Юрий Терапиано - «…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда»: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953-1972)

• Название: «…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда»: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953-1972)
• Автор: Юрий Терапиано
• Издательство: Библиотека-фонд "Русское зарубежье", Русский путь
• Жанр: Филология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-85887-309-X

1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.

Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли». Владимир Федорович Марков (р. 1920) — один из самых известных представителей второй волны эмиграции, поэт, литературовед, критик, в те времена только начинавший блестящую академическую карьеру в США. По всем пунктам это были совершенно разные люди. Терапиано — ученик Ходасевича и одновременно защитник «парижской ноты», Марков — знаток и ценитель футуризма, к «парижской ноте» испытывал устойчивую неприязнь, желая как минимум привить к ней ростки футуризма и стихотворного делания. Ко времени, когда завязалась переписка, Терапиано было уже за шестьдесят. Маркову — вдвое меньше, немного за тридцать. Тем не менее им было интересно друг с другом. На протяжении полутора десятков лет оба почти ежемесячно писали друг другу, сообщая все новости, мнения о новинках и просто литературные сплетни. Марков расспрашивал о литературе первой волны, спорил, но вновь и вновь жадно выспрашивал о деталях и подробностях довоенной литературной жизни Парижа. Терапиано, в свою очередь, искал среди людей второй волны продолжателей начатого его поколением литературного дела, а не найдя, просто всматривался в молодых литераторов, пытаясь понять, какие они, с чем пришли.

Любопытно еще и то, что все рассуждения о смене поколений касаются не только эмиграции, но удивительным образом схожи с аналогичными процессами в метрополии. Авторы писем об этом не думали и думать не могли, но теперь сходство процессов бросается в глаза.

Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей...»: Эпоха 1950-x гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов, 2008. С.221-354.

---

Говорят, вышли «Опыты», их здесь еще нет. Они выходят так редко, что парижская публика успевает начисто забыть о них, когда вдруг опять сталкивается с моим отзывом о них в «Р<усской> м<ысли>». Впрочем, «О<пыты>» и не стали чем-либо здесь.

И<рина> Н<иколаевна> и я шлем Вам наш привет.

Ваш Ю. Терапиано

P. S. Простите за помарки, глаза подводят — делаю описки.

45

24. VI.59

Дорогой Владимир Федорович,

Жаль, что «Р<усская> мысль» до Вас не доходит, т. к. иногда там бывают интересные статьи разных лиц.

Об «Опытах»[239] — о Вас — я нахожу, что Вы развенчали Мамченко довольно жестоко[240]; по-моему, мостом между его логикой и логикой читателя все-таки служит религиозное отношение Мамченко, в его свете многое проясняется: к человеку, к жизни, к связанности людей между собою, — это Мамченко «спасает».

Заодно «проехался» там по поводу «оксюморон» и «катахрезы» — малопонятно для читателя, но зато похвалил Вас за рецензию о переводах А. Биска[241].

О «Мостах» должен был писать Адамович; он оставил за собой «Мосты» (как было сказано редакцией) еще во время моей болезни, но ничего и не написал, а я уже не мог писать — так, вероятно, и останется[242].

Берберова очень самоуверенна и активна, но не думаю, чтобы по существу ее мнения и оценки были верны.

«Гурилевские романсы» идут в печать. Наша типография все время медлит — до сих пор еще не закончила книги Ирины Яссен, а теперь ее уже поздно выпускать в свет до осени. Но печатать будет летом (т. е. сначала набирать и т. д.). Фактически, т. к. у меня мало времени и живу я не в городе, исполнительные функции перешли к С. Прегель.

Мне очень понравилась книга Моршена[243], и я его похвалил от всего сердца[244]. Для критического разбора (а не для газетного отзыва), правда, следовало бы указать на кое-где имеющиеся недочеты — некоторые слова, строчки, но в общем он вполне заслуживает похвал — и серьезных похвал. Думаю, что и с Гумилевым он не в столь уж близком родстве, Гумилев «метафизичнее», т. е. многопланнее его, духовнее, а у Моршена больше «terre a terre[245]», но зато он имеет больше иррациональной поэтической прелести (прирожденной, «Богом данной»), чем Гумилев. Ах, если б Моршен и дальше шел вперед, развивался бы, не сорвал бы на чем-нибудь неподходящем свой голос! Сейчас мы все так разъединены, так географически удалены друг от друга, что нет возможности «поговорить», а ведь именно на словах можно сказать то нужное, то главное, чего ни в какой рецензии не скажешь.

Как все в литературной жизни, спор Ульянова с Одоевцевой уже настолько увял, настолько в прошлом, что и возвращаться к нему нет смысла[246]. Последний же ответ Ульянова[247] был недопустимо груб по форме — какая-то «буренинщина» (не знаю, слышали ли Вы о критике «Нового времени» Суворина — Буренине, который в дореволюционное время прославился своей чрезвычайно резкой, грубой и глупой руганью всех замечательнейших тогдашних поэтов?). И еще — Ульянов даже во времени заблудился, на что я и указал в моем письме в редакцию «Н<ового> р<усского> слова»[248]. А в общем, хотелось бы вообще прекратить эту глупую манеру «ниспровергать друг друга» — кому это нужно? Читатель даже не читает, а литераторы — только кровь себе портят. А И<рина> В<ладимировна>, в частности, и так уже измучена и своим горем, и необходимостью применяться к новой обстановке жизни, и одиночеством.

