Юрий Терапиано - «Встречи»

• Название: «Встречи»
• Автор: Юрий Терапиано
• Издательство: Издательство имени Чехова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1953

В книге «Встречи» Юрий Терапиано передает нам духовную и творческую атмосферу литературной жизни в эмиграции в период с 1925 по 1939 г., историю возникновения нового литературного течения — «парижской ноты», с ее обостренно-ответственным отношением к делу поэта и писателя, и дает ряд характеристик личности и творчества поэтов и писателей «старшего поколения» — К. Бальмонта, Д. Мережковского, З. Гиппиус, В. Ходасевича, К. Мочульского, Е. Кузьминой-Караваевой (Матери Марии) и ряда поэтов и писателей т. н. «младшего поколения» (Бориса Поплавского, Ирины Кнорринг, Анатолия Штейгера, Юрия Мандельштама и др.).

Отдельные главы посвящены описанию парижских литературных собраний той эпохи, в книге приведены также два стенографических отчета собраний «Зеленой Лампы» в 1927 году.

Вторая часть книги посвящена духовному опыту некоторых русских и иностранных поэтов.

Текст книги воспроизведен по изданию: Ю. Терапиано. «Встречи». (Нью-Йорк. Изд-во им. Чехова, 1953) и представлен читателю благодаря электронной библиотеке «Вторая литература»: www.vtoraya-literatura.com

---

В одиночестве, в суровых условиях эмигрантской жизни, в которой каждый человек и духовно и материально был предоставлен только своим силам, среди полного безразличия к нему «своих» и «чужих», именно в силу своей духовной и моральной совлеченности, новый человек, Рыцарь Бедный, человек 30-х годов приобрел большую зоркость.

Тяжелой ценой была куплена им та ясность и трезвость, которой так не хватало его более счастливым предшественникам в дореволюционной России.

Условность и фальшь прежних благополучных формул, обман призрачно-значительных ответов на проклятые вопросы — ему стали очевидны.

В свете трезвого и, в своей оставленности, поневоле ни к кому не обращенного, не ожидающего никаких одобрений, поэтому — искреннего сознания, люди 30-х годов в какую-то минуту увидели тему о человеке не так, как видели ее до них, произвели выбор, отбросили то, что ощутили фальшивым, возненавидели легкость ответов на проклятые вопросы, а особенно — «метафизическую» риторику.

«Текущее поколение, — писал я о человеке 30-х годов в «Числах», — следует, по слову поэта Юнга, назвать поколением «обнаженной совести». Совесть тревожит; совесть заставляет проверять себя, формулы, имевшие прежде значительность и убедительность, оказываются только словами.

Непосредственное соприкосновение с грубой и страшной жизнью, с законом железной необходимости, образовали в современном человеке особое чувство — как бы пробный камень. Всякая внутренняя фальшь, поза, неискренность — этим чувством разоблачаются; то, что в прежние времена принималось за весть о вещах духовных, а в сущности — было лишь безответственной игрой словами с большой буквы, в ощущении современных людей — холод и ложь. «Смерть Ивана Ильича» говорит им больше, чем весь Вл. Соловьев; чувство, велевшее Толстому остановиться у порога смерти, более целомудренно, чем самые замечательные соловьевские прозрения и откровения.

Потеряв способность удовлетворяться полуответами, не зная подлинно верного ответа на проклятые вопросы, он принужден, мужественно или теряя мужество — в его положении это безразлично — оставаться наедине со своей внутренней жизнью, со всей тьмой и безысходностью мира.

Былое имущество роздано, богатый евангельский юноша стал нищ и наг.

Не знаю, согласился ли бы он получить назад свое богатство?

Думаю, не захотел бы и даже если бы захотел — не смог.

Современный человек нищ и наг, потому что он совестлив. И он мог бы задрапироваться в любые «словесные ткани», мог бы, не хуже прежних людей, выбирать по своему вкусу цвета и оттенки, — но не хочет.

Мне кажется, эта воля — отказ от внешнего блеска, обеднение, решимость выдерживать одиночество — самое значительное, что приобрело новое поколение, и надо надеяться, что лучшая часть молодых поэтов и писателей устоит и не соблазнится легкой, дешевой удачей — литературной удачей толпы ради».

…Прощайте, мои литературные сверстники.

Началась новая эпоха в эмиграции, прежняя — окончилась. Вновь пришедшие поэты и писатели создадут свою атмосферу, по-своему ощутят воздух эпохи.

Им будет легче (или труднее) — они избавлены судьбой от тяжелого опыта, опыта одиночества.

Желаю всем вам, оставшимся в живых, — каждому, каждой, всяческой удачи в плане «частного случая» — вплоть до бронзового памятника, если это кого-нибудь сможет удовлетворить.

Но наше общее — парижская атмосфера, горький внутренний опыт — больше никогда не повторится.

Попрощаемся с нею, она и для нас — воспоминание.

II. Опыт поэтов

Вступление

Теперь я хочу вспомнить о духовном опыте пяти поэтов.

Из них — Е. А. Боратынский, принадлежит к прошлому веку, Александр Блок, Шарль Пэги и Эрнест Пси-хари были нашими современниками, — пятый же отделен от нас всем: эпохой, языком, народностью и религией.

Почему я выделил из огромной темы — «Александр Блок» только его свидетельство о его сверхчувственном опыте?

Потому что высказывания Блока об истоках поэзии и о процессе творчества меня поразили и я почувствовал необходимость подчеркнуть красной чертой «тайну поэта». Пусть она многим покажется фантастической и не важной, зато для других читателей признания Блока явятся дополнительным ключом для понимания его поэзии.

Опыт Боратынского — был несколько иного и, несомненно, более глубокого порядка, нежели опыт Блока. Поэтому, говоря в этом плане о Блоке, необходимо вспомнить и опыт Боратынского.

О Шарле Пэги, об одном из самых значительных поэтов Франции конца 19-го и начала 20-го века, следовало бы написать по-русски отдельную книгу. О нем — в широких кругах наших читателей очень мало до сих пор знают, и я не уверен, что и в советской России имя Пэги говорит больше, чем, например, имена Арагона или Элюара.

Подробно останавливаться на творчестве Шарля Пэги в этой книге я, конечно, не могу; моя цель — более узкая: напомнить о нем в кратких словах.

После Шарля Пэги нужно сказать несколько слов о другом замечательном человеке — о внуке знаменитого Эрнеста Ренана, о молодом поэте и писателе Эрнесте Психари, почти в одно время с Ш. Пэги погибшем на войне 1914 года.

Эрнест Психари умер молодым, не успев дать того, чего была в праве ожидать от него французская литература после его книги «Призыв к оружию», вызвавшей в 1912 г. в Париже бурю восторга.

Эрнест Психари русским читателям совершенно неизвестен и о нем следует, хотя бы вкратце, рассказать, тем более, что духовный опыт, пройденный Э. Психари, также заслуживает внимания.

Последний поэт, живший в 13-ом столетии, перс родом, мусульманин и мистик, Джелал-Эд-Дин-эль-Руми, известен в России только специалистам.

Среди других великих поэтов Персии Джелал-Эд-Дин-эль-Руми занимает особое место не только своей поэзией, но и тем своим необщим духовным опытом, который до сих пор является движущей силой в духовной жизни лучших людей Ислама — поэтов, ученых, художников, представителей различных народов — турок, персов, арабов и т. д.

Я познакомился с представителями Ордена Мевлеви, основанного Джелал-Эд-Дином-эль-Руми, в Турции в 1920–1922 г.г. и мои турецкие друзья просили меня когда-нибудь рассказать о нем по-русски.

Поэтому я кончаю книгу жизнеописанием персидского поэта-эмигранта.

Самый удаленный от нас, его духовный опыт может оказаться кому-нибудь самым близким.

Тайна поэта

Неоплатоники учили об «обмороке сознания», в котором пребывает душа, Психея земная, «заснувшая сном жизни». Действительно, в этом мире мы живем как бы в полусне. Мы переживаем ряд высших духовных состояний — экстаз, подъем, мы хотим преображения этой жизни, ждем чуда, но разве мы знаем, откуда оно приходит?

…И откуда приходит к нам радость
И откуда плывет тишина?..

В подлинном чувстве любви люди переживают состояние особого духовного подъема, во время которого новыми глазами видят всё окружающее. Люди и мир становятся преображенными для влюбленных — все по опыту это знают.

Но что такое — любовь и откуда приходит к нам преображение любви? Откуда?

Искусство основано на тоске по преображению, на ожидании чуда. Поэт, если он настоящий поэт, а не ремесленник стихотворного цеха, мучительно ищет чуда — той самой «неземной музыки» (по выражению Блока), из которой сами собой возникают образы, когда является ритм и даже метрическая форма «из ничего», сама собой. В сознании возникает строка или две — начало стихотворения. Они приходят — «ниоткуда», но в них уже даны ритм, метрическая форма и сюжет будущего стихотворения. Спорят о соотношении формы и содержания, знают, что они неразрывно связаны между собою — и всё-таки в каждом подлинном стихотворении присутствует еще нечто — какая-то иррациональная вспышка, преображающий момент, в какой-то неуловимой точке пересечения формы и содержания рождается поэзия.

…На холмах Грузии…

Все теории, все глубокомысленные рассуждения о сочетаниях гласных и согласных, все попытки разъять и проанализировать чудо поэзии — неизбежно кончаются неудачей.

Откуда приходит чудо поэзии — мы не знаем. Из каких миров доносятся до нас «смутные шёпоты, слова на незнакомом языке», как говорил Блок, — мы не знаем. Не знаем даже, реальны ли эти высшие миры, или все «касания мирам иным» — только символ? С незапамятных времен и до сего дня поэты ощущали себя ясновидцами, магами, теургами. Эти высокие слова опошлены сейчас до последнего предела, но тем не менее, в каждой подлинной поэзии есть магический и теургический опыт, есть ясновидение, есть напряженная тоска по преображенной реальности, и может быть, правда, что даже наша «ложь и низость — только мука по где-то там сияющей красе» (Анненский), — и если б, в некоторые моменты, даже помимо воли, поэт не верил мечте о «сияющей красе» — поэзия бы навсегда прекратилась в мире, осталась бы только «любовь к стихам», ремесло, «самодовольное и плоское».