Эра Сопина - Печаль Алконоста

• Название: Печаль Алконоста
• Автор: Эра Сопина
• Жанр: Ужасы и Мистика

От автора.

 Время вносит свои коррективы. И мы уже не ведём споры о БАКе - Большом Адронном Коллайдере, поскольку, хотим мы того или нет, он работает. Иногда успешно.

 Знания развиваются, и уже говорят о том, что найдена новая характеристика нейтрино, которая превысила скорость света.

 Что несёт это открытие?

 Пересмотр теории относительности? 

 Конец СВЕТУ?

 Ведь мерилом всем скоростям была скорость света. А теперь нейтрино "обогнал" эту главную цифру скорости и вместо него будет... что?

 Скорость ТЬМЫ?

 Как в нашей земной жизни можно это представить реально? И как соотнести физические величины с нашими, биологическими, то есть "жизненными" установками?

 Станет ли короче Река-Памяти-и-Забвения?

 И в какое русло повернёт наша Река Времени?

---

 После нелёгкой капельницы с цитостатиком, почти «химии», меня подняли в отделение. Медсёстры были знакомые, я попросила, чтобы меня положили в палату к доктору Корсану. Спасибо Саулеше, Гуле или Алме (я теперь уж и не помню имени сестрички), которая не стала упираться и указала мне свободное «койко-место». Как это обычно бывает, приступ застаёт врасплох, не учитывая дни недели. Была суббота. Вечер. Дежурный врач назначил лечение и ушёл. Я крепилась и ждала своего палатного врача. О нём я многое знала и много думала. Он обо мне даже не подозревал. Но когда в понедельник утром он делал обход, историю болезни он знал хорошо. Это был профессиональный доктор, он внимательно изучал истории болезни своих пациентов. Когда не нашлось лишнего флакона раствора для капельницы, он выговаривал медсестре:

 - Москвиной чтобы все лекарства нашли. Она у нас самая тяжелая. Выполняйте назначения.

 Я почувствовала истинное докторское милосердие. Я  знаю, что оно и было главнее всего в его отношении ко мне. Может быть, капельку я ему нравилась, это допускаю. Может, я ему интересна была своей профессией, это в истории болезни тогда писали. Только для меня началась качественно новая медицина. Нет, дефицитными лекарствами меня не баловали, но лечили старательно, выполняли все предписания доктора.

 Как потом я узнала, это было его правилом, и все его пациенты получали всё, что он назначал. Так что тут об особом ко мне отношении с его стороны речи нет.

 Кроме препаратов, мне были назначены такие процедуры как хвойно-жемчужные ванны, гипнотический сон, массаж. Я в больнице была, как в санатории: едва успевала по кабинетам ходить. А после обеда ежедневные капельницы, под которыми приходилось лежать от двух до четырёх часов.  Когда я освобождалась от лечения медикаментозного, начиналось лечение любовью. Тут не следует понимать превратно. Я была влюблена в своего доктора и жаждала его видеть всегда, но после обеда в час затишья, особенно. Его же рабочие часы в отделении были только до полудня. У меня хватало сил только добрести до лестницы, на которой я просто усаживалась в оконном проёме и ждала, когда же он пройдёт, хотя прекрасно знала, что он уже ушёл.

 Может, это глупо и наивно было, но я понимала, что эта любовь мне даёт. Впервые за долгие месяцы у меня появилось желание писать стихи. А это были признаки возвращения к жизни. Абсолютная Истина и Сокровенная Тайна – это хорошо, но лучше их постигать в процессе жизни, а не присоединившись безвременно ко Вселенскому Разуму. Ведь этот Разум мог меня и не принять, поскольку моего разума было маловато. Для меня Разум – это ведь не только знания, но и опыт. А закономерность жизни в том и состоит, чтобы мы, набравшись знаний и опыта, присоединили их туда, где собирается всё – во Вселенский Разум. В то время вряд ли я могла что-то туда вложить.

 Так решив, что надо жить, любить, заботиться о детях, я стала потихоньку приходить в себя. Лёжа под капельницей на правой руке, я писала корявые строчки левой:

 А лестница была пуста…

 Это когда я кружила по ступенькам или сидела на подоконнике, не могла дождаться своего любимого доктора. Зато он оставил на этой лестнице невидимые следы своих ног.

            Следы на ней твои остались…
           И тихо в моем сердце неспроста
          Две тоненькие ниточки сплетались…

 Всё было правдой: эти две ниточки уже были, и они тянулись от моего сердца к его, и назад. А то, что я всё же зацепила и его ниточку, я очень хотела на это надеяться. События стали развиваться так, что у меня появилась и надежда, и глаза начали блестеть, и я уже хотела думать только о жизни и своих детях, которые были у мамы. Похоже, встреча со Вселенским Разумом стала откладываться...

