Сергей Князьков - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV

• Название: Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV
• Автор: Сергей Князьков
• Издательство: Издание Товарищества И. Д. Сытина
• Жанр: Военное
• Год: 1911

Вниманию читающей публики предлагается замечательный 7-томник. Замечателен он тем, что будучи изданный товариществом Сытина к 100-летней годовщине войны 12-го года, обобщил знания отечественной исторической науки о самой драматичной из всех войн, которые Российская империя вела до сих пор. Замечателен тем, что над созданием его трудилась целая когорта известных и авторитетных историков: А. К. Дживелегов, Н. П. Михневич, В. И. Пичета, К. А. Военский и др.

Том четвертый.

---

Наполеон направляется из Кремля в Петровский дворец (Fermand)

Но если плохо было русским, то и для армии Наполеона дела обстояли далеко не важно. Наполеон с самого начала оккупации говорил всем окружающим о своем желании водворить порядок в городе. Но расстройство в армии было очень сильно и стало давать себя чувствовать уже в первые дни пребывания армии в Москве. Одной из главных причин этого явления было отношение к самому городу Москве, в которое стала французская армия. Москвы ждали как обетованной земли. В первый момент действительность, казалось, превзошла ожидания; дождались не только отдыха, но и громадной добычи, которую ничего не стоило взять в оставленном жителями городе. И начальники с первого дня фактически не препятствовали грабежу русского города, видя в этом нечто в роде заслуженной платы за тяжелый поход. Но грабеж помешал организовать с первых дней правильное продовольствие армии. Богатые московские запасы, которые при правильном расходовании могли бы представить богатые ресурсы, были разворованы и большей частью истрачены зря, без расчету. По отзывам самих французов, после первых дней всеобщего грабежа некоторые части войск не имели пропитания, хотя солдаты и даже офицеры имели много драгоценных вещей, дорогих материй, даже чая и сахара. Первый момент был упущен, а далее дело шло все хуже и хуже. Среди пожара и грабежей безвозвратно исчезала дисциплина; официальным признанием этого грустного факта был практиковавшийся в конце оккупации разрешаемый начальством очередной грабеж отдельных районов Москвы различными частями войск попеременно. Известно, что такое упадок дисциплины для армии, но на этом дело не останавливалось: перед французской армией уже в Москве вставал ужасный призрак голода. Пожар и беспорядочный грабеж скоро истребили московские припасы. От недостатка фуража лошади в Москве гибли сотнями ежедневно. Официально все в армии Наполеона обстояло благополучно, издавались успокоительные прокламации. На Большой Никитской в барском доме Познякова был устроен импровизированный французский театр для развлечения офицеров армии. Но все, что мы знаем о деятельности Наполеона и главного штаба армии за это время, говорит о беспокойстве и заботах и о том, как постепенно назревала мысль об эвакуации разоренной столицы, дальнейшая задержка в которой могла только повредить уже подточенным жизненным силам великой армии[64].

6 октября, когда достаточно выяснилась и неудача попыток завязать переговоры с императором Александром I и частичный переход в наступление со стороны Кутузова и невозможность долее оставаться в Москве, Наполеон отдал приказ о выступлении по Калужской дороге. В Москве с молодой гвардией на некоторое время задержался ее генерал-губернатор, маршал Мортье, которому Наполеон с первого своего ночлега, из села Троицкого, на р. Десне, предписал раненых и отсталых солдат отправить из Москвы в Можайск, 10 или 11 октября в 2 часа утра поджечь магазины с вином, казармы и все публичные здания, исключая Воспитательного Дома, поджечь кремлевский дворец, изломать все ружья, лафеты и колеса и положить порох под кремлевские стены; взрыв Кремля должен был последовать за выходом последних французских войск из города. Этот акт вандализма чрезвычайно характерен для самого Наполеона. Войдя в Москву, Наполеон принимал меры, чтобы сберечь ее, потому что она была ему нужна; теперь, озлобленный и раздраженный, он сорвал свою злобу на уцелевших исторических памятниках Москвы; это была расправа над ничем неповинной вещью, — расправа, к которой не раз прибегал Наполеон в минуты сильного гнева, но никогда, кажется, эта расправа не переходила столь резко границы бесцельного вандализма.

