Капитолина Кокшенева - Революция низких смыслов

• Название: Революция низких смыслов
• Автор: Капитолина Кокшенева
• Издательство: Лето
• Жанр: Критика
• Год: 2001

Книга Капитолины Кокшеневой результат более чем десятилетних размышлений о том, почему нормальному человеку скучно читать современную литературу. Размышлений, ценных не столько анализом каких-то конкретных произведений и театральных постановок конца ХХ века, сколько выходом на серьезные онтологические проблемы развития русской культуры. Размышления Кокшеневой интересны и тем, что они включают в себя религиозную оценку новой литературы и драматургии, и тем, что эта религиозность даже в самых неблагопристойных ситуациях звучит не как приговор, но как сочувствие. Это не просто «по-русски», это по-человечески, — жалеть Виктюка, поставившего «Спортивные сцены» Радзинского еще в конце 80-х. Сочувствовать не греху, но грешному человеку, убожеству и уродству его внутреннего мира. И одновременно переживать за изуродованные и обесчещенные этим человеком женские образы (статья «О женщине»).

---

Это замечено не мной — второсортные драматурги прошлого века, их напрочь забытые пьесы, написанные специально для великих артистов, поддаются театральной реконструкции с легкостью, не свойственной великим произведениям сцены.) Джентльменский набор «отличника перестройки» явлен сразу в отборе «типичных записок» — из тех, что получал, а теперь цитирует автор интервью. В него входит следующая злоба дня: отношение к выступлению тов. Лигачева на XIX партконференции. Входит и обязательное знание, что в обществе есть» слои», составляющие «основное сопротивление перестройке». Далее, уже в авторском тексте интервью, М. Ф. Шатров рассуждает о «силах, которые поддерживают экстремистов «Памяти». Эти силы «привели страну на грань кризиса, в сторону шовинизма и антисемитизма». Такая «тонкая связь» в очередной раз грубо используется для того, чтобы выставить национальное (русское самосознание, национальную самотождественность) отрицательным следствием перестройки. А поскольку нигде в интервью не говорится о положительном значении возрождения национального сознания, то такой постановке вопроса позвольте воспротивиться. Не обошлось без «жирных мазков» на портрете «отличника». По Шатрову получается, что общество «Память» у нас представляет всю национальную программу. Есть в портрете и обязательные штрихи: непременный «37-ой год» и проблема «в России каждый жид — прирожденный русский писатель», выдвинутая Шатровым от имени Куприна в качестве свидетельства устойчивости антисемитизма. Все завершает пронзительная прямая — «ленинщина-сталинщина». «Вы правильно говорите, что надо изучать феномен сталинщины: откуда, каким образом и куда? — цитирует записку читателя Шатров и продолжает, — Только вместо «сталинщины» необходимо поставить «ленинщина». Шатров так комментирует данную записку: объясняет причины такого умонастроения «неудовлетворенностью результатами отступления от ленинской концепции социализма». «Обожествление, иконизация» Ленина тоже, оказывается, исказили его подлинный облик — самого человечного человека… Тут Шатров и говорит стоп: все названо, а как читателю к этим знакам времени относиться и дает ответ его интервью. Следуй шатровским рекомендациям — будешь «отличником перестройки». Снова и снова мнутся одни и те же мысли. Снова вдалбливаются в головы публики одни и те же страхи. Но вот одна действительно новая мысль, высказанная в записке, вызвала (как ни странно, если следовать его пафосу разоблачителя) у передового драматурга сопротивление.

Если нам предлагаются ревдраматургом общественно-политические слушания в Колонном зале о «сталинщине» (но почему только о «сталинщине»?); если М. Ф. Шатров призывает «максимально демократично» высказываться всех без исключения, то логично было бы все-таки сначала напечатать сочинения А. И. Солженицына, а потом уже рассуждать о нем и его книгах, как это делает Шатров. Было бы естественно для политического драматурга, собирающегося сражаться с Солженицыным «пером», хотя бы публично признать (для начала) необходимость печатать произведения Солженицына, «Окаянные дни» Бунина, «Дневники» Пришвина и прочие произведения русской словесности (наряду с эмигрантской литературой). Почему же те, кто составляет «молодое поколение», не читавшие в массе своей Солженицына, должно верить правде Шатрова, допущенного «сражаться» с изгнанником? (Очень партийное поведение, не прошло даром многолетнее членство в партии!). Быть может не поколеблются наши идеалы и убеждения (в точном понимании которых почему-то так уверен передовой драматург) от такого «уникального» знания как «неприятие Октября» большим русским писателем?

«Высочайшие идеалы революции» в интервью так и не были названы. Как не найдете вы в нем ни одной проблемы, связанной с нравственным осмыслением нашей истории. «Молодое поколение» не нуждается в призывах к «борьбе» и назывании нас «детьми XVII съезда» — я просто ну никак не могу представить себя «дитем съезда». Дочерние и сыновние чувства нормально испытывать к семье, родителям, родине. Как-то трудно верить тому, кто утверждает себя «дитем съезда» — ХХ-го ли как Шатров, или XXVII-гo. Такой образ мышления, такой строй души, кажется, все та же «сталинщина», с которой так борется Шатров.

