Эдуард Басс - Цирк Умберто

• Название: Цирк Умберто
• Автор: Эдуард Басс
• Издательство: "Художественная литература" Ленинградское отделение
• Жанр: Детская проза
• Год: 1974

Роман чешского писателя Эдуарда Басса — одно из самых популярных произведений чешской литературы XX века. В центре романа — судьба деревенского мальчика, попавшего в цирковую среду и достигшего вершин возможной славы. Писатель сталкивает своего героя с трудными жизненными препятствиями, показывает процесс формирования его характера. Перед читателями оживает вся история чешского циркового искусства, красоту и поэзию которого автор тонко чувствует и передает.

Послесловие Малевич О.М. 

---

Его взяли в цирк! Карас растерянно глядит на Кергольца, а тот знай ухмыляется да посмеивается.

— Керголец… Браток… Куда же мне в цирк… Вот дела-то… Я ж ничего не умею…

— Умеешь, Тонда, умеешь, главное — не робей. Ты умеешь делать многое, без чего здесь не обойтись… А что не умеешь — приглядишься, научишься… Ты ведь чех.

С этими словами Керголец отдернул бархатный занавес, и взору Караса открылся огромный круглый зал, почти до самого верха опоясанный сиденьями. Золотистый столб света, рассекая полумрак, протянулся от многочисленных окон и окошечек под куполом к круглой желтой площадке внизу — туда, где на прекрасном вороном гарцует всадник с красным платком на голове. Конь поднялся на дыбы, шея его изогнута, он грызет зубами мундштук, грива развевается, передние ноги бьют по воздуху, и всадник постукивает по ним палочкой.

Каменщику все это кажется видением, сном. А его курчавый товарищ деловито объясняет ему, что цирк Умберто — один из крупнейших в Европе, что принадлежит он господину Бервицу, что у них более шестидесяти чистокровных коней, не считая слона и зверинца, и что все они скоро тронутся в путь и будут кочевать до самой зимы. В дороге же цирку не обойтись без бригады рабочих, тентовиков, как они себя называют, которая могла бы за два часа поставить шапито и за полчаса убрать его. Руководит такой бригадой у господина Бервица он, Карел Керголец из Либуне. В эту-то бригаду и попал Карас. Хитрого в их ремесле ничего нет, нужно только пошевеливаться и не считать ворон. Ну, да чех никогда не подкачает! Говорят, во всех цирках для этого дела подбирают чехов, да и на другие работы тоже. Чехи нанимаются конюхами, уборщиками, униформистами, музыкантами, клоунами — кем придется; главное — все уметь и помогать всюду. А жизнь — лучше не надо: веселая, привольная, ездишь из города в город, мир увидишь, незнакомые края, новых людей… От баб — отбою нет, с ума сходят по циркачам…

Карел Керголец произносит слова со смаком, точно желая соблазнить прелестями кочевой жизни, а каменщик Карас в эту минуту невольно вспоминает маленькую лиственницу на могилке… Что сказала бы Маринка о его затее податься к циркачам, комедиантам, людям без роду без племени, бездомным бродягам! Что, если они и вправду мошенники и воры? Недаром в деревне каждый раз кричат: «Люди добрые, запирайте хаты, цыгане с медведем идут, представление будет!» И пан вахмистр тут как тут, будто из-под земли вырос, одним глазом на документы цыган косит, другим в их котел заглядывает — не угодил ли туда заяц из господского леса. «Будь на то моя воля, вывел бы всю эту нечисть», — не раз говаривал он в шинке. Вот с кем он связался, он, честный каменщик, селянин, отец семейства! Ни о чем подобном у них отродясь и не слыхивали.