Книга же Кленовского[249] (я писал о ней вместе с книгой Моршена) — хорошие стихи, которые писаны как будто в 1912-15 гг., поэтому-то они и нравятся 70-летним и профессорам-литературоведам, вроде Глеба Петровича, он с годами становится все ближе и ближе к академическому стилю, Моршен для него: «Куда же ему до Кленовского!..» А человечески — «желаю Кленовскому всяческого успеха», он, тем более, говорят, — болен.

Надеюсь, «разгрузившись», Вы сможете писать — давно не приходилось читать Ваших статей. А как стихи?

Ирина Николаевна и я шлем Вам наш дружеский привет.

Ваш Ю. Терапиано

46

4. IX. 59

Дорогой Владимир Федорович,

Жалею, что «Р<усская> мысль» не получается в библиотеке Вашего университета, т. к. в пересказе всякое написанное — не то.

В частности, хотел бы, чтобы Вы прочли рецензию на Моршена.

Опасно только, если он верит в науку больше, чем нужно, и склонен (как я слышал) к поэтическим опытам в этой области. Вот О. Ильинский в «Мостах» II поместил два стихотворения — одно об университете, а другое — о телескопе[250] — получилось не блестяще. То же, что Моршен (сознательно) не религиозен — еще не беда, но по натуре он чувствует шире, чем сам думает, — говорит, будущее покажет, — хотя — страшно всегда ждать новых стихов от того поэта, которого только что сильно похвалил.

Мне очень неприятно наше столкновение по поводу Мамченко. Мамченко, действительно, был очень огорчен Вашей рецензией, получилось очень зло и беспощадно: его слабости Вы показали — вот я и хотел, в поддержку ему, указать на его сильное место. Впрочем, дело вкуса.

Что же касается редких терминов, то у нас, в Париже, формалисты давно забыты, и поэты, читая, спрашивали: «что это такое?» (Вспомним — из воспоминаний Г. Иванова — как Блок не знал, что такое какой-то термин, забыл сейчас!) — Вы, конечно, и как ученый, и как привыкнувший к терминологии формалистов, — да еще для «Опытов» («Опытов», кроме поэтов, здесь вообще никто не читал), могли употребить такие термины, так что с обеих сторон — род недоразумения. Во всяком случае, у меня не было никакого желания обидеть или нападать. И там же я отметил Вашу интересную и хорошую заметку о переводах Рильке. Но вот то, что меня действительно огорчило, — это Ваши слова о том, что Вы решили «уйти из литературы». Ведь реакция Адамовича на «Моцарта»[251] — одно только мнение: если не дошло до него, вовсе не означает, что виноваты Вы, что Вы не сумели «довести», м. б., виноват как раз он — плохо читал, невнимательно читал и т. д.? Я всегда стараюсь стать на точку зрения противника и повлечь себе урок, если его возражения найду правильными, но никогда не «поддаюсь» — мало ли кто и что думает? Вы же, как многие писали, единственный человек из Вашего «поколения», кто может (и кто должен) писать статьи. Как же Вы вдруг так на себя несправедливо нападаете? Литературная жизнь — всегда ряд всяческих столкновений, мнений, и хорошо еще, если эти столкновения мотивируются только вкусом, а не чем— либо более житейским.

Вот на днях, перебирая часть архива, нашел то, что писали в «Нашей стране» о Бунине. Можно быть знаменитостью, можно быть лауреатом, можно быть 80 лет от роду, а от нападок, когда поносят тебя, как мальчишку, никто не гарантирован. Иногда даже удивляешься. Вот, например, Г. Струве пишет об И. Одоевцевой: «глупая и грубая статья»[252] — как это грубо! Ведь и о нем кто-нибудь тоже может написать: «глупая статья Г. Струве»? — Вот тон, который, в связи с Ульяновым, расцвел в «Возрождении» и в «Н<овом> р<усском> слове». На днях мне показали журнальчик возвращенцев. Там некий советский патриот, со всеми цитатами («грязное белье» и т. д.) смакует споры, поднявшиеся по поводу статьи Ульянова: «Эмигранты о самих себе» и кончает, ссылаясь на Г. С<труве>, что эмигрантская литература умерла. А почему она умерла? То, что выпали прославленные старые имена, вовсе еще не означает, что кроме Кленовского и Алексеевой нет поэтов… И что за типично русская манера всегда поносить свое и «каяться». У нас скоро съезд с vacances и начало литературного сезона. Основали общество: 2 раза в месяц читать доклад с обсуждением, публика по приглашению, «для себя», чтобы выйти из спячки последних лет — увидим, какие будут результаты.

Ваша книга должна быть готова в сентябре. Думаем устроить вечер «Рифмы», на котором выпустим все напечатанные «Р<ифмой>» книги за последний год[253]. Но деталей не знаю, т. к. С.Ю. Прегель до 15 нет в Париже.

Странно бывает. Ни с того ни с сего стал перечитывать «Державина» Ходасевича, затем — стихи Державина. Вдруг — Водов дает мне для отзыва работу Иваска о Державине («Жизнь Званская»[254]) — и так вот уже две недели, всюду Державин! А я нежно люблю его некоторые стихи — уходишь в них, как в тень густого сада, когда день сухой и душный. В воскресенье служим панихиду по Г. Иванову — уже год. И опять Державин:

«Река времен…»

Желаю Вам всего самого хорошего, И<рина> Н<иколаевна> и я шлем наш привет Вашей супруге и Вам.

Ваш Ю. Терапиано

47

25. XI.59

Дорогой Владимир Федорович,

Задержался с ответом, т. к. хотел во что бы то ни стало разыскать для Вас адреса Ларионова и Пуни[255].

Обратился для этого к художникам, но — что за публика! — никто не мог толково сообщить адрес: один не помнил улицы, другой № дома!