 Иван Павлович предложил мне редактировать диссертацию. Исключительно только на предмет русского языка. Я согласилась, потому что мне хотелось заниматься его делом, быть ему полезной. Но главное всё же здесь было то, что мои мысли из какого-то клубка стали превращаться в оформленные понятия, то есть моё рассеянное сознание концентрировалось в этой работе. До этого я ни на чём не сосредотачивалась. Начинала читать –  и бросала, не понимая, о чём я читаю. Писать же вообще не тянуло. Даже письма детям получались короткими и как бы вымученными.  А тут я могла вчитываться в какую-ту хирургическую заумь.

 Но беда была в том, что режим дня в больнице не позволял мне засиживаться над работой, в палате выключали свет, из коридора тоже просили уйти в палату. Я сказала доктору, что у меня не получается работать, поскольку нет условий. Он тут же отдал мне ключ от своего кабинета, который по ночам был заперт. У меня появилось такое трепетное состояние, когда я садилась в кресло моего любимого доктора, за его стол и работала над его рукописью. Фетишизм сплошной! Конечно же, моя болезнь зашла очень далеко!

 Как-то я пришла в его кабинет, а  там, на столе, увядший букет из каких-то летников, украшенный зеленью аспарагуса, от которого у меня аллергия. Я засунула этот букет в мусорную корзину, а потом подумала, что хорошо бы свежие цветы поставить в вазу. А перед этим моей соседке по палате дочь принесла прекрасные садовые розы. Я выпросила одну, самую красивую, для доктора, спрятала её под больничный халат, какой был на мне, и, порядком исколовшись о шипы, незаметно отнесла розу в кабинет доктора. Мне так не хотелось, чтобы о моих истинных к нему чувствах кто-нибудь знал.

 Утром доктор попросил зайти к нему в кабинет, да я и сама готовилась отдать ему часть работы.

 - Откуда здесь роза? – спросил он меня с лукавой улыбкой.

 - У меня от вашего увядшего букета аллергия, пришлось выбросить. А роза взамен, – я чувствовала, что мои уши алеют, как и сама роза.

 Иван Павлович ещё раз лукаво посмотрел на меня:

 - Ой, ли?..

 Нет, нет, никаких рукопожатий, никаких поцелуев, ни намёков, ни просьб об уединении. Глаза говорили очень многое: и мои, и его. Мне было тридцать два, ему тридцать пять. Я узнала, что он тоже учился в Москве. Как раз в том медицинском, который был неподалёку от нашего факультета журналистики. Мы ещё к ним ходили в анатомический музей во время начальной военной подготовки, нам давали основы сестринского дела. И было это примерно в одно и то же время.

 В московском парке у стен манежных,
 Где толпы зевак бредут просто так,
 Ты был с другою тихим и нежным,
 Другую ты бережно нёс на руках.

 Это верно, свою жену, как говорили, дочь какого-то казахского чиновника, мой милый доктор встретил там, за нею и приехал в Алма-Ату. Где старательно делал свою карьеру, и карьеры ради, он ни на минуту не мог потерять голову. У меня не было ни малейшего шанса, да я и не претендовала ни на какую роль. Кем-кем, а разлучницей семей я никогда в своей жизни не была, и огорчилась бы, если б такое могло иметь место.

 Мне, как в стихах у Новеллы Матвеевой, достаточно было и дырочки от гвоздя, на котором висел плащ любимого. Я же выискивала его следы на лестнице. Выписавшись из больницы, дома я долго не засиживалась. Вскоре снова «скорая» увозила меня в стационар. Теперь уже помня, что мой доктор при выписке сказал, что всегда надо настаивать, на том, чтобы меня везли в любом случае только в его отделение, я объясняла фельдшеру «скорой помощи», что у меня есть лечащий врач, меня надо везти к нему. Мои последние два года жизни в Алма-Ате только и состояли из вызовов «скорой помощи», стационаров и капельниц. Да ещё были любимые сочувствующие глаза любимого доктора Корсана.

 Как-то он мне посоветовал плавать в бассейне и при этом сказал, что и сам плавает. Я, сломя голову, помчалась покупать абонемент в открытый бассейн, где зимой плавала под звездным небом, имея неумирающую надежду встретить там своего доктора. Но так ни разу и не встретила.

 Потом он сказал, что бегает по утрам вдоль речки Весновки. Доктор жил недалеко, мой дом тоже стоял рядом с Весновкой. И я, нацепив тренировочный костюм, мчалась по первой травке вдоль набережной. Выгуливаемые собачки не понимали, что я бегу за тенью доктора в поисках своего здоровья, они со всех ног с жутким лаем кидались за мной.  О! Чего только я не перетерпела из-за своей любви! Но это был сдвиг в сторону выздоровления, и я почувствовала в себе бешеное желание жить и наслаждаться жизнью! Спасибо моему милому доктору!

 Как-то во время обхода я встретила своего избавителя едва ли не с истерикой – это когда мне другой кандидат медицинских наук, Данечка Вигдорович, задал такой жуткий вопрос:

 - А вы знаете, когда назначают 5-фторурацил?

 И я почти не слушала своего доктора, а твердила только одно:

 - Делайте мне операцию. Я уже от боли не могу ни есть, ни спать.

 Тогда Иван Павлович сказал: