Антонио Хименес - Алхимия единорога

• Название: Алхимия единорога
• Автор: Антонио Хименес
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Любовно-фантастические романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-40462-9

Встреча с Виолетой и Джейн Фламель, «однофамильцами» великого средневекового алхимика Николаса Фламеля, изменила жизнь сорокалетнего испанского архитектора Района Пино навсегда. Теперь его путь — паломничество по странным мирам в поисках философского камня, дарующего человеку бессмертие. А древнееврейская «Книга каббалы» — его верный помощник и его же смертельный враг, потому что за драгоценным манускриптом ведет охоту израильская разведка. Но это еще не самое страшное в изменившейся жизни Рамона. Ему с навязчивым постоянством снится один и тот же сон. В нем он видит себя человеком, приносящим в жертву любимую…

---

В углу зала, между лестницей и картиной, помещался глобус мира, похожий на глобус в доме Рикардо, но уступавший ему по размерам. Еще Дженовева позволила мне полюбоваться настоящим сокровищем: на полу, прислоненная к стене, стояла огромная картина, в то время закрытая для посетителей, — «Рождество» Рубенса. Симпатичная Мадонна и молодой, дородный, мускулистый Иосиф склонились над радостным пузатеньким младенцем Иисусом, а в верхней части полотна изображались ангелы-хранители. Эта великолепная картина была для музея что флагманский фрегат для эскадры.

В то утро я основательно заблудился, но все же добрался до холма с собором, откуда открывался вид на город. Мне нравилось бродить по извилистым и крутым средневековым улочкам, на которых когда-то жили алхимики и ученые, художники и изобретатели. По пути я заметил несколько букинистических лавочек.

Я знал, что Фламеля в Фермо нет, однако было здорово укрыться от мира в этом оазисе искусства, который, казалось, навеки обосновался в прошлом.

По возвращении я никого не застал дома, дверь была заперта, а я вышел без ключей.

Тогда я отправился на Пьяцца-дель-Пополо и зашел в кондитерскую, пропитанную сладким запахом из моего детства. Тем же запахом — леденцов в банках — веяло и от молоденькой официантки. Она мне сразу приглянулась. Ее пышный бюст, которому было тесно в кружевном лифчике, не умещался под блузкой. Я так загляделся, что не понимал ничего из сказанного девушкой. Она перешла на английский, но с тем же результатом.

Я заметил, что двое мужчин за соседним столиком с улыбкой смотрят на меня.

— День добрый, вам помочь?

— Спасибо. Я хочу чай с лимоном, но мы никак не можем друг друга понять.

— Вот незадача! Вы ведь испанец?

— А кто же еще, с таким-то акцентом! — вступил в разговор второй мужчина.

— Я мог бы оказаться кубинцем, доминиканцем, мексиканцем, — спокойно возразил я.

— Да, вы правы. По-испански говорят не только в Испании.

— А итальянский язык можно услышать и в Аргентине, и в Штатах.

— Это точно.

— А как вы здесь оказались?

— У меня в Фермо друзья.

— Ясно. Меня зовут Сантори, Антонио Сантори. А мой друг — Паоло Руффилли. Мы преподаем в университете.

— Я архитектор, большой поклонник искусства, истории и красивых городов. Я приехал сюда сегодня ночью, и монументы Фермо привели меня в восторг.

— Да, это сразу бросается в глаза.

И Сантори покосился на пышногрудую официантку.

Преподаватели пригласили меня за свой столик. При сложившихся обстоятельствах это был наилучший вариант.

Я поинтересовался, что они делают здесь в будний день, почему не читают лекции в своих университетах (один был из Рима, другой из Венеции, оба города находились достаточно далеко от Фермо). Профессора рассказали, что организовали здесь культурный фестиваль под названием «Европа»,[75] чтобы порассуждать о многоликости и единстве Европы на примере кино, поэзии, спорта, музыки и театра. Основное внимание уделялось музыке и поэзии. Всем этим мероприятием заправлял Сантори, а Руффилли отвечал за работу с поэтами.

«Нелегкий труд, — подумал я. — Поэты — народ бесшабашный, вспыльчивый и эгоистичный».

Фестиваль был задуман масштабно, с выступлениями поэтов разных направлений; часто музыку слова сопровождали звуки скрипок, кларнетов, саксофонов и аккордеонов в исполнении артистов консерватории. Да и публика подобралась молодая, душевная, энергичная. Я сам убедился в этом, поскольку отправился на фестиваль вместе со своими новыми знакомыми; моя восторженность немало их позабавила. Сантори носил с собой книгу, которая сразу привлекла мое внимание: «Alia ricerca della Pietra Filosofale. Storia e segreti dell'alchimia».[76]

— Сантори, чья это книга?

— Моя, разумеется.

— Я имею в виду — кто ее автор?

— Это основа основ, введение в алхимию. А написал ее мой большой друг, Паоло Кортези. Он живет в Фермо.

— Правда?

— Правда. Я с ним вчера встречался. Вот, он поставил на книге дарственную надпись. Хочешь с ним познакомиться? Интересуешься алхимией?

— Да. Нет. Да.

— А конкретней?

— Да, я хочу с ним познакомиться. И — да, конечно, меня интересует алхимия.

