коснулся рукой грубой, шершавой наволочки и, хотя из подушки торчали сломанные перья, с удовольствием улегся поудобнее, вытянувшись на кровати во весь рост. Так приятно было спокойно лежать, не ожидая ежеминутного грубого хозяйского окрика….

Было странно, что на рассвете не надо стремглав вскакивать и потом почти целый день ходить по городу с тяжелой корзиной..

Ваню положили в «больницу императорского общества призрения бедных», — такое громкое название носил приемный покой, куда обычно помещали больных, бедняков, не имевших возможности платить за свое леченье. Рабочие, получавшие ранение при аварии машины на заводе; грузчики, придавленные тяжелым кулем или тюком железа при разгрузке в порту парохода; плотники и каменщики с построек на Охте или Выборгской стороне — все попадали в это лечебное заведение.