Виктор Салошенко - Председатели и губернаторы. Взаимосвязь времен, Или Судьбы, жизнь и деятельность председателей Краснодарского крайисполкома, глав администраций (губернаторов) Кубани за 65 лет ­ с 1937 по 2002-й.

• Название: Председатели и губернаторы. Взаимосвязь времен, Или Судьбы, жизнь и деятельность председателей Краснодарского крайисполкома, глав администраций (губернаторов) Кубани за 65 лет ­ с 1937 по 2002-й.
• Автор: Виктор Салошенко
• Издательство: Северный Кавказ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-94637-003-0

В центре повествования — председатели Краснодарского крайисполкома, главы администраций (губернаторы) Кубани за 65–летнюю (1937—2002 гг.) историю образования, становления и развития края. На страницах новой книги читатели встретятся с руководителями Кубани, чьи имена теперь принадлежат истории. Это В. А. Симончик, И. С. Богданов, П. Ф. Тюляев, М. М. Бессонов, Б. Ф. Петухов, И. Т. Трубилин, С. Ф. Медунов, Г. П. Разумовский, Н. Я. Голубь, В. Н. Щербак, В. Н. Дьяконов, Н. Д. Егоров, Е. М. Харитонов, Н. И. Кондратенко, А. Н. Ткачев и другие.

Впервые опубликован ряд новых фактов из жизни руководителей Кубани советского периода, на служебных документах которых зачастую стоял гриф «совершенно секретно», а также помещены редкие исторические фотографии.

Вновь оживут в памяти незабываемые годы созидательной борьбы за превращение Кубани в «жемчужину России», полные надежд и разочарований.

Человек оставляет после себя результаты своих дел и поступков, с которыми последующие поколения связывают его имя. А оно может быть как символом восторга, так и ненависти или равнодушия.

Книга адресована читателям, интересующимся историей Краснодарского края, ибо из истории мы черпаем опыт, на основе опыта образуется самая живая часть нашего практического ума.

---

Все это так, но невольно напрашивается несколько вопросов. Попробуем все по порядку: кто «случайно» передал дело не в ФСБ, а в милицию? «Следователям стало все ясно»: как это прикажете понимать? Что именно «ясно»? Если стало известно усилиями опытных частных сыщиков о мотивах и участниках преступления, а тем более фамилии трех исполнителей, то где их фамилии, ведь времени с момента взрыва прошло более семи лет!

Первым делом, как, наверное, и замышлялось, тень подозрения пала, разумеется, на Егорова: именно ему, по мнению некоторых сил, был выгоден взрыв в «Кубанском курьере», потому что газета изо всех сил старалась по любому поводу «разоблачить» и опорочить его имя.

14

Одной из первых публикаций «Кубанского курьера» была «Сага о кубанском сахаре», где вместо эпиграфа, почти по Маяковскому, значилось:

Сливеют губы с холоду,
Дождями сумрак смят,
Под ржавою телегою
Колхозники лежат.
Я знаю — сахар будет,
Я знаю — сахар есть,
Когда такие люди
В начальстве края есть.

И далее в том же духе. То, что сахар был в большом дефиците, это факт. Что им торговали через созданную Егоровым фирму «Екатеринодарсахар» — тоже факт неоспоримый. По Люберецкому сахарному заводу существовали две версии. По одной, это дело по просьбе Шумейко прикрыл могущественный Коржаков. По другой — это провокация агента КГБ Травникова, внедрившегося по заданию полковника В. Чаленко. Так утверждали некоторые из названных друзей Егорова.

«Кубанский курьер» действовал разнообразно. Вначале он опубликовал некую информацию от имени вымышленного Г. Беднякова (фамилия подходящая!), якобы ветерана войны и труда.

О чем же писал «борец за правду Бедняков»? А вот о чем. «Прочитал я статью в газете «Кубанский курьер» «Сага о кубанском сахаре» и полностью согласен с правдивой позицией, занятой редакцией. Правильно делают ее главный редактор, журналисты, вскрывая факты коррумпированности главы нынешней кубанской администрации. А мы‑то думаем, почему никак не можем отоварить наши сахарные талоны? Оказывается, губернатор Егоров Н. Д. сплавил наш сахарок своим друзьям из других областей и весей. Сплавил по дешевке, по 30 рублей за килограмм, а нас, ветеранов войны и труда из Краснодарского края, вынуждает брать этот продукт в коммерческих магазинах по 146 рублей за кило. Где же ваша порядочность, господин Егоров, где ваша совесть, и есть ли она у вас вообще, если вместо того, чтобы честно признать свои ошибки, вы устраиваете судилище над газетой, единственной в крае осмелившейся сказать вам правду в глаза».

Вот и все: «утка», как говорится, запущена. Теперь «проблему» можно и расширить: «Вы виноваты в том, что развели в городе и крае спекуляцию товарами. Вас, может быть, они и устраивают, у вас‑то зарплаты тысяч 50, не меньше. А каково нам, с двумя — тремя тысячами в месяц? Вы о нас подумали?

Я считаю так: если вы неспособны навести хотя бы в этих элементарных делах порядок, тогда вам лучше уйти в отставку».

Однако самое любопытное, что тут же, на одной полосе, рядом с «разоблачениями» о Егорове, «Курьер» сам же себя сечет, а может, ерничает устами какого‑то казака Н. Погребитского из Павловского района.

