Александр Ян - Выстрелы с той стороны

• Название: Выстрелы с той стороны
• Автор: Александр Ян
• Жанр: Научная Фантастика

Вторая книга цикла «В час, когда луна взойдет». Начало 22-го века. После глобальной войны и глобальной экологической катастрофы, случившихся в середине 21-го века, власть на Земле принадлежит вампирам. Это «классические» вампиры по Стокеру, т. е. нежить, вступившая в союз с нечистой силой. Сложная клановая иерархия вампиров смыкается с государственной иерархией объединенной всемирной сверхдержавы — Союза Свободных Наций. Техническая и информационная мощь соединенных сил государства и нечисти такова, что, кажется, сопротивление невозможно. Тем не менее, оно есть. Эней, собрав новую группу, расследует гибель прежней.

---

Правда, исключалась и работа, о которой Антон думал с удовольствием — поднятие парусов. Он с таким трепетом предвкушал поход под парусом — и вдруг оказалось, что они даже мачту ставить не будут — проделают весь тур на моторе: слишком много в команде неопытных моряков. Костя и Игорь сейчас как раз возились с топливными баллонами. Эней крепил разобранную мачту и гик вдоль борта.

— Ты что, с ума сошел? — удивился он, когда Антон подошел со своим ранением. — Тебя как учили бить? Как ставить кулак? Сколько раз повторять, что тыльная сторона кулака должна составлять с предплечьем одну прямую линию?

Продолжая говорить, он взял Антона за пальцы и резко дёрнул. Антон не был готов и не успел рефлекторно напрячь руку. Прилив острой, но мгновенной боли — и сустав со щелчком встал на место.

— Давай перевяжу, — Эней спустился вместе с Антоном в кубрик, он же камбуз, кают-компания и медпункт, открыл ящик и достал эластичный бинт. — Не тревожь руку сегодня и завтра, отрабатывай хидза и маваси, как я тебе показывал. А послезавтра — без остервенения.

— Андрей, — вдруг спросил Антон, — а как тебя… работать учили? И почему? Почему он тебя вообще взял?

— Он меня взял, потому что… — Эней бинтовал туго, но так, чтобы рука сохранила подвижность. Умело бинтовал. — …Мне деваться было некуда. Я на два года был младше тебя, когда моих родителей… потребили.

Он наложил последний виток бинта, закрепил застежкой, присел на край стола. Плечи опустились.

— Я в футбол пошел играть. Вернулся домой — а там…

Антон кивнул. Он уже думал об этом и так и не смог решить, что хуже — так, как у Энея, или так, как у него самого.

— Он взял тебя с собой, да. А почему — в дело?

— А я очень хотел. И доказал, что смогу.

Антон попробовал пошевелить запястьем. Поморщился.

— А ну, сядь, — Эней показал на диван. — Давай, расскажи, что с тобой. Ничего не бойся. Я всё пойму. Со мной всё это было.

Антон сел, механически подтянул левое колено к подбородку, обхватил руками. Сейчас он был похож на нахохлившуюся птицу.

— Понимаешь, — сказал он, — это как цирк. Клоуны бегают, лошади кланяются, гимнасты летают под потолком… и всё не совсем настоящее. Фокусник женщину в ящике распиливает, она смеётся. А потом распадается на части. И умирает. Первый раз, с Курасем, я думал: мне плохо от того, что человек гадом оказался — и что именно я это доказал. А сейчас мы чисто обошлись — а этого толкача, хуньданя[17] три раза убить было мало… а всё равно.

Эней чуть выпятил нижнюю губу — это был его способ выражать удивление.

— А я было думал: тебя страх одолел… Да, мы чисто обошлись. Всё правильно. Радоваться надо.

Антон вздохнул.

— Понимаешь, я решаю задачу. Мне нравится. Чем сложнее задача, тем лучше. И чтобы экономное и красивое решение. Но задача — абстрактная, а люди — конкретные. Как бы это объяснить… Ну вот представь, что ты играешь в Stand and Fight. Рубишь там врагов, взрываешь мосты, и знаешь, что это не по-настоящему. Что ты — не рейнджер Арни, а просто лицеист. А потом вдруг понимаешь — ты-то лицеист, а убиваешь и взрываешь по-настоящему.

— Вот поэтому я не играю в аркады, Тоха. — Эней вздохнул, покусал губу. По летнему времени и по случаю физической работы командир обходился одними шортами — и Антон видел на его боку весенний «трофей», шрам наподобие звезды с разновеликими лучами. И несколько других, старых. Да уж, зачем такому человеку аркады…

— Я даже не знаю, что сказать тебе… Я ведь на самом деле драться люблю. Убивать — нет, а драться — да. Как Хеллбой. Только он в армии стал адреналиновым маньяком, а меня Ростбиф удержал. Ну вот… мы убиваем и взрываем по-настоящему… да… Но ведь ты, как раз ты делаешь все, чтобы смертей было меньше. И я не знаю, отчего ты комплексуешь. Ну да, любишь своё дело. Так ведь дело-то хорошее. Это мне нельзя.

— Я боюсь, — сказал Антон. — Я боюсь, что ещё раз, два, десять — и от меня ничего не останется.

— Волков бояться — в лес не ходить, Тоха. Но если… если ты хочешь уйти — то пожалуйста. Тебя никто не осудит. Твою долю выделим. Только подожди, пока Стах реализует добычу.

