Юрий Герт - Семейный архив

• Название: Семейный архив
• Автор: Юрий Герт
• Издательство: Seagull Press Owings Mills, MD
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 0-9714963-2-3

---

Мы прожили здесь почти год. Мы учились экономить каждый цент — на горячей воде, на газе, на электричестве. Когда подоспела зима, мы — вместо вторых рам — оклеивали окна прозрачным пластиком. Все это было естественно для рефьюджей, как теперь мы назывались. Мы продали нашу кооперативную квартиру с многотомной, собиравшейся десятки лет библиотекой, с обстановкой, посудой, картинами и безделушками — за 5 тысяч долларов некоему «новому русскому», точнее — корейцу, сумевшему перевести эту сумму в Кливленд... Так получилось у нас, так получилось у Миркиных. Все доллары эти ушли на уплату за квартиру — по 350 долларов в месяц. Но в качестве рефьюджей, т.е. беженцев, мы получали фудстемпы, на которые можно было приобрести продукты, и некоторую сумму в долларах. Никогда не жил я ни на чьи подаяния, а теперь мне казалось, что я стою толпе нищих на церковной паперти с протянутой рукой...

Но это было не все, далеко не все... Стол, стулья, диван, желто кресло с высокой спинкой.... Все с так называемого «гарбича» или «гараж-сейла», или кем-то пожертвовано для таких, как мы... Мне мерещились прежние хозяева этих вещей. Они могли быть добрыми, больными, уже умершими, злыми, сварливыми, чистюлями или грязнулями и т.д. — главное же заключалось в том, что все вещи был чужими, они вносили в дом чужой дух, за ними стояли чужие тени... Я не мог преодолеть чувства брезгливости, садясь в глубокое кресло или беря в руки вилку с красной, оправленной в пластмассу ручкой... Возможно, эта брезгливость была связана с детством, когда в Ливадии — и дома, из-за туберкулеза у матери, и вне дома — из-за туберкулезных, лечившихся в санаториях больных — мне строго-настрого запрещалось контактировать с чужими людьми, чужими вещами!,

Но еще противней (другого слова не подберу) была наша хозяйке, Марта... Ей доставляло удовольствие стучаться в дверь и, когда она распахивалась, видеть растерянные, испуганные лица. Она была всего лишь супервайзером на службе у компании, которой принадлежал дом, но она ощущала себя властью. У одних она требовала подписать договор на год — или за квартиру будет повышен рент. У других, намеревавшихся сменить жилье, удерживала депазит, т.е. внесенный при найме квартиры залог — под предлогом, что квартиру нужно ремонтировать перед тем, как сдавать новым жильцам. У нас вместо четырех газовых конфорок горела одна — и Марта в ответ на просьбу починить плиту отговаривалась тем, что Билл, слесарь, занят, или что компания не может расходовать больше положенного на ремонт...

— Мы, американцы, привыкли жить рассчетливо, считать каждый доллар, — сказала Марта как-то Ане. — Не то что вы, русские...

— Мы не русские, — возразила Аня. — Мы такие же, как вы, евреи...

— Какие вы евреи!.. — побагровела Марта. — Евреи по субботам не работают, ходят в синагогу, а ваш муж и в будни, и в праздники тарахтит на машинке!..

Помимо газовых конфорок у нас вдобавок испортился кран, вода на кухне текла не переставая тоненькой струйкой. Не знаю, что подействовало на Марту, но она смягчилась и обещала наконец-то прислать Билла. Сама она была из Венгрии, там погибла вся ее семья, она, девочкой, спаслась чудом, бежав из гетто... Возможно, где-то в душе таилось нечто вроде сочувствия к нам... Она привела Билла, седого, животастого старика с добродушно-улыбчивым лицом. Он исправил кран и наладил газовые горелки. Но этим дело не кончилось. Я, с моим английским, в основном помалкивал, зато Аня кое-что рассказала ему про нас, упомянула о моем отце... На другой день Билл пришел к нам снова, поставил у двери ящик со слесарным инструментом, присел к столу и достал из кармана бумажник. Он вынул из него несколько фотографий. На тускловатых снимках многолетней давности он, Билл, выглядел рослым, стройным красавцем, облаченным в военную форму, с пилоткой, залихватски заложенной под сержантский погон. Короткими корявыми пальцами, раздутыми в суставах, он пощелкивал то по одной, то по другой фотографии, приговаривая:

— Ливия... Италия... Будапешт...

В этот момент в комнату вошла Марта. Не знаю, что ее взбесило — то ли разложенные по столу фотоснимки, то ли недопустимо-дружелюбный наш разговор... Но она остановилась в дверях, уперевшись кулаками в крутые бока — в красной кофте, в белых брюках, обтягивающих толстые ляжки, — и слова вылетали из ее рта со свистом, смешанные с брызгами слюны:

— Сегодня не уикэнд!.. Сегодня каждый человек должен работать!.. «Русские» этого не знают, но Билл, американец, должен это знать!...

