Александр Ба­бо­ре­ко - Бунин. Жизнеописание

• Название: Бунин. Жизнеописание
• Автор: Александр Ба­бо­ре­ко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02662-4

Жизнь и творчество Ивана Алексеевича Бунина, продолжателя классической пушкинской традиции в русской литературе, лауреата Нобелевской премии, человека, вместе с Россией пережившего «окаянные дни» октябрьского переворота, а затем полжизни прожившего на чужбине и похороненного в Сен-Женевьев-де-Буа, где упокоились многие наши достойные соотечественники, продолжают волновать умы и сердца читателей. Произведениями Бунина зачитываются люди всех возрастов и национальностей, его творчество стало эталонным для многих современных писателей, а характер и личная жизнь и в наши дни остаются темой многочисленных спекуляций.

Александр Кузьмич Бабореко — известный исследователь жизни и творчества Ивана Алексеевича Бунина. За несколько десятков лет плодотворной работы он собрал огромный свод малоизвестных и архивных документов, писем, дневников и воспоминаний, которые, несомненно, помогут читателям лучше понять этого великого писателя и человека.

---

Новый 1945 год — новые ожидания, новые надежды. «Сохрани, Господи», — записывает Бунин в дневнике 1 января. Иван Алексеевич по вечерам топит в своем кабинете. Вера Николаевна переписывает на машинке некоторые рассказы; а он, как обычно, правит некоторые слова. И его самого очень трогает «Холодная осень», наводит на грустные размышления: «Да, „великая октябрьская“, Белая армия, эмиграция… Как уже далеко все! И сколько было надежд! Эмиграция, новая жизнь — и, как ни странно, еще молодость была! В сущности, удивительно счастливые были дни. И вот уже далекие и никому не нужные» [984].

Все перечитывал Пушкина; и всю свою долгую жизнь, с отрочества, «не мог примириться с его дикой гибелью!». Бранил И. С. Шмелева за спесь, за самомнение, за то, что был груб в разговоре об избрании академиков в 1909 году, говорил, будто Бунин «подложил ему свинью» в Академии; ничего не менял и тот факт, что Бунин вытащил его из Берлина и приютил на вилле Montfleuri.

Оставаться далее в Грассе было невозможно: заработков здесь не было, да и угнетало одиночество; говорить о литературе, об искусстве — о том, чем собственно Иван Алексеевич и Вера Николаевна жили, — не с кем было; и не дай бог заболеть, говорила Вера Николаевна, «ни докторов, которым можно верить, ни лекарств» [985]. Теперь в мыслях — отъезд в Париж, но не зимой и не ранней весной, когда в квартире будет холодно и сыро. Дождаться же спокойно тепла на юге не дает хозяйка «Жаннеты», требует освободить виллу к 1 апреля. Позднее она прислала телеграмму — позволила остаться до конца апреля. В Париже с бунинской квартиры жильцы не хотели съезжать к 1 мая, как условились с ними. Еще в декабре 1944 года Бунины вселили в нее Елену Жирову как «de la famile»[986]. В дальнейшем с трудом с помощью друзей квартиросъемщиков выселили. Приближались дни отъезда в Париж — навсегда. О прожитых в Грассе годах Вера Николаевна писала Д. Л. Тальникову:

«Иван Алексеевич в Грассе был сравнительно здоров и бодр. Легко поднимался в гору. Начал болеть воспалением легких уже в конце 1945 года в Париже, а домой, то есть в нашу парижскую квартиру, мы вернулись 1 мая 1945 г. И до декабря он был здоров, а ему уже в октябре минуло 75 лет… Острых заболеваний в Грассе у него не было. Один раз был обморок, но это, вероятно, от недоедания. Но тогда все почти недоедали» [987].

Переламывалась их жизнь. Что нашли в Париже, где еще недавно были битвы? Русская пресса разгромлена немцами; а русской эмиграции, сказал Бунин, нет, кто уехал — Алданов и другие — не вернутся.

И как все изменились. Встретились на вечере Г. В. Адамовича, зал был полон; «постарели, посерели, — писала Вера Николаевна М. С. Цетлин, — настоящих молодых лиц не было <…> Но мы, вернее многие, те, что провели лихие годы на юге, испытали новые чувства: трудно передаваемую радость свидания: спаслись! уцелели! И грусть непередаваемую, что многих из тех, кто всегда бывал на подобных „Встречах“ — вечер был устроен под флагом „Встреч“, — уже нет с нами» [988].

Быт парижской квартиры в дни послевоенной разрухи был нелегким, и это сказывалось на здоровье Бунина. Теперь главной заботой было чем и как топить. С юга получили две печки; в подвале лежали палки на «растопку». Получали по карточкам «несколько сот килограммов угля» и на Ивана Алексеевича четыреста кило дров. В комнате Веры Николаевны печки не было, и свое одеяло она отдала Яну, надеясь на свою меховую шубу; «буду как медведь, — пишет она в указанном выше письме, — лежать и сосать лапу… Ян очень волнуется и что-то предпринимает». Здоровье Веры Николаевны стало хуже: ослабело сердце, «общая слабость, бледность и худоба ужасные…» [989].

Кабинет Бунина был и его спальней. Там стояли «простой стол, железная кровать, прикрытая зеленым солдатским грубым одеялом, два стула и старое продавленное кресло», — писал А. Седых 19 сентября 1966 года.