Нам действительно необходима гуманизация знания о революции и всей нашей истории. Очеловечивание. Правда. Но совсем не «еретическая» простота лицезрения столовой ЦК с обедающим Лениным (как в пьесе «Брестский мир», опубликованной в «Новом мире» 1987, № 4, с. 11–12). Ни один только слой общественного сознания — политических героев Шатрова — нас интересует. Не только судьба идей, но людей, людей. И даже один день Ивана…

1987

О женщине. О теле. О любви

Образ женщины на современной сцене

Ольге Георгиевне Фомичевой и Александру Викторовичу Недоступу

посвящается

Деловая женщина ушла со сцены. К началу 80-х годов «фабричные девчонки» стали «лимитчицами» и проблемы их были теперь другими — по крайней мере страсти к общей бодрой жизни в коллективном общежитии никто не обнаруживал. Секретари парткомов, директора фабрик, ударницы производства стали «отработанным» сценическим материалом, когда-то заключавшем радостный набор стандартных примет равноправия с мужчиной. А все еще сидящая на пеньке (в знак протеста) на сцене МХАТ тельмановская Зинуля — честная производственница — самим автором, столь много сил отдавшим именно «производственной драме», самим автором была названа «чокнутой». Незаметно, но настойчиво стали меняться очертания «женской темы» на театре.

Властной рукой драматурги «новой волны» выбросили на сцену, как на позорище, женщин одиноких и женщин, разрушающих чужие семьи, — с их болезненными, но легкими изменами, с их эгоистическими страстями. Мотивы порушенного дома, искалеченных отношений мужчины и женщины, безнадежной глухоты одного поколения к другому, постоянно стали присутствовать в драматических сочинениях Гельмана и Арро, Мережко, Петрушевской и Галина, Славкина и Злотникова. Уходят из дома герои, разрываются между двумя семьями, с безудержной страстью вырываются из прежних пут родства, чтобы никогда не обрести новые или погрузиться в тьму старых проблем.

Как бы там ни было, но многие приветствовали крушение мифа о счастливой производственнице. Приветствовали возможность увидеть женщину в кругу других, более свойственных ей проблем: в окружении семьи, рядом с детьми, наедине с мужчиной. Забвение в женском образе деловых черт и в «женском вопросе» производственных показателей прошло для искусства совершенно безболезненно… Потеря оказалась невелика, а скорая забывчивость только свидетельствовала о надуманности многих проблем — о реальных трудностях «деловой женщины» и «прекрасной производственницы» сцена все равно не говорила правды…

Начавшееся разоблачение деловой женщины, подхваченное новой волной драматургии, лишило женщину не только фиктивной опоры — ударного труда. Как-то незаметно, но была выбита из под ног сценической героини и опора, искони полагавшаяся реальной — дома, семьи, любви. Театр упрямо обрисовывал скорые романы, мучительные, в обузу всем, браки, быстрые связи «командировочных» мужчин с одинокими то хищно-самостоятельными, то потерянными женщинами. Так, в модном спектакле середины 80-х годов, в «Скамейке» А. Гельмана, отношения героев развивались уже исключительно в области интимно-половой, ставшей источником «сильных» драматических конфликтов. «Мы вместе не сможем, — объяснял Он Ей, — зажигаюсь на несколько часов, потом гасну. На один, два вечера — это пожалуйста, лучше меня не найдешь…»

Десятки театров России ставили эту пьесу, завороженные «правдой жизни», а драматурги трудились и трудились, создавая сложные, до головокружительной интимной смелости, диалоги, расцвечивая новыми безжалостными красками женские образы. В дурной бездне треугольника погрязли Он и Она (снова у героев нет имен и различаются они только по полу) — герои пьесы А. Ремеза «Что-нибудь одно», где Он любит сразу и жену, и любовницу, попеременно с ними сожительствуя. И что же женщина? Терпит ли, страдает, чувствует себя оскорбленной? Нет и нет! Женщина просто поражает «интеллигентной» широтой взглядов: «Главная твоя ошибка — ты не мужчина. Ты мужчина только ночью… Я знаю только, что если ты снова ко мне придешь… через год… через пять, когда это будет тебе нужно, я снова стану твоей… пусть на несколько часов».

Примеры можно множить и множить, вывод же ясен и довольно определен — нормальной семьи, честного дома, образчика глубокой любви на сцене не увидишь. Все рушится, как дом на песке, все перевернуто, как при переезде, все перепутано в бешеном танце измен, страстей на одну ночь, любви на несколько часов. Так стоит ли теперь удивляться, что лишь подоспела свобода и снятие репертуарных запретов, как шагнула на сцену властная и уверенная в себе женщина без дома и семьи, без привязанностей и обязанностей, новая героиня наших дней, новая производственница — проститутка?! Прежняя «правда жизни» поблекла перед «добродетельными проститутками» (определение критика — К.К.) пьесы «Звезды на утреннем небе» А. Галина, «Спортивными сценами» и «Нашим Декамероном» Э. Радзинского.