Юрий Белов - Год спокойного солнца

• Название: Год спокойного солнца
• Автор: Юрий Белов
• Издательство: Таджикистан
• Жанр: Роман
• Год: 1983

Роман — сложное, многоплановое произведение, прослеживающее судьбы людей разных поколений. Жизненная философия, мироощущение главных героев раскрываются в их отношении к проблемам освоения пустыни. Острый, на первый взгляд чисто производственный конфликт, помогает разглядеть истоки и здоровой народной нравственности, и пагубной бездуховности.

---

— Дома что?

— Да нет, — монотонно повторил Петька.

— Наш девиз помнишь? Не киснуть! — Сева потрепал его по вихрастой голове и вытер о штаны ладонь. — Беги догоняй пацанов. И в среду — как штык.

— У меня денег нет, — выдавил мальчик, набравшись решимости.

Жалко было парнишку — таким он казался несчастным, покинутым, одиноким.

— Отец не дает? Или потратил?

— Загул у него, — мрачно ответил Петька. — Все до копейки спустил, вещи из дома тащит. А мать — сам знаешь…

Мать у него не работала, хворала и пенсию получала крохотную, на хлеб да квас, как сама говорила, выходя в теплый денек посидеть на лавочке с соседками. Отец же, слесарь домоуправления, когда впадал в запой, себя не помнил, нещадно ругал ее и даже бил, но она терпела, не хотела сор из избы выносить — стеснялась людей. На людях же муж, даже сильно пьяный, был тих, извинялся, буйствовал лишь дома.

— Ладно, ходи пока, — разрешил Сева. — Достанешь — отдашь. Тебе бросать нельзя — фигура хорошая, развить только. Мускулы поднакачаешь — от девок отбоя не будет.

— Спасибо, — просияв, Петька благодарно посмотрел на тренера.

«Много ли человеку надо, — подумал Сева, глядя, как ныряет тот в низкую дверь, — только надежду подай, и уже горе — не беда. Мне бы кто ее дал, что ли…»

— Что год грядущий мне готовит? — запел он вполголоса, навешивая лязгающий замок. — Его мой взор напрасно ловит…

Ничего хорошего наступивший год ему не сулил. Стихи в журнале опять не приняли. Какой-то поэт, которого Сева и не читал никогда, немолодой уже, полный, холеный, по всему видно — довольный собой, что-то такое долго талдычил про первородность поэзии, про самовыражение и самоутверждение, про гибельность подражательности, про обязательность высокой культуры, еще про что-то в том же роде, и Сева, устав слушать, спросил напрямик: «Печатать не будете?» Поэт улыбнулся мягко и одновременно страдальчески, и ответил вопросом на вопрос: «Вы со мной — не согласны?» — «Я бы напечатал, — собирая свои листки и укладывая в папку, сказал Сева. — Хуже печатают. Да не моя воля. Единственное мое оправдание: всякий волен писать, как ему заблагорассудится». — «Олдингтон», — кивнул собеседник, но лицо его выражало сожаление: вот, мол, пожалуйста, опять не свое, опять чужие мысли. — «Все-то вы знаете, везде-то вы побывали», — кольнул его Сева. Но тот не обиделся, только голову наклонил, словно бы застыдился, признавшись: «Да, этот неумный анекдот я знаю». Уж очень много всего знал. Потом Сева раздобыл книжку его стихов, почитал — так себе, усложняет больно. Вспомнив теперь его, Сева с неприязнью подумал: нет, этот не пустит покататься на Пегасе, таким всегда в седле тесно.

Если бы не встреча с Леной, Новый год совсем можно было бы считать неудавшимся. Ах, какая женщина! С ней повезло так повезло. Только бы не упустить теперь, не потерять.

Ключ со скрежетом повернулся в замке. Вытаскивая его, Сева почувствовал, как с крыши на спину упала тяжелая капля.

— Смотри у меня, — погрозил он вверх и засмеялся.

4

— Ты хоть бы позвонил, — упрекнула жена. — Как уехал с утра, так и пропал.

— Марата встретил, — виновато пояснил Кирилл Артемович. — Посидели с ним. Привет передает.

— Как он себя чувствует? — поинтересовалась Наталья Сергеевна уже из комнаты, где работал телевизор.

— Нормально.

Пальто оттянуло за день плечи, Кирилл Артемович с удовольствием разделся, сбросил промокшие туфли, стянул холодные сырые носки и босиком пошел в ванную, стараясь не шлепать: жена услышит, заругает, скажет: с ума сошел.

Подтянув брюки, он сел на край ванны и открыл горячую воду. Из крана ударил кипяток, он едва успел увернуться. Отрегулировав воду, с наслаждением подставил под упругую струю ноги и бездумно, отдавшись чувству усталости, смотрел, как вода бежит по краснеющим голеням, по ступням, как растекается меж пальцами и кружится воронкой над открытым стоком.

Наталья Сергеевна крикнула ему:

— Ты что, уснул? Иди смотреть — Геннадий Хазанов выступает.

— Сейчас, — нехотя ответил он.

Ему приятно было так сидеть и смотреть на бегущую воду. Мысли приходили неторопливые, спокойные — он и о Марате думал без неприязни, жалел его, считал невезучим, неумеющим взять свое от жизни. От бомбы пострадал, из блокады хвори свои вывез, а не оформил документы инвалида войны, льготы получал бы. А так — обыкновенный припадочный. Даже медали «За оборону Ленинграда» не выхлопотал. Да если б такое у него, Кирилла, случилось, он бы… К военкому бы пошел, в Министерство обороны написал, самому Сталину, если надо. Он вспомнил, каким болезненным, робким был в послевоенные годы Марат, и подивился, что его в университетскую многотиражку взяли. Видно, туго было с кадрами, если такой заморыш пригодился. А ведь работал — и ничего. Зарплату в одном окошке с профессорами получал.

