Александр Ян - Выстрелы с той стороны

• Название: Выстрелы с той стороны
• Автор: Александр Ян
• Жанр: Научная Фантастика

Вторая книга цикла «В час, когда луна взойдет». Начало 22-го века. После глобальной войны и глобальной экологической катастрофы, случившихся в середине 21-го века, власть на Земле принадлежит вампирам. Это «классические» вампиры по Стокеру, т. е. нежить, вступившая в союз с нечистой силой. Сложная клановая иерархия вампиров смыкается с государственной иерархией объединенной всемирной сверхдержавы — Союза Свободных Наций. Техническая и информационная мощь соединенных сил государства и нечисти такова, что, кажется, сопротивление невозможно. Тем не менее, оно есть. Эней, собрав новую группу, расследует гибель прежней.

---

Действительно, «Зелёные рукава» еще развевались в вечернем воздухе, когда к скамейке подошел мужчина средних лет, одетый в брюки спортивного фасона и свободную футболку. На поводке он вел добермана по кличке Герцог, и доберман при виде мертвеца… нет, не завыл, он был обученным псом — а сел на задницу и вопросительно глянул на хозяина.

— Х-холера, — пробормотал пан Адам Квятковский, только что возмутительным образом нарушивший правила конспирации. Нарушивший, в общем, потому, что был он хорошим куратором и считал, что после такой встречи Курасю важно будет увидеть именно Квятковского, а не жужжащего робота, и убедиться, что, нет, все в порядке, его не бросили. А теперь нечего делать, придется вызывать полицию. Потому что именно так поступил бы добропорядочный собачник, которому не повезло напороться на свежий труп.

Курася закололи — профессионально, длинным узким клинком точно под челюсть. Ранки не было видно — только тоненькая струйка красным галстучком по белой рубашке сползала на грудь и исчезала под лацканом пиджака. Кровотечение остановилось почти сразу — после гибели мозга сердце сделало несколько рефлекторных ударов и замерло. Казалось, человек просто задремал на скамейке, свесив голову то ли от усталости, то ли спьяну. Вот только из нагрудного кармана у него торчала бумажка, на что-то было нарисовано красным маркером.

Квятковский проклял все на свете, поехал домой, сдал Герцога сыну с приказом догулять и сел у стационарки ждать доклада. Через четверть часа Квятковскому сказали, что отпечатки пальцев на бумаге смазаны, единственный более-менее четкий фрагмент с высокой вероятностью принадлежит Савину, а «красная метка» — иероглиф, а точнее, два иероглифа, «тянь чжу», или, в японском прочтении, «тэнтю», что в переводе означает «небесная справедливость». А ещё через полчаса пришел по закрытому каналу скомпилированный наскоро из каких-то исторических справочников файл — о гражданской войне 1867-69 года в Японии. Были там ребятки, которые резали представителей власти, подписывая свою художественную резьбу вот таким иероглифом.

И Квятковский взялся за голову. Потому что ему во всей красе предстало видение — Ростбиф, наводящий в подполье небесную справедливость. И что-то подсказывало пану Квятковскому, что подпольем Ростбиф не ограничится.

Он вздохнул, вызвал на экран досье и начал перечитывать.

Итак, Саневич Виктор Яковлевич. 2075 года рождения. Одесса. Тополог. Звали в аспирантуру в Москву. Не пошел. Сейчас видно, что это был первый звонок, а тогда все удивились. Остался в своем Политехе, защитился, издал две книжки, набрал толковых аспирантов, на него стали поглядывать: а может, выйдет школа? В преддверии референдума 99 года проявил, что называется, активную гражданскую позицию — ввязался в кампанию против продления договора Сантаны. Волков тогда поступил умней, чем польские власти и их пастыри из балтийского сектора, и движение активистов подавил без крови. Кампанию заболтали политические клоуны и провокаторы, договор Сантаны (по воле человечества, а как же иначе) продлили еще на столетие. Саневич резко прекратил интересоваться политикой, да и вообще миром за пределами института. За ним следили какое-то время, для порядка, потом перестали.

И только в то самое время, за тридцать, когда люди начинают всерьез задумываться о своей судьбе и перестают делать глупости, профессор Саневич вновь заинтересовался окружающей средой. Вычислил контакт местной «подземки» и прижал его к стенке. Через год он уже заведовал южным транспортным узлом. И все было хорошо. Просто отлично. С приходом Саневича система явно прибавила надежности. И даже провал у соседей в зоне рецивилизации, в Турции, спаливший людей в порту и самого смотрителя, не затронул все остальные маршруты. Да и засвеченные большей частью успели уйти, на что тогда никто не обратил должного внимания. Политех остался без топологической школы, сгинул в пространстве Виктор Саневич, псевдо Лист, а в городе Кракове обнаружился Михал Барковский, псевдо Кролик, новый зам интенданта по региону. И все опять было хорошо. Просто замечательно. Через год Барковский стал членом штаба. Через два — подобрал под себя всю логистику по Средней Европе и привел её в человеческий вид. А на третий год вышел полный поворот кругом. Кролик сошел с ума и попросился в боевики. Штаб стоял на ушах — менять хорошего завхоза на покойника никто не хотел. Начальник боевки проклинал весь пантеон — только ему штабных теоретиков на передней линии не хватало. Но отказать-то было нельзя никак — не принято в таких делах отказывать. В общем, поплакали, поплакали да и придали бешеного Кролика группе понадежнее в качестве «оперативного тактика». Даже должность специально изобрели. Авось хлебнет, одумается. Жалко же, хороший организатор…