Антон отпустил колено, выпрямился.

— Я не хочу уходить. Я хочу знать, как с этим справляться. Андрей, ты… ты не видишь, почему Хеллбой пьёт?

— Хеллбой пьёт, потому что ему без драки жить неинтересно… Если тебе с нами оставаться вредно — что я, держиморда какой-то?

— «Никто из нас добровольно не может уйти из группы — если только мы все вместе не примем решения её расформировать», — процитировал Антон. — Я просто не знаю, что мне с этим делать. А если уйду, будет только хуже.

— Знаешь, красивые слова можно сказать быстро — но иной раз лучше их не выполнять. Я же тебе не враг, Енот. Я… как бы друг. То есть, для меня ты — друг, не знаю, как для тебя я. Скажи, что для тебя лучше.

— Так ведь я не знаю! Если бы я знал!

Андрей вдруг сощурился и жестко сказал:

— Ты вот что. Подожди до первой пули.

Антон сглотнул — и вдруг подумал, что совет правильный. Вот сейчас он с этими ребятами тренируется, ест, пьёт, говорит о жизни, готовит яхту к походу на Гамбург и дальше, а ведь завтра кто-то из них может выбыть — совсем. Он вспомнил, как Эней сгорал в лихорадке, вспомнил след каблука на его груди, вспомнил, как Игорь покрывался волдырями под лучами солнца — они оба живучи, как коты, и всё же…

Он вдруг очень остро ощутил, как хрупка его собственная плоть: одно неловкое движение и вот, пожалуйста, рука на перевязи. Он подумал, что Мэй — все-таки девушка, и что он дважды видел её заплаканной. Да, наверное, он рано записал себя… в любители аркадных игр.

— Спасибо, — сказал он. — Пойду пну этот мешок. А то он развиселся тут, как не знаю что…

— Да не за что, — Андрей улыбнулся.

Но когда Антон ушел, он опять ссутулился и закрыл глаза.

— Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста. Я не хочу покалечить пацана. Я должен всё сделать правильно.

* * *

Обычно Стах делал яхты для людей (и не только людей), любящих отдыхать со вкусом и с комфортом — поэтому жилое пространство было расширено до того максимума, который позволяли размеры судна и инженерные таланты Стаха. На сей раз на отделку времени не было — Стах заказал стандартную и вполне спартанскую корабельную мебель. Для всех кают, кроме одной — там установили вместо койки кровать. Настолько двуспальную, насколько, опять же, позволяли размеры каюты. То есть, она занимала всю каюту целиком.

— Так вот почему ты всех так торопил с установкой мебели, — поддразнила Мэй.

— Испытаем «Стрелу» на килевую качку? — обхватив жену, Эней повалился вместе с ней на матрас, ногой задвинул дверь.

Это было как воплотившийся сон: Мэй и корабль. И море. И можно плыть, куда хочешь.

Вот только в последнее время Мэй почему-то часто плакала. В первый раз Эней не так понял — ему самому случалось плакать, умирая на ней. Потом он испугался, что делает что-то не так — хотя она горячо уверяла его в обратном. И вот, наконец, она сказала. Видимо, долго носила в себе то, что высказала только сейчас:

— Хорошо, что у меня не может быть детей. Если бы могли быть — я бы не удержалась. Захотела ребёнка от тебя… и будь что будет.

И что тут скажешь — только то, что уже говорил. Что только она. Как есть. И что не надо ничего другого, а будет, что будет. Он не знал, как утешить Мэй, потому что сам хотел бы того же — зачать с ней ребёнка и хранить их обоих если не от всех опасностей — от всех невозможно — то хотя бы от тех, каким она подвергала себя на акциях.

Он понимал теперь всем своим существом то, что раньше понимал только разумом — слова Ростбифа о сплошной боли. Ему не нужна была вера, чтобы привыкнуть к собственной «внезапно смертности» — тут его мировоззрение было сформировано отчасти Эпикуром, которого подсунул Ростбиф, отчасти «Будосёсинсю», на которую он набрел сам. Но все это не годилось теперь, когда он действительно любил, а не издалека обожал, женщину, это хрупкое (несмотря на мускулистые руки и умение владеть мечом) создание, полное противоречий и слабостей, когда он уже сжился, сросся с её существом. Он поверил в вечную жизнь, потому что желал продлить эту любовь в вечность — и очень остро чувствовал боль от невозможности продлить её во времени. Иногда ему снилось, что у него есть ребёнок — не сам ребёнок, он ни разу не появлялся в снах даже в виде туманного образа, Эней не знал и не пытался угадать, мальчик он или девочка — просто во сне появлялось ощущение, что он отец. И страх уже не за одну, а за две жизни — и всё-таки, просыпаясь, он понимал, что будь у него возможность — он выбрал бы именно такой страх.

— Зачем ты так говоришь? Не надо так говорить, — Эней поцеловал жену в затылок, потом осторожно повернул к себе лицом, чтобы поцеловать в глаза. — Вот послушай лучше… «Кто эта блистающая как заря, прекрасная как луна, светлая как солнце, грозная как полки со знаменами?» — он зажмурился, на ходу вспоминая и переводя на польский. — «Дочери Иерусалима! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломона». Это про тебя. Погоди, вот я попрошу у Антохи найти тебе «Песнь песней» на польском. Потому что из меня переводчик…