Те годы показались сейчас неимоверно далекими. И память восстанавливала прошлое равнодушно, словно в чужом копалась, детали расплывались, исчезали. Страсти, некогда пылавшие, не вызывали в душе никакого отклика. Пыльным быльем поросло пережитое. И может быть, в забвении и есть великая сила жизни: иначе как было бы жить с таким грузом? Хотя и обидно, хорошее тоже забывается. А хорошего было немало. Его бы сохранить в себе все ощущения радости, наслаждения, пьяного вдохновения, — все, все… Да нет, не дано дважды войти в одну и ту же реку. Вот что обидно. Были же такие реки, куда и дважды, и трижды войти хотелось бы. Не дано. Жаль…

Настроение упало. Благостное чувство удовлетворения исчезло, хмель стал тяжелым. И думы пришли неприятные, не праздничные: про нового главного инженера, про этого мальчишку-выскочку. Ему бы у таких, как Сомов, учиться уму-разуму, а он в позу учителя встает, отца-командира из себя корчит. «Спрашивать буду по всей строгости за отступления от проекта». Он будет спрашивать! А материалы где? Ты сначала обеспечь, а потом требуй. Ничего, и не такие зубы ломали. Главные приходят и уходят, а рядовые остаются. На рядовых мир держится.

Но то, что он о себе подумал как о рядовом, еще больше распалило его. Поглядим, поглядим…

— Ты чего здесь застрял, пьяница несчастный? — с шутливой строгостью спросила жена, заглядывая в ванную, и добавила уже с досадой: — У-у, хорош. Развезло? Ложись-ка, я постель разберу.

Она бросила ему домашние тапочки.

— Гонють! — дурашливо заныл Сомов. — Из всех бань гонють… А пошто? Не мужской день, что ли? Или как?

Жена не отозвалась. Вздохнув, он нехотя закрыл крапы, стал вытирать полотенцем покрасневшие нога. И вдруг крикнул громко:

— А пошто?

Наталья Сергеевна сразу же появилась в дверях и произнесла строго:

— А ну прекрати сейчас же. Живо в постель!

5

Про женскую баню Кирилл Марату не соврал.

Ему в школу предстояло идти, в первый класс, и мама решила впервые в жизни поехать с ним отдыхать. Это сейчас обычное дело — в отпуск ездить. На курорт, по туристской путевке или «дикарями». А в те годы дома отдыхали: не баре какие на воды там всякие ездить. Но тут такое событие. Первые трудности Кирюше предстояли, вот и захотелось родителям, чтобы поднабрался силенок перед школой. Поехали вчетвером — он, мама и мамина подруга тетя Липа с дочкой, Иркой, чуть старше его. Выбрали село недалеко от Фрунзе: кто-то сказал, что там хорошо и жизнь недорогая. Поселились в чисто выбеленном доме, хозяева которого перебрались на сеновал. Было жарко, но не так, как в Ташкенте. Ну и обстановку сменили, это считалось самым важным. Продукты же и впрямь были дешевые, не то что в городе.

Теперь о той поездке Кирилл Артемович мало что помнил. Помнил, как на ярмарку ходили в соседнее село. Дорога была пыльная, солнце жгло, они уже и не рады были, что затеяли этот поход. Хорошо, подвода нагнала, подвезла. Зато уж на ярмарке было интересно, глаза разбегались от всякой всячины. Ну и баню, конечно, помнил. Баню, пожалуй, лучше всего.

Моечный зал был один, поэтому баня поочередно работала то как мужская, то как женская. Мама, конечно, одного Кирилла в мужской день пустить не решалась, купала в корыте. Но разве это купанье? Надо было хоть раз по-настоящему вымыться. Тогда тетя Липа сказала, что надо идти всем вместе в женский день: дети, мол, маленькие, ничего не понимают. Мама сначала не хотела, но потом поддалась уговорам. Пошли пораньше, к самому открытию. В бане пусто было, не парно и не очень жарко, сыро только. Оцинкованные шайки оглушительно гремели на скамьях и босые ноги по мокрому цементному полу шлепали звонко. У медных могучих кранов были деревянные тяжелые ручки, отполированные ладонями и потрескавшиеся от воды.

Детям и головы уже по два раза намылили, и спины натерли колючими мочалками, когда стали подходить другие женщины. Нагие, с тазами и мочалками в руках, они занимали места на широких скамьях, недовольно поглядывали на мальчишку, а потом стали ругаться: где это видано, такого парня в женскую баню водить, как не стыдно! Да его женить скоро!.. Сначала незлобиво ругались, скорее для порядка, но явилась какая-то тетка и такой крик подняла, что пришлось им, кое-как смыв мыльную цену, убираться вон. Кириллу стыдно было, он на Ирку смотреть не мог, вообще глаз не поднимал и все отворачивался, спиной норовил к девчонке повернуться. Но когда вышли на залитую солнцем улицу, широкую, пыльную, поросшую по обочинам крапивой, стало легче. Посмеиваясь, тетя Липа недобрыми словами отозвалась о крикливой бабе. Но мама удрученно молчала, ей перед сыном неловко было.