На первой операции группа влетела в «Перехват» — и ушла, потому что вновь назначенный оперативный тактик выучил наизусть расписание движения товарных составов и возможные места стыковки с речным транспортом. На второй все обошлось без эксцессов. После четвертой люди решили, что Кролик приносит удачу. Пятая стоила жизни двум людям и троим старшим — а Кролик в последний раз сменил кличку и стал Ростбифом.

Боевики живут недолго. Командиры групп — тоже. Ростбиф продержался в поле одиннадцать лет, играя одну-две партии в год. Характер у него испортился окончательно. Он шипел, язвил, игнорировал — но вокруг него мало умирали. Работать с легендарным тактиком мечтало пол-подполья. Он пережил трех начальников боевой и года четыре, до появления Пеликана, был единственным активным боевиком в штабе.

СБ к тому времени знала о Ростбифе все — от любимого одеколона до любимых словечек. Не знали они только, что он выкинет в следующий момент. И за одиннадцать лет уже даже как-то к этому привыкли. И подполье привыкло.

А когда после смерти Литтенхайма — первый гауляйтер на счету боевки за последние два поколения — Ростбиф пришел и положил на стол проект «Крысолов», штаб осознал, что никто из них не может голосовать против. Потому что по ту сторону стола стоял человек, чье прозвище для рядового состава просто-напросто было синонимом ОАФ. Штаб никогда не боялся Барковского. Он был безобиден, он не играл в политику, он занимался только делом и вовсе не интересовался властью… Василиски, как известно, вылупляются из куриных яиц. Штаб закрыл глаза и коллективным существом своим понял: или он, или мы. И подсунул петушиную голову под украинский топор. Начисто позабыв, что нонешние козаченьки с гусем втроем справиться не могут.

«Беда, — думал Квятковский, — беда. Они убили Курася не потому, что слетели с нарезки. Они его раскололи. Как-то раскололи. Что-то такое ему сказали, что он потек почти мгновенно — даже не рискнул поднять тревогу. И значит, известно им очень много. Потому что задать правильный вопрос — это больше чем полдела…

А что если это вообще была ловушка? Весь „Крысолов“? С самого начала? Что если Саневич хотел продемонстрировать низовому подполью, что штаб связан с СБ? Что если ему нужен был провал? А то, что его очередной раз в покойники записали — это просто неожиданный бонус вышел…»

Квятковский пошел следующим утром на работу в дряннейшем настроении — и устроил всем разгон. Была организована оперативная группа по расследованию смерти Курася. Был найден «жучок» под панелью его рабочей стационарки. Был опрошен персонал кафе «Галерея» и выяснилось, что постоянный клиент вроде бы встречался вчера с молодым человеком… Каким? Ну, таким… среднего роста… волосы вроде бы темные… глаза вроде бы светлые… Нос… ну, нос как нос. И рот как рот. И на голографию Савина, он же Эней, смотрят с сомнением. Как будто бы он… А может, и не он. И пойди найди какой-то генматериал в «Галерее» — с ее стадами посетителей и санитарной нормой.

Вечером Квятковский шел домой пешком — лучше всего думалось на ходу — и чувствовал себя помощником младшего механика… ну не на «Титанике», потонуть от таких дел ничего не потонет, но как минимум на «Боливаре» посреди зимнего Бискайского залива. Потому что завтра придется давать начальству данные с «земли» и аналитику — а картинка исключительно нерадостная. Он свернул с улицы на аллею, ведущую к дому, уловил краем глаза движение сбоку, у «живой изгороди» — и перестал чувствовать что бы то ни было окончательно и безвозвратно.

* * *

Пана Адама погубил Антон. Услышав слова «куратор» и «посоветовал», Енот принялся прикидывать, как там могло выйти с двусторонней связью, и на всякий случай распотрошил парочку курасевых входящих-исходящих. Третьим в выборке оказался проспект, вернувшийся от Квятковского. Дальше было проще. Выяснить, куда уходил проспект, было делом минутным, на совпадение адресов Антон мгновенно сделал стойку — но дальше они бы, скорее всего, застряли суток на двое, разбираясь с сотрудниками мирной (и очень большой) варшавской проектной конторы. Или, что еще вернее, плюнули бы на нее совсем, потому что задерживаться в городе более сорока восьми часов Эней не собирался — но Лучан, с большим интересом наблюдавший за работой Антона, ткнул пальцем в фотографию заведующего каким-то отделом, занимавшимся, кажется, проектировкой консервных линий.