Томас Гиффорд - Преторианец

• Название: Преторианец
• Автор: Томас Гиффорд
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: Политический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21865-3

Казалось бы, операция по физическому устранению легендарного «Лиса пустыни», немецкого фельдмаршала Эрвина Роммеля, спланирована «от и до» и провала быть не может. Однако тайная миссия британской разведки завершается неудачей. Кто предал английских агентов? Где проходит грань между высшими стратегическими интересами и изменой, личной ответственностью и безрассудной отвагой, вечными ценностями и холодным расчетом?

Впервые на русском языке!

---

Никто, кроме высшего командования германского штаба, и не подозревал, что Гитлер уже настегивает своих генералов, отчаянно готовясь играть ва-банк под занавес. Никто не думал, что германская армия и авиация еще найдут в себе силы для последнего удара. Все полагали, что остается только стереть остатки грязи всесокрушающим наступлением, которое пронесется по городам и залитым кровью полям до самого Берлина. Никому не приходило в голову, что союзникам снова придется обороняться.

Стефан Либерман, потянув за все ниточки, добился аккредитации военного корреспондента. Он отбыл в Париж, чтобы оттуда описывать окончание войны для глянцевого журнала: очерки о Париже без немцев, первое свободное Рождество без серой нацистской формы на Елисейских полях и как принимают все это французы, а потом прорыв «линии Зигфрида», переправу через Рейн, окончательное падение Третьего рейха — и он вернется в Вену — искать выживших родных. Он заметил, что если во всем этом не найдется сюжета для пьесы, ему придется искать себе другую профессию.

Все это сообщил Годвину Гомер Тисдейл. Они сидели в его конторе, в квартале от «Кафе Ройял».

— А зачем тебе знать, куда девался Либерман?

Болтая, Гомер учился извлекать карты из шляпы — обычное занятие в конце рабочей недели. Был вечер пятницы.

— Я слышал, что его выпустили. Везет же ему. Гомер, если выпустили его, — подумать только, драматурга! — то могут выпустить и меня. Ты меня слышишь?

— Давай не будем начинать сначала, Рэй. Радионачальство, газетное начальство, начальство с Мэдисон-авеню… Знаешь, что у них на уме? Они ожидают торжественного возвращения Роджера Годвина на родину. Победоносный герой вступает на родную землю, радио наготове, телевидение поджидает за углом, бум по случаю окончания этой дерьмовой войны — прости мой французский, — и ты — один из знаменосцев новой эры…

— И причем здесь цены на бобы?

— Они считают, что ты склонен нарываться на неприятности.

— Склонен. Гомер, я живал в Париже, я там познакомился со Сциллой… черт, с кем я там только не познакомился! Я хочу опять увидеть этот городок, теперь, когда наци ушли…

— Слушай, Рэй, помешать тебе никто не сможет. Но я, лично я, считаю, что ты действительно ищешь себе шишек на голову… Почему бы не дождаться, пока кончится война? Уже недолго осталось.

— Гомер, когда кончится война, туда всякий сможет поехать. А мне надо сейчас. Либерман всего-навсего драматург… Ну же, сделай вид, будто ты мой агент и менеджер, начинай устраивать мне командировку, аккредитацию, транспорт и прочее.

Он уже выходил из кабинета, когда Тисдейл спросил:

— Сцилла поправилась?

— Голова еще побаливает.

— Вы в «Дорчестере»?

— Да, пока дом не соберут заново.

Тисдейл с восхищением помотал головой:

— В «Дорчестер» совершенно невозможно устроиться. Вы со Сциллой и впрямь знаменитости.

— Благодаря тебе, Гомер.

— Благодарю тебя, мой повелитель.

Он наконец извлек карту из своего котелка.

— Ну вот, не так уж сложно.

— Главное — ловкость рук, Гомер.

Глава тридцатая Декабрь 1944. Бельгия

Годвин в жизни так не мерз.

В жизни так не мерз, не был так голоден, измотан и напуган. И грязен. Выжат до предела. Напуган до смерти. Бесконечные отзвуки разрывов, земля содрогается, стены качаются, и пласты снега скатываются с еловых лап тысячью лавин. Воздух полон снега, комьев грязи, шрапнели и сотен летящих обломков. Он пережил «Блиц» в Лондоне, но там было совсем другое дело. К тому же Годвину казалось, что он начал глохнуть. Он уверен был, что в животе у него бурчит, но не слышал бурчания. Он гадал, сколько ему еще осталось. Хватит ли времени?

Он так долго бродил по этим перекопанным взрывами, наполненными кашей из снега и грязи колеям, бывшим некогда дорогами, так долго пробирался через гектары леса, от которого остались только расщепленные пни да завалы стволов, натыкаясь то на трупы, то на брошенные грузовики, джипы и танки, что начал терять счет времени. Возможно, так всегда бывает перед смертью. Может быть, тебе становится безразлично, какой нынче день, если ты давно не спал, и замучен страхом и бешенством, и забыл, что значит не бояться. Снег, дым и туман застилали солнце, ночи были немногим темнее дня. Какая разница, на какой день ты наконец прикончишь свой последний паек и поймешь, что в нем — вся твоя жизнь?

