Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу

• Название: Сквозь свинцовую вьюгу
• Автор: Николай Пустынцев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Герой Советского Союза Николай Петрович Пустынцев родился в 1911 году в селе Покровском, Хабаровского края, в семье фельдшера. В 1927 году окончил семилетку, учился в техникуме и в Лесотехническом институте во Владивостоке, два года находился на военной службе, а демобилизовавшись, стал работать учителем. Одновременно Николай Петрович продолжал учебу и в 1941 году окончил Воронежский педагогический институт — факультет русского языка и литературы. С августа 1942 года и до конца Великой Отечественной войны Н. П. Пустынцев находился на фронте, был рядовым бойцом-разведчиком, потом командиром отделения. Ныне Герой Советского Союза Н. П. Пустынцев проживает в Мурманске, работает учителем, много и плодотворно занимается литературным трудом. В книге «Сквозь свинцовую вьюгу» он рассказывает о героических действиях советских разведчиков на фронтах Великой Отечественной войны, делится боевым опытом, дает молодым воинам полезные советы.

---

22 февраля 1944 года, накануне годовщины Советской Армии, наши гвардейцы штурмом овладели Кривым Рогом. Разведчики шли в атаку вместе с пехотинцами, и в этом бою Федякин снова показал себя молодцом. Он первым ворвался в немецкий окоп и заколол гитлеровца. Тут его ранило: пуля попала в грудь, пробила легкое. Из медсанбата он был эвакуирован в госпиталь.

А на другой день к ребятам подошел сияющий Спивак, держа в руках свежий номер «дивизионки»:

— Здравствуйте, товарищи гвардейцы-криворожцы! Вот читайте. — Он ткнул пальцем в газетный лист. — Наша сорок восьмая отличилась при взятии Кривого Рога. В приказе Главнокомандующего ей присвоено звание: «Криворожская». Слухайте, как звучит: «Гвардейская! Криворожская!»

— Это дело надо обязательно обмыть! — воскликнул Лыков, направляясь к старшине.

Я подумал — очень правильно давать наименования воинским частям, отличившимся при освобождении больших населенных пунктов. Пройдут годы. Залечатся раны войны. Солдат бережно поднимет со дна сундучка свою старую, видавшую виды фронтовую гимнастерку и с гордостью вспомнит, как в грозное лихолетье он насмерть стоял у стен Сталинграда, освобождал Воронеж, Харьков, Кривой Рог и сотни других городов и сел, как на боевом Знамени его дивизии немеркнущей славой сияют слова: «Сталинградская, Харьковская, Криворожская...»

В Привольном у Ингульца

В марте дивизии предоставили короткую передышку. Разведрота расквартировалась в селе Привольном на берегу Ингульца. Какое поэтическое название!

На востоке, рядом с селом, прижавшись к обрывистому берегу, тихонько позванивает река, за ней щетинится дубовая роща, а все пространство к югу и западу от села, вплоть до самого горизонта, занимают безбрежные поля, ровные, без единого холмика.

Спокойствием и радушием веет от чистеньких хаток, выстроившихся вдоль широкой улицы. Было удивительно, как война пощадила этот уголок.

В Привольном к нам в роту прикомандировали солдата Михеева — общительного, добродушного, из числа тех, с которыми быстро сходишься накоротке. Он знал много разных шуток-прибауток и пересыпал ими, к великому удовольствию разведчиков, свою речь. Когда его спросили, почему не поехал в свой полк, он с усмешкой произнес:

— Мой полк тю-тю! Покуда я в госпитале отлеживался, его в Белоруссию перевели. Но я не особенно горюю. Для нашего брата разведчика везде дом.

Близился вечер. У бойцов приподнятое настроение. Они бреются, пришивают к гимнастеркам подворотнички, распевают полюбившуюся еще с Кривого Рога новую фронтовую песенку:

И когда не станет немца и в помине,
И когда к любимым мы придем опять,
Вспомним, как на запад шли по Украине...
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать!

Андрей Лыков суконкой надраил свои ордена и теперь, любуясь в карманное зеркальце, самодовольно щурит васильковые глаза:

— Ну, чем не жених, братцы? Все в полном ажуре.

— Да еще звание какое у этого жениха! — в тон ему вторит Беспалов. — Гвардеец-криворожец! Одно плохо: лычек у тебя на погонах нет. Даже ефрейторских. — И, кивнув на каптерку, предлагает: — А что, ребята, не взять ли для такого дела у старшины сержантские погончики напрокат. Девчата страсть сержантов обожают.

Лыков искоса посмотрел на него, зажегся было этой идеей, но, вспомнив свою недавнюю перепалку со старшиной, безнадежно махнул рукой:

— А ну их к лешему! Можно и без лычек.

Вместе с Лебедевым, кудрявым статным бойцом, они, тихонько напевая, пошли в село.

В дни передышки солдаты отоспались, помылись в бане, привели в порядок обмундирование, постриглись, побрились, и сейчас любо посмотреть на них — красивые, загорелые, справные. Они отдыхают, а я все думаю об одном и том же, о своем командирском престиже. Как выдержать ту грань, которая отделяет теплое, товарищеское отношение бойца к командиру от фамильярничания и панибратства?