Много радости давало общение с друзьями; в их кругу Бунин преображался, блистал остроумием, уморительно изображал в лицах тех, о ком что-либо рассказывал, — был тот Бунин, какого Станиславский и Немирович-Данченко приглашали в труппу Художественного театра. В один из дней ноября у профессора В. Б. Ельяшевича — Зайцевы, архимандрит Киприан (К. Э. Керн), Таганцев. Было весело. Иван Алексеевич «смешил всех до слез в буквальном смысле этого слова» [990].

Деньги как-то добывались. Более тридцати тысяч франков дал вечер Бунина 9 июля 1945 года, он прошел успешно. Изредка получались гонорары за рассказы, за переводы, потом выйдут книги. Случайные заработки бывали у Веры Николаевны: сейчас она давала уроки русского языка одному ученому французу; к ней приходили ученики на уроки — готовились к экзамену по русскому языку. Иногда для денег «стучала на машинке».

Приходили посылки с продуктами из США, в частности от М. С. Цетлин, М. А. Алданова, Н. И. Кульман, ПЕН-клуба, деньги от Александры Львовны Толстой из фонда Толстого. В посылках Вера Николаевна иногда получала что-нибудь из одежды.

Приходилось терять одного за другим тех, кто вошел в жизнь Бунина. Скончались Мережковский, Бальмонт. Девятого сентября 1945 года взволновала весть о смерти 3. Н. Гиппиус. Вера Николаевна поторопилась на квартиру Зинаиды Николаевны; «поклонилась ей до земли, поцеловала руку <…> Пришел священник, отец Липеровский. Через минуту опять звонок, и я увидела белое пальто — дождевик Яна. Я немного испугалась. Он всегда боялся покойников, никогда не ходил ни на панихиды, ни на отпевания. Он вошел, очень бледный, приблизился к сомье, на котором она лежала, постоял минуту, вышел в столовую, сел в кресло, закрыл лицо левой рукой и заплакал. Когда началась панихида, он вошел в салон <…> Ян усердно молился, вставал на колени. По окончании подошел к покойнице, поклонился ей земно и приложился к руке. Он был бледен и очень подтянут» [991].

Радио из Москвы сообщило 24 февраля 1945 года о смерти А. Н. Толстого.

Бунин, на пороге его 75-летия, обдумывал планы радикального изменения своей жизни. Алданов звал в Америку.

«Чем же мы там будем жить: совершенно не представляю себе! — писал он в ответ 28 мая 1945 года из Парижа. — Подаяниями? Но какими? Очевидно, совершенно нищенскими, а нищенство для нас, при нашей слабости, больше уже не под силу. А главное — сколько времени будут длиться эти подаяния? Месяца два, три? А дальше что? Но и тут ждет нас тоже нищенское, мучительное, тревожное существование. Так что, как ни кинь, остается одно: домой. Этого, как слышно, очень хотят и сулят золотые горы во всех смыслах. Но как на это решиться? Подожду, подумаю… Хотя, повторяю, что же делать иначе?

Здесь, как вы, верно, уже знаете, стали выходить „Русские новости“ (еженедельно). Я дал в первый номер рассказ. Газета приличная. И вообще — ничего не поделаешь…» [992]

Алданов сожалел о разлуке с Буниным в случае его отъезда в Москву. «Марья Самойловна (Цетлин. — А. Б.), — писал он Бунину 30 мая 1945 года, — чуть не заплакала, когда я сегодня ей прочел ваше письмо. Она только восклицала: „Это безумие!“, „Боже мой!“» [993]

Осенью 1945 года по указанию из Москвы Бунин был приглашен в советское посольство в Париже. Старший советник посольства А. А. Гузовский известил, что господин посол желает с ним познакомиться; была прислана машина, и Иван Алексеевич поехал. Бывший посол СССР во Франции А. Е. Богомолов рассказал автору этой работы о своей встрече и беседе с Буниным. Он пригласил Ивана Алексеевича к себе на завтрак:

«Бунин пришел. В оживленной беседе с ним, касавшейся как политических, так и других вопросов, я спросил Ивана Алексеевича, как он относится к Советскому Союзу и предполагает ли он вернуться в СССР. И. А. ответил, что к Советскому Союзу, разгромившему гитлеровцев, он относится с большой симпатией и благодарит за любезное приглашение вернуться в СССР. И. А. очень одобрительно отозвался о факте возвращения Куприна на родину и о том, как его приняли в Москве. Что касается себя самого, И. А. заметил, что он подумает относительно перспективы возвращения в СССР, добавив, что он больше всего беспокоится о том, сколько времени ему понадобится на то, чтобы изучить так Советский Союз, чтобы слияние с советской тематикой и советскими писателями было бы для него органичным» [994].

Визит Бунина вызвал в определенных кругах русской эмиграции в США раздражение. Об этом сообщал Бунину Алданов в письме 5 января 1946 года.

Когда вышла моя книга, писатели-эмигранты рассказ Богомолова о визите Бунина сочли не совсем верным. Бунин говорил друзьям о своем посещении посольства тоже по-другому. Он писал Алданову, что вел с послом «в течение получаса совершенно не политическую беседу — только светскую — и откланялся, после чего заболел уже основательно, слег — и все имел слухи, будто я потому был в посольстве, что собирался в Россию» [995]. Это был единственный визит в посольство. Н. Н. Берберова придумала, будто он бывал у посла несколько раз. А придумала она это — и еще иное несуразное — оттого, что Бунин непочтительно отзывался о ней, «мыслившей очень по-немецки» — как и некоторые другие писатели — во время гитлеровского нашествия; она в письмах предлагала ему издать свои книги в оккупированном Киеве. Бунин написал на нее ядовитую эпиграмму, послал Цвибаку, а тот дал читать другим.