Посудите сами. «Вот тянет меня поговорить о курьерах и все тут. Мало того, что поболтать бы, так нет. Охота на страницах одного из них поговорить о наполеонах. Ну, положим, не о наполеонах, а о наполеончиках. Ну так вот, о курьерах. У гоголевского Хлестакова курьеров было десятки тысяч, которые скакали, а куда, зачем, а черт их знает. Хлестакову было виднее, он их принимал, он их отправлял: своя рука владыка. Ближе к нашим временам: у Ильфа и Петрова в «Золотом теленке» курьеры стали покладистее. Не спеша попивая квас в каждой попутной будке, вступая в дрязги и попутные скандалы, геркулесовские (и Паниковский тоже, но уже рогакопытовский), они шествовали с величием библейских волхвов, и их мало интересовала срочность дел, носителями которых они были. То было золотое время курьеров. Нашего «Кубанского курьера» черт дернул родиться несколько ранее этого «золотого времени», и его вовремя прихлопнули. Восстав из пепла, «Кубанский курьер» начал новую жизнь как газета администрации края, но не повезло ему на этом поприще. Надо было лизнуть, а он гавкнул. Да на кого гавкнул?! Не на Наполеона, а на наполеончика! А уж эти своего «чувства сладкого (вместо собственного) достоинства» поругания не потерпят! Догавкался наш «Кубанский курьер», а теперь он уже и не «орган администрации», а чистой воды газета кубанских казаков, за которую позицию кубанцы его и будут поддерживать. Газета трудового народа Кубани».

Как говорится, да уж!

Или вот этот, за душу берущий перл от липового автора из Апшеронска: «НАСТАЛ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ КУБАНИ, когда большевиками губернатором назначен Егоров. Сначала он развалил сельское хозяйство, обманул крестьян, отобрав все, что причиталось по чекам. Потом продал сахар, забрав у бедных людей последнее. День и ночь гудят самолеты, вывозящие наше продовольствие грузинам и армянам, в то время как у русских смертность превышает рождаемость».

Но как бы там ни было, у Егорова, помимо его государственных забот и человеческих устремлений, эта возня сил и здоровья отнимала значительно.

15

Задумывался ли Егоров, в то время стремительно, словно на дрожжах росший политик и крупный государственный Деятель (взять хотя бы две его должности: министр по делам национальностей и региональной политике России и глава кремлевской администрации), о смысле и ценностях своей жизни? Или он обладал настолько прагматическим умом, что сия деликатная сфера бытия человека во власти его не затрагивала и не особо его волновала. Есть работа, высокая должность. Что еще надо?

И все же, мне кажется, Николай Дмитриевич в душе был человеком глубоко ранимым и, может, даже религиозным.

Однажды, накануне переезда в Москву, где предстояло с ходу осваивать высоченные и ответственные должности, находиться с Президентом Ельциным на короткой ноге, он вдруг почувствовал себя одиноким, несмотря на то, что вокруг было много друзей, старых и новых, но которые водили дружбу с ним по разным обстоятельствам: одни ради дела, другие ради должности, третьи — на всякий случай, авось пригодится…

В то время он похудел, осунулся. Он явно болел — это было видно по ставшей замедленной походке. Даже его «начальственный», не по годам объемный живот, который на глазах будто вырос, никак не говорил о здоровье хозяина. Напротив, лицо у Егорова с каждым годом, а затем месяцем становилось все более обрюзглым, и только печальные глаза, в которых порой отражалась настоящая, затаенная боль, выдавали его с головой: Николай Дмитриевич был не на шутку болен. Из близкого окружения Егорова о плохом состоянии его здоровья, пожалуй, достоверную информацию имел куратор здравоохранения края, доктор Юрий Владиславович Дьяченко. Но он, свято соблюдая тайну Гиппократа, всячески переводил разговоры на эту тему в разряд шуток или дежурного ответа: а почему вы об этом спрашиваете? Здоровье у Николая Дмитриевича вполне в норме!

Егоров не любил афишировать свой недуг и даже запретил докторам появляться на пороге своего кабинета, как бы того ни требовали обстоятельства.

Его должности, требовавшие отменного здоровья, заслоняли вдруг вставшую перед ним проблему, и он, не щадя себя, полностью посвящал себя изнурительному и выматывающему силы труду.

Первый тревожный сигнал прозвучал в Грозном: он вдруг почувствовал, как проваливается в глубокий мрак. Ночью ему стало плохо, но он, перекошенный от боли и мокрый от разом подскочившей температуры, сидел, укутавшись солдатским одеялом, будто восковая кукла. Даже порученца не кликнул, сжав до боли свои зубы, так что почти прокусил палец. Потом в кругу самых близких друзей он с горечью признался, что именно в Грозном в результате той новогодней, не пролазной грязи и дикого холода он лишился одной четверти легкого.

Но это был всего лишь первый звонок. За ним последовали все новые и новые, цепко настигавшие упорно идущего к вершинам власти Егорова.

И тогда он воззвал к Богу. Нет, он не пошел в церковь, чтобы попросить прощения у Господа за свои прегрешения, он не стал искать встречи со священником. Он просто подумал о милосердном и всепрощающем Боге как избавлении от непереносимых страданий и физических мучений.

Мало кто знал, что в своем бумажнике, возле сердца, он носил маленький клочок бумаги, время от времени заглядывая в него и задумываясь над чем‑то притягивающими его строками:

Легкой жизни я просил у Бога:
Посмотри, как мрачно все кругом.
Бог ответил: «Подожди немного,
Ты меня попросишь о другом».

Вот уже кончается дорога,
С каждым годом тоньше жизни нить…
Легкой жизни я просил у Бога…
Легкой смерти надо бы просить…

Иван Тхоржевский