Оставление Москвы французами на некоторое время погрузило город в полную анархию. Мортье выступил из Москвы 11 октября вечером. «Ночь после выступления Мортье была самой ужасной из пережитых нами, — пишет несколько раз упомянутый очевидец, бывший офицер немец. — Вместо радости от ухода врагов мы чувствовали только страх от взрыва Кремля и от ожидания худшей из смертей. На рассвете мы услыхали крики вошедших в Москву крестьян, вооруженных ружьями, награбленными в Москве или отнятыми у французов. Эти разбойники бросились прежде всего к казначейству и разграбили оставшуюся там медную монету. К ним быстро присоединилась и московская чернь. Другое зрелище возбудило еще большее негодование. На Петровке какой-то священник с обнаженной саблей в руках призывал чернь грабить дома иностранцев»[65].

Наполеон в Кремле (Шмелькова)

В это время вступил в Москву первый русский отряд под командой генерала Иловайского, состоявший по большей части из казаков; окончательно порядок в городе был водворен генералом А. X. Бенкендорфом и регулярной кавалерией, находившейся под его начальством[66]. На третий день по вступлении в Москву казаков Иловайского было назначено первое торжественное молебствие, причем, по словам князя А. А. Шаховского, «одна только большая церковь в Страстном монастыре нашлась удобной к совершению божественной литургии».

Закончим наш очерк первыми впечатлениями того же князя Шаховского, одного из первых русских, вошедших в разоренную столицу: «При въезде на погорелище царской столицы мы увидали подле Каретного ряда старуху, выходившую из развалин; она, взглянув на нас, вскрикнула: „А… русские!“ и в исступлении радости, перекрестясь, она поклонилась нам в землю. Это полоумное изъявление сильного радушия заставило нас улыбнуться, хотя слезы сверкали в глазах наших, увидя с Тверского вала чрез пепелище, уставленное печными трубами и немногими остовами каменных домов и церквей, даже Калужские ворота».

Ю. Готье

Москва 8 октября 1812 года (Фабер дю-Фор).

II. Организация управления в занятых французами русских областях В. Я. Уланова

 интересах великой армии было как можно скорее вывести из состояния анархии такие центры, важные в продовольственном или стратегическом отношении, как Вильна, Минск, Могилев, Витебск, Смоленск и Москва.

Административная русская десница, не ведавшая, что творила военная шуйца, в большинстве названных пунктов силой задерживала население с его имуществом на месте жительства до момента занятия неприятелем города, и в руки французов попадало не только невывезенное имущество и запасы, но и много обывателей, стремившихся всеми силами выскользнуть из рук наступавших.

Грабежи, паника среди населения, начавшиеся пожары мешали французским вождям использовать с наибольшей выгодой стратегических и продовольственных целей занятые города и области с оставленными в них запасами и трудоспособным населением. В частности завоеватели не только рассчитывали воспользоваться силами последнего для своих продовольственных целей, но и стремились примирить обывателей с фактом подчинения новому повелителю, сделать из них деятельных сотрудников своего предприятия не только за страх, но и за совесть. «Правительством приняты меры для того, чтобы восстановить порядок и облегчить ваше положение», заявила одна французская прокламация. «Но, чтобы достигнуть этого, необходимо, чтобы и вы приложили к тому свои старания, чтобы забыли, по возможности, те несчастия, которые вы претерпели, наполнили бы вашу душу надеждами на участь менее суровую»…[67]

Сомнения насчет того, не будут ли такие «старания» противоречить долгу присяги, французы старались всячески успокоить. «Вражда императора Наполеона с императором Александром до вас не касается, — говорил в подобном случае французский генерал русскому обывателю: — ваши обязанности будут состоять лишь в том, чтобы наблюдать за благоденствием города»[68]. Если такие аргументы и были слишком грубым приспособлением к русской обывательщине, то привлечение населения к самоуправлению и некоторым образом к самозащите было со стороны французов таким приемом, который, действительно, мог устранить панику среди населения, организовать силы местных жителей в целях завоевателей, под флагом наблюдения за благоденствием обывателей. Конечно, французы могли придать форму организации местного управления только такую, которая им была ближе всего известна по отечественной практике и отвечала всепоглощающим задачам военного управления, в котором местное управление играло служебную роль и было вспомогательным винтом в общей системе. В этом смысле французские муниципалитеты с характерным преобладанием в них правительственного элемента и бюрократической опеки ближе всего отвечали условиям централизации военного управления и не были новшеством на русской почве, с ее магистратными (в Западном крае) и городскими учреждениями екатерининской формации.

Организация управления в занятых французами областях с привлечением к участию в нем местного населения, конечно, не везде прививалась с одинаковым успехом: для этого недостаточно было удачной для обеих сторон формы управления, — многое зависело от самого населения, — от добровольного участия его в отведенном ему новым правительством деле.