Стены, казалось, дрожали от ее крика... 

6

В первые же месяцы эмиграции я прочитал несколько книг по истории Америки, они были написаны американцами. Что мне сразу бросилось в глаза? Две страсти, которые послужили фундаментом американской цивилизации: стремление к наживе и стремление к свободе.

Жажда наживы привела к созданию первой английской колонии в 1607 году в Джеймстауне, будущем штате Виргиния. Эта экспедиция была организована Лондонской торговой компанией в надежде, подобно испанцам под руководством Кортеса, найти на неизведанном материке, через 100 лет после Колумба, золото и другие сокровища. Но ничего такого высадившиеся на американском берегу здесь обнаружили. Напротив, они столкнулись лицом к лицу с величайшими трудностями. Все их усилия были направлены лишь на то, что как-нибудь выжить. Однако начиная с 1612 года они, обучившие местных индейцев, начали выращивать табак. Лондонская компания везла его в Европу, получая немалый барыш. Колонисты, образовав небольшие фермы и селения, превратили свои хозяйства в процветающие, так как виргинский табак очень ценился в Европе...

Жизнь колонистов была если не бурной, то деятельной. Они не ждали указаний от райкома, от обкома партии — где, что и когда сажать. К 1619 году новые поселенцы обратились в Лондонскую компанию с просьбой образовать путем выборов местное правительство—и Лондонская компания согласилась. В Виргинии была создана — впервые в Америке! — «репрезентативная легислатура». Она объявила, что губернатор, назначаемый Англией, не вправе взимать налоги без ее одобрения, собранные же средства могут расходоваться только в соответствии с ее указаниями. Члены легислатуры не подлежат аресту. Так здесь закладывались основы американской демократии и личной индивидуальной свободы.

Но в том же 1619 году, в августе, в Виргинию прибыл голландский корабль с рабами-неграми. 20 из них было продано колонистам: на табачных плантациях требовался тяжелый, изнурительный труд... Так помимо демократии и индивидуальной свободы, на американской земле возникло рабство... И оно просуществовало до 1863 года, т.е, 250 лет, вплоть до Гражданской войны.

Меня же поразило, что наши, пришвартовавшись к американскому берегу, становятся в чем-то расистами — морщатся, когда речь заходит о неграх, и при этом не устают восторгаться американской демократией... Одного только человека я встретил, настроенного решительно и бескомпромиссно. Это был наш врач Марк Меламуд, пятнадцать лет назад приехавший из Ленинграда.

— Я поссорился со своим другом, — сказал он. — Вы так скверно отзываетесь о неграх, — говорю я ему. — Но вы забываете, в чьей стране вы живете, забываете, кем были созданы ее богатства, которыми, кстати, вы пользуетесь... — Меламуд вздохнул. — С тех пор мы перестали встречаться...

Но вернемся к 1619 году. В то время в Виргинии было около 2000 жителей. Сюда приплыл корабль, на котором было 90 девушек. Они предназначались тем поселенцам, которые соглашались внести 120 фунтов табака в уплату за их проезд.....В чем-то мне напомнило это казахстанскую целину, куда вначале приезжали преимущественно мужчины... 

7

В Америке нас многое удивляло, нет — поражало...

Вот мы с Аней идем по узенькой, застроенной одноэтажными домами с мансардами и террасками. На ступеньках стоит трех-четырехлетний негритенок, улыбка у него — без преувеличений — от уха до уха, он машет нам ручонкой и кричит: «Хай!» — обычное здесь приветствие. И все, кто попадается нас навстречу, говорят «Хай!» и улыбаются так, словно мы давно знакомы... Однажды, еще студентом, попал я в какое-то вологодское сельцо, утром пошел пройтись по главной улице — и все, от мала до велика, идя навстречу мне, убавляли шаг и здоровались. Я отвечал: «Здравствуйте!...» и в смущении спешил пройти мимо...

Мы ехали в автобусе, он остановился, драйвер попросил нас пересесть, а сам опустил на шарнирах продольную скамью, на которой мы сидели. Образовалась ниша. Драйвер вкатил в автобус коляску, в которой сидел инвалид, установил ее в нише, закрепив специально для этого предназначенными ремнями. Все это заняло не меньше пяти-семи минут. Люди в автобусе молчали, они относились к тому, что делал драйвер, как к чему-то заурядному, обычному. Нас же такая забота об инвалиде потрясла: в Союзе мы не видели подобных приспособлений, да и можно представить, как негодовал бы весь автобус на затянувшуюся остановку...