Николай Брешко-Брешковский - Принц и танцовщица

• Название: Принц и танцовщица
• Автор: Николай Брешко-Брешковский
• Издательство: НПК "Интелвак",
• Жанр: О войне
• Год: 2000

В книгу включены два романа Николая Николаевича Брешко-Брешковского (1874-1943), представителя первой русской эмиграции. Его сравнивали с А. Дюма-отцом и Ж. Сименоном, о нем тепло отзывался А. Куприн. Его романами зачитывалась вся зарубежная Россия. Но в то же время его жестко критиковала пресса. Динамичные, остросюжетные произведения Брешко-Брешковского - увлекательное и легкое чтение.

---

Ничуть не уважающая вас, ибо вы достойны одного презрения,

Медея Фанарет.

На что рассчитывала Медея? Какой предвкушала эффект? О, ей хотелось многого этим письмом достигнуть! И хотя сочинила его Фанарет, ослепленная ненавистью и другим чувством, в котором сама не хотела сознаться, но имя которому была зависть, однако ослепление не помешало, а может быть, и помогло верности удара. Медея, если и не вполне, то все же достигла цели. А цель — смутить покой чистой хорошей девушки, отравить ее чистую девичью душу и пусть на какой-нибудь час, даже на минуту, превратить эту душу в трепещущий, захваченный грязными руками комочек…

Но это еще не все. А поколебать Дианиру сомнением, двойным сомнением, и в своих собственных артистических достижениях, и в любимом человеке?…

Когда Дианире подано было письмо, какое-то недоброе предчувствие охватило ее. С недоумением глядела на чужой незнакомый почерк, с опасением отдаляла момент вскрытия конверта. Конверта надушенного, продолговатого, твердого и без марки. Горничная пояснила, что письмо это доставлено шофером из отеля «Мажестик».

— «Мажестик», «Мажестик»? — недоумевала княжна.

Странно, кто бы это мог быть? Никто из ее знакомых не останавливался в «Мажестике». Да и вообще, она за все эти дни не встретила в Сан-Себастиане никого, решительно никого из своих прежних знакомых. Не ошибка ли это? Какая же ошибка, когда адрес написан подробный и точный. Указан не только отель, где живет Дианира, но даже и номер комнаты. А затем неведомая корреспондентка, — почерк женский, — сваливает все вместе: и королеву пластических поз, и Дианиру, и ла принцесс Дубенская. В общем, не адрес, а салат оливье какой-то. Победив свое предубеждение, княжна заставила себя в конце концов прочесть письмо, прочесть до конца, хотя несколько раз физически подступавшее отвращение внушало желание скомкать и разорвать в клочки эту гнусность. Она, вероятно, так и сделала бы, если бы не помешали.

Знакомый стук в дверь и знакомое «антрэ», знакомое тому, кто вслед за этим «антрэ» вошел. Обычный визит Язона в его, вернее, в их, обычный утренний чай.

Она всегда встречала его такой приветливой, солнечной улыбкой. Всегда, а сейчас…

— Княжна, что с вами? — встревожился он. — Что-нибудь случилось? Дурные вести?

— Нет, ничего… А разве, разве что-нибудь заметно?

— Еще бы не заметно! Еще бы. На вас лица нет! Да если бы я даже не видел вашего лица, я почувствовал бы. Это передается. Вскоре и мысли наши будут одни и те же, — хотел сказать принц, но слова застыли у него на губах, так посмотрела на него Дианира.

Странный взгляд. Странный для нее и в ее устах вопрос:

— Вы думаете?

А сама нервно комкает письмо.

— Елена, что все это значит? — похолодел Язон. — Вы всегда такая ясная, такая светящаяся, а сегодня… Это письмо? Я не допытываюсь о содержании. Скажите одно, скажите! Дурные вести?

Она не отвечала. Какая-то борьба, какие-то сомнения. Потом решительный жест:

— Прочтите!..

— Елена!

— Прочтите! — повторила она еще более твердо.

Он не мог ослушаться и нерешительно взял письмо. С первых же строк понял все, и кровь густо залила его лицо, забила в висках маленькими молоточками…

А княжна следила за ним бледная-бледная. Вся ее жизнь, вся ее пытливая душа, все это было во взгляде светлых, широко раскрытых застывших глаз… Кончив читать, Язон судорожно скомкал письмо. Дианира не видела его еще в таком гневе. Он задыхался, не будучи в состоянии вымолвить ни звука. И все, что было и в натуре, и в лице его восточного, знойно-полуденного, все это резко выступило наружу.

Еще не совсем овладев собой, он глухо, с усилием произнес:

— Ее счастье, что она женщина! Посмей это сделать мужчина, сегодня же, сегодня еще одного из нас не было бы на свете!

Она подошла к нему и нежно провела рукой по его голове.

— Язон, успокойтесь! Вы должны быть выше этого. С кем считаться? Она хотела меня унизить, оскорбить. Сначала мне в самом деле было больно и гадко, затем — затем я только пожалела ее. И какая все это ложь относительно вас.