Он боролся со сном. Он прижимался спиной к стене, и дул на пальцы, и мечтал развести огонь, но от костра могут загореться остатки здания, и где он тогда окажется? Поэтому он старался вспоминать. Вспоминалось с трудом, мысли путались.

Вот первая ночь на дороге от Парижа. Они едут в старом приземистом черном «ситроене». Они втроем отправились навстречу немцам, по слухам, прорвавшим фронт в Бельгии. Они стремятся навстречу войне, ищут фронт в мокром снегу и грязи и еще не знают, что фронт окружил их со всех сторон, что он непрерывно смещается, что танки и двести пятьдесят тысяч немецких солдат форсируют реку Ор и рвутся к Антверпену, не знают, что проклятая война вот-вот обрушится на них танками, автоматчиками, артиллерией. Германская армия пыталась отыграть хоть одно очко в проигранной партии. Потом ночлег на лесопилке после того, как он отбился от спутников под сильным обстрелом в местечке Манхай, — ночь, когда он задыхался в сырых опилках и в дыму «ситроена», медленно догорающего в снегу. Еще недавно на лесопилке работали круглосуточно — из лесов под Сен-Вит подвозили лес и распиливали его на доски, чтобы строить зимние бараки для армии союзников, которые готовились в самом скором времени разбить вдребезги последние остатки рейха… А с рассветом уже разбегались, спасаясь от немецких танков, надвигавшихся из леса, валивших перед собой деревья, возникавших из густого тумана и снежных вихрей под треск пулеметных очередей, и сотни фигур в белых маскхалатах, бежавшие за танками, казались призраками, плывущими рядом с тяжелыми машинами, и непрестанно били автоматы…

И еще ночь, когда он не знал, куда его занесло. Несколько человек сбились кучкой у огня в ледяной гостиной некогда изысканного «шато», покинутого несколько дней назад американским штабом и теперь пустого, закоптелого, с оспинами пулевых пробоин на стенах… И еще ночь, когда он стоял на посту с одиноким, перепуганным американским солдатиком из Дубьюка, которому вручили базуку и велели удерживать перекресток, если прорвется 6-я танковая армия Сеппа Дитриха. Чтобы управляться с базукой, нужны были двое: один — чтобы наводить и стрелять, другой — заряжающий. Но напарник часового, заслышав адский грохот в лесу за скрытым туманом поворотом дороги, сказал «спасибо, с меня хватит» и ушел по дороге, оставив защиту демократии и человечества тем, кто лучше снаряжен для этой работы. Годвин наткнулся на парнишку с базукой незадолго до полуночи. Оба они растерялись, оба были напуганы и промокли до нитки и вздрагивали при каждом выстреле из затянутого туманом леса, где снега было по колено, и они вдвоем охраняли в ту ночь Западный фронт, а Сепп Дитрих прошел какой-то другой дорогой…

Много было ночей: ночи в комнате смеха, ночи в павильоне ужасов, и вот он снова в Мальмеди, которая когда-то была чудесной деревенькой, а теперь практически исчезла с лица земли.

Бомбежка продолжалась уже два дня. Или три? Какая разница? По какой-то причине — какой, он уже не понимал, а может, не понимал и раньше — американцы сочли нужным бомбить Мальмеди. Возможно, это была ужасная ошибка. А может, они знали, что делают, и просто не потрудились предупредить людей из 291-го саперного батальона и других, проходивших через Мальмеди или окопавшихся здесь. Какая разница?

Насколько он мог судить, американцы, и британцы, и немцы стремились убить всех на своем пути, быть может, все население Бельгии. Вот к чему свелась под конец война, но Годвин не участвовал в этой войне. Действительно не участвовал. Он был здесь по личному делу. Две недели назад он сидел в Лондоне, вел обычные репортажи на Соединенные Штаты, писал свои статьи, отмечал шестое военное Рождество — а теперь он здесь, сидит на собственной заднице в разбитом бомбами деревенском доме, в деревне, уничтоженной немецкой армией, где у него на глазах немцы хладнокровно расстреляли кучку только что захваченных в плен американских пехотинцев. Так теперь велась война. К черту пленных, пленных не брать. Война в пустыне осталась далеко позади, и вот к чему все пришло.

Он вспоминал, как прятался в каком-то подвале, вместе с такими же перепуганными, как он, людьми. Местечко называлось Труа Понт, и там тоже сверху доносились автоматные очереди, и здание над ними содрогалось до основания. И какой-то старик сказал, что гансы палят в них из Большой Берты, что это самая большая пушка в мире, и стреляют они издалека, из-за «линии Зигфрида», со специальной железнодорожной платформы…