— Что ж, Кортези — один из главных специалистов в этой области. В кругу друзей он хвастается близким знакомством с Николасом Фламелем.

— Тогда посоветуй своему другу не болтать ерунды. Фламель — прославленный алхимик четырнадцатого века.

— Значит, это один из его потомков, а не тот Фламель, о котором ты говоришь.

— Понятно. Ты сможешь познакомить меня с твоим другом?

— Да, мы сходим к нему в гости. Только сейчас я слишком занят. Слушай, когда вся эта свистопляска закончится, я останусь в Фермо на три-четыре дня, чтобы прийти в себя и закрыть отчетность по фестивалю. Если ты не против, тогда и заглянем к Кортези и вы с ним поговорите.

— Годится. Это было бы здорово.

— А пока можешь посещать все наши мероприятия, включая обеды.

— Нет, не выйдет.

— Почему же?

— Я здесь вместе с двумя подругами и не должен их бросать.

— Не проблема. Пусть они тоже приходят, вместе веселее. Развлечения и зрелища я гарантирую.

Сантори был высоким, атлетически сложенным, открытым, уверенным в себе, с прозрачным, ласковым взглядом, — прагматик на сто процентов, но притом поэт. Невысокий худой Руффилли с проседью в бороде, с загадочным манящим взором выглядел интеллектуалом-мечтателем, а вместе они представляли собой идеальную для организации мероприятий пару. Газеты без устали нахваливали их фестиваль, всколыхнувший этот маленький городок на Адриатическом побережье, — городок, который, между прочим, был центром архиепископства. В одном из круглых столов, посвященном европейской исконности, принял участие сам секретарь Европейской епископальной конференции монсеньор Альдо Джордано.

Тем вечером я увидел в консерватории давешнюю официантку из кондитерской: она была в облегающем черном платье и виртуозно играла на скрипке. Днем официантка, вечером — скрипачка. Я готов был писать стихи в ее честь. Что за взгляд! Что за кожа! Сколько красоты в одной женщине!

Ни Джейн, ни Виолета не пожелали составить мне компанию. У них в Фермо нашлись друзья, которых надо было навестить, поэтому я в одиночку наслаждался музыкой сладкой женщины и поэзией кудесников слова.

Скрипачку звали Карлотта. Она явно заметила, что я не свожу глаз с ее декольте, ее рук, ее фигуры, обтянутой черным шелком. Полагаю, от нее не укрылось, как настойчиво я ее разглядывал: когда выступление окончилось, девушка спустилась в зал уже в роли зрительницы и уселась рядом со мной.

— Я следил за вашим выступлением. Вас ведь зовут Карлотта? А я Рамон, Рамон Пино.

— Да, я Карлотта. Скрипка — моя страсть.

— Ты замечательно исполняешь Чайковского.

— А мне показалось, вы интересуетесь только моим декольте.

— Одно другому не мешает. Простите…

Покраснев, я снова перешел на «вы»:

— Я уже не знаю, что говорю. Простите, если бесстыдно вас разглядывал.

— Не за что. Вы меня не оскорбили. Я на несколько минут превратилась в карамельку, которую вы, сластена, так мечтали съесть.

— Еще раз простите, — пробормотал я, багровый от стыда.

— Ничего страшного: румянец служит вам извинением. Плохой человек в подобной ситуации никогда бы не залился краской.

И я покраснел еще больше — как в детстве, стоило какой-нибудь девочке постарше надо мной подшутить. В ту минуту я почувствовал, что Карлотта — женщина искренняя, открытая и такая прекрасная, что я совершенно перестал замечать, что происходит вокруг. Сосед зашикал на нас, призывая к тишине: на сцене очередной поэт читал свои стихи под аккомпанемент пианиста.

Когда выступление закончилось, Карлотта сказала, что хочет выйти на воздух. Я последовал за ней как привязанный. Вскоре мы очутились в темном переулке с неровной мостовой. Я ступал осторожно: у моих ботинок были кожаные подошвы, и я уже несколько раз оступался. Карлотта взяла меня за руку и повела. Несколько сотен метров — и мы вышли в сад близ собора; отсюда открывался вид на весь город, подсвеченный ночной иллюминацией. На ветру было прохладно, из-за кромки осени начинала проглядывать зима. Карлотта смотрела на меня блестящими черными глазами.

— А знаешь, Рамон, как только ты сегодня вечером зашел в кондитерскую, я сразу поняла, что мы станем друзьями.

Произнося эти слова, девушка задрожала: я увидел, как застучали ее зубы, как по телу ее пробежал озноб. Я обнял Карлотту, чтобы обогреть, и ее лицо оказалось рядом с моим. В поцелуе ощущался вкус лакрицы, мне тотчас вспомнились ароматы ее кондитерской. Наши языки сплелись, ее полные губы пили мое дыхание. Я обхватил Карлотту за талию, потом добрался до выреза платья и вот уже уткнулся головой в ее груди, в буквальном смысле вкушая ее соски — они были как лилии, но с легкой фиалковой горечью. Мой язык двигался все быстрей, как свихнувшийся конькобежец. Дыхание Карлотты стало прерывистым, она отвечала мне нежными укусами под звездным покрывалом ночи.