Вот сколько ни бьюсь, а не могу вытравить в Андрее Лыкове эту черточку. Совсем недавно подошел он ко мне, похлопал по плечу и говорит: «Ну, как дела, Петрович? Все небось о школе, об учениках своих вспоминаешь?» Что, думаю, ответить ему? Оборвать — нельзя, слишком грубо выйдет. Подумает, что я вельможа, зазнайка. «Время сейчас такое, — говорю, — что больше об автомате надо думать, Андрей, а не о чем-либо другом». Смотрю: парень покраснел, пробормотал что-то и быстро отошел. Видимо, вспомнил, как несколько дней назад я пробрал его за невычищенный автомат.

Дивный вечер опускается на землю. Солнце скрылось за дальним океаном полей. Вокруг мягко разливались синие сумерки, и лишь узкая нежно-розовая каемка нависала над темнеющей степью. Где-то вспыхнула и поплыла над селом знакомая мелодия солдатской песни:

Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя за то,
Что дал мне закурить.

Недавно из госпиталя вернулся Давыдин. Устроившись в хате, где разместились разведчики, он первым делом по-хозяйски обошел двор, починил обвалившийся плетень, сделал черенок для лопаты, чем несказанно обрадовал старушку-хозяйку.

Сидя на пороге, окруженный разведчиками, Давыдин неторопливо рассказывает:

— Лечился я далеко — в самой Казани. Вначале и попривык было. Ребятишки-татарчата цветы приносят, книжки читают. Такие забавные, шустрые пострелята. У себя в палате кино смотрели, артисты выступали. А потом надоело мне все это. Скучать стал. Лежишь, бывало, а сам все о своей роте вспоминаешь. Где, думаю, сейчас шагают ребятки? Какие города освобождают? И такая тоска на меня нападала — не выговоришь.

Несколько секунд Давыдин молчит, как бы что-то вспоминая или к чему-то прислушиваясь. Затем скуластое лицо его светится в улыбке.

— А ведь Нинка-то моя, паря, сейчас какими делами заворачивает! Пишет, что в Иркутске была. Грамоту ей там почетную выдали, как лучшей в области трактористке. Три письма получил от нее, пока в госпитале лежал... Да, славная она у меня, работящая.

Над Привольным незаметно разлеглась ночь, мартовская ночь, удивительно чистая, хрустальная. И редкие светлячки-звездочки, и полурог месяца, нависший над лиловым небосклоном, кажется, сделаны из чистейшего золота. На противоположной окраине села чуть слышно звенит девичья песня-думка.

...Проснулся я на рассвете — и спросонья не могу понять, что происходит: где-то близко беспорядочно срываются пулеметные очереди, раздаются ружейные залпы.

Я быстро оделся, схватил автомат и побежал к сборному пункту. Здесь в полной боевой уже собрались все разведчики. Старший лейтенант Д. М. Неустроев торопливо сообщил, что немцы численностью до трех взводов переправились через Ингулец и ведут обстрел села. Это были остатки вражеской группировки, окруженной нашими войсками в районе Березнеговатое. Часть из них, выбираясь из окружения, двигалась через Ингулец и Привольное на соединение со своими.

— Берите группу и двигайтесь в район переправы! — приказал мне командир роты.

Захватив побольше гранат, мы побежали в указанное место. Вот и окраина села. Здесь идти уже небезопасно: над головой посвистывают пули. От дома к дому делаем короткие перебежки. Вскоре все становится ясно: в подвалах домов, примыкающих непосредственно к деревянному мосту через Ингулец, засели гитлеровцы. Из подвальных окон с визгом режут воздух пулеметные очереди.

К нам на помощь спешат бойцы из учебного батальона.

— В лоб не возьмешь. Только своих погубишь, — замечает один из офицеров учбата. Вдруг он выпрямился и громко крикнул: — Обтекай дома, ребята!

Рассыпавшись между домами, мы ползком подобрались к подвалам, где засели немцы. Над ухом дзенькают пули. Рядом со мной Зиганшин. Лицо Ахмета раскраснелось, глаза полны отчаянной решимости.

До ближайшего подвала теперь не более пяти-шести метров. В два прыжка Ахмет оказался у стены, вровень с окном, и, размахнувшись, кинул туда противотанковую гранату. Проходит несколько секунд — и тяжелый взрыв потрясает здание. Из подвальных окон ползет черный, удушливый дым.

Выбрав момент, я тоже подбегаю к одному из окон и тоже бросаю связку гранат. Снова тяжелый удар.

Разведчики окружили подвалы. Взрывы гранат следуют один за другим. Разносится трескотня выстрелов. Все вокруг окуталось белесым дымом.

Уцелевшие гитлеровцы с поднятыми вверх руками выходят из подвалов.

В этом коротком бою в Привольном горсточка разведчиков вместе с бойцами учебного батальона захватила двадцать пленных. Немало гитлеровцев нашли здесь себе могилу.

...Кто-то из наших бойцов, находясь в разведке, привел в роту пленного.

Это был невзрачный, коротконогий солдат, один из тех незадачливых вояк «фольксштурма», которые теперь часто встречались на нашем участке фронта. Перед отправкой в тыл он долго жил в нашей роте: время было горячее, дивизия шла почти без передышки, преследуя врага, отступавшего за Южный Буг.