— Елена, разве я не сказал вам все, не открыл, не желая ничего таить от вас? До сих пор я сносил все с молчаливым презрением, пока это «все» касалось только меня, но раз она посягнула на ваше спокойствие, горе ей, горе всем тем, кто с ней! И если я не могу потребовать к ответу ее как женщину, мне ответит за себя и за нее Мекси.

— А я вас умоляю не предпринимать ничего! Поверьте мне, гордое презрение — лучшее оружие в таких случаях. Подумайте только: дуэль? С кем? С Мекси? Этим парвеню? Нет, нет, Язон! Успокоившись, вы сами скажете, что я права. А вот о чем я думаю. Может быть, действительно мне больше не следует выступать? Может быть, она искренне советует мне?

— Елена, опомнитесь! — горячо воскликнул он, схватив ее за руки. — Вы создали новый жанр, вы вызываете восхищение у людей, которые тонко понимают и чувствуют… Как это дико звучит: искренность и Фанарет! Она вся, вся пропитана ложью. Бешеной завистью продиктован этот лицемерный совет. Последуй бы вы ему, какое это было бы для нее торжество!

— Язон, вы меня любите, но любовь не должна быть слепа. Наоборот. Она должна быть искренней, до жестокого искренней. И во имя этой жестокой искренности… Я не кажусь вам смешной дилетанткой?

— Боже мой! Ну хорошо! Пусть я ослепленный чувством! Все, что вы — нахожу прекрасным, пусть! Но Барбасан? Этот человек редкого вкуса? А все остальные? Все, кто словно вдруг очнувшись от завораживающего экстаза, бешено вам рукоплещет? Убедил я вас? Есть еще место сомнениям? Лучший ваш ответ — это когда сегодня вечером она будет вновь сходить с ума от зависти. Это будет лучшая ваша месть этой женщине, залитой бриллиантами, как буддийский идол, и ничем не довольной, потому что в душе у нее, вместо искры Божьей, какая-то гниль…

15. НАПРАСНЫЕ МЕЧТЫ

Маврос поддерживал связь с Дистрией, частью через эмигрантов, живших за границей с первых же дней переворота, частью с теми, кто лишь за последнее время очутились за пределами ставшего республикой отечества.

Цель поддержки этой связи была двоякая: во-первых, князь вообще интересовался всем происходившим в Дистрии после того, как там пала монархия; во-вторых, пламенной его мечтой было увидеть Его Высочество на древнем троне тысячелетних предков, — князь не сомневался в конечном торжестве монархии и падении республики; и в-третьих он, Маврос, был озабочен своим имением, своими землями, составлявшими громадное богатство. Сейчас все это конфисковано…

Но Маврос с недоумением и грустью замечал, что Язон с каждым днем все менее и менее интересовался судьбой Дистрии и дистрийцев, пока это, в конце концов, не перешло в полное безразличие.

Прежде Язон еще кое-как выслушивал все новости, которые сообщал ему князь, новости, пришедшие «оттуда». Это было в Париже, но в сан-себастианский период едва Маврос пытался коснуться прямо или даже косвенно Дистрии, он получал один и тот же ответ:

— Маврос, во имя нашей многолетней дружбы, раз навсегда прошу тебя, не напоминай мне о Дистрии. Я хочу забыть, что такое королевство когда-нибудь существовало. Не посвящай меня в твои, да и не только в твои, а чьи бы то ни было реставрационные планы. То, что я сейчас скажу, невозможно, но если бы весь народ, слышишь, весь как один человек, умолял меня надеть корону и править им и Дистрией, клянусь тебе, я не согласился бы!

— Но почему же, почему, Ваше Величество? — пробовал зацепиться Маврос за какую-то надежду.

— Да потому, что я глубоко разочаровался в народе, в том самом, который еще так недавно горячо любил и считал своим.

— Ваше Величество, народ никак нельзя обвинить в том, что произошло.

— Знаю, мой друг, знаю и согласен с тобой, что революционный переворот совершается не большинством, а ничтожным меньшинством, часто какой-нибудь кучкой негодяев, знаю и все же не могу победить в себе чувства, высказанного только что… Не могу! Это одно. А затем, я потерял всякий вкус и аппетит к власти. Всюду, куда ни взглянешь, она так уронена, так втоптана в грязь, нет и следа прежнего обаяния. Самый яркий пример — бывшая Россия, те каторжники и убийцы, которые ею правят, и те, кто этих каторжников и убийц поспешил признать. Словом, я тебя очень прошу, не будем больше возвращаться к тяжелой и неприятной для меня теме.

— Ваше Величество, неужели?..

— Ты хочешь сказать, неужели я навсегда примирился со своим амплуа наездника в цирке? Изволь, — нет, не примирился, хотя нисколько не чувствую себя ни несчастным, ни жалким. Это переходное. А что будет дальше — не знаю. Может статься, уеду куда-нибудь далеко-далеко за океан и там, на чужбине, начну совсем новую жизнь.

Маврос, страдая молча, больше не возвращался к так мучившему его вопросу. Зная твердый, непреклонный характер своего принца, он видел полную бесполезность всех дальнейших попыток. Несомненно, Язон глубоко безразличен к судьбе Дистрии и, в самом деле, потерял вкус и аппетит к власти.