Правда, Керголец вовсе не похож на цыгана, держится с достоинством и, как ни странно, внушает доверие Карасу. Этот, пожалуй, не стал бы водиться со всяким сбродом. Видно, здесь люди получше, не чета тем, что бывали у них в Горной Снежне. Да и потом, он-то корчить из себя шута не станет, у него будет работа не хуже любой другой. Еще неизвестно, каковы дела у мильнеровской артели. Крчмаржик, Церга, Вашек Зеленка, Ирка Ополецкий, Падовец — люди порядочные, отцы семейств, но кто знает: может, они теперь по дворам играют, медяки да хлебные корки выпрашивают, ночуют в сараях и хлевах. А с цирком он хоть свет повидает, и Вашеку не придется натруживать ноги. Вашек, Вашек, что-то он еще скажет на это? Надо будет купить ему в дорогу шапку, а то старая-то совсем поизносилась. Купить теперь можно хорошую — ведь он получит целых семь марок. Боже, сколько артельщикам надо дел переделать, чтобы на каждого пришлось по семи марок!

— А деньги мне так сейчас и заплатят?

— Факт, у каждого есть должок, да в дорогу надо кое-что купить — вот их и выдают, чтобы потом никаких забот не было. Но если уволишься до зимы, у тебя эти семь марок вычтут, так заведено. Можешь зайти за ними в кассу, вон та дверь, рядом с канцелярией. Только давай сначала примерим униформу. Может, подгонять придется.

Они двинулись по проходу, огибая манеж. Керголец поздоровался с наездником на незнакомом Карасу языке, и тот кивнул в ответ, не спуская глаз с ног лошади, проделывавших теперь какие-то замысловатые движения вроде танцевальных па. На другой стороне манежа высилась арка, справа и слева от которой полукружиями расходились ряды сидений, над ней располагалась небольшая эстрада. Пройдя под арку, Керголец свернул за кулисы, и они очутились в полумраке кольцеобразного коридора. Сюда выходило множество дверей, которые, как объяснил Керголец, вели в гардеробные. Карел толкнул одну из них, и они вошли в большую темную комнату, заваленную множеством странных предметов, над которыми висели десятки костюмов. Навстречу им из темноты заковылял хромой человек с худым и невероятно морщинистым лицом: казалось, природа с избытком наделила его кожей, запасам которой соответствовал лишь нос — длинный и отвислый. Посаженные у самой переносицы маленькие глазки глядели с комичной растерянностью и грустью.

— Новичок, Гарвей, — обратился к нему Керголец, — подбери-ка ему что-нибудь из своего тряпья.

— Ну и верзила, — послышалось в ответ. — Ты случайно не ирландец?

Карас беспомощно посмотрел на Кергольца. Он явно не знал, что это такое.

— Нет, Гарвей, он чех, — ответил Керголец.

— Это хорошо, Карел, это очень хорошо. Я не выношу ирландцев. Достаточно одного ирландца, чтобы отравить мне жизнь. Так, значит, чех, чех… Тем лучше, стало быть, сам сможет перешить униформу, если понадобится. Пожалуй, ему подойдет та, что носил Рудольф, Правда, тот был чуть ниже ростом, но рукава можно выпустить.

Гарвей исчез в темноте, долго копошился, пыхтел и наконец вынес великолепную пурпурную униформу с позументом на груди, золотой бахромой на плечах и золотыми лампасами. У Караса глаза разбежались. Отродясь не видывал он такого великолепия, разве что однажды в Будейовицах, когда по случаю прибытия епископа туда съехались Шварценберги, Буквои и Чернины со своими лакеями в полном параде.

— Мне что — надеть это?

— Ну да, прикинем, какое впечатление ты произведешь на международной арене.

Карас сбросил куртку и натянул на себя пурпур с золотом. Новым знакомым пришлось показать ему, как застегивать униформу на оливки[5]. Гарвей одернул «мундир» сзади, взялся за лацканы и дважды встряхнул, потом пригладил плечи.

— Сидит прекрасно, словно на заказ шит. Только рукава коротковаты, но они с запасом. Штаны примерять не будем.

— Ну, приятель, — любовался Карасом Керголец, отступив на два шага, — ты что турецкий генерал. Старик сразу перекантует тебя на фланг. Гарвей, дай-ка Антону расписаться за шкуру, да мы пойдем.

Карас детским почерком нацарапал в ведомости свою фамилию и, как был, сверкая золотом, перекинув через руку старую куртку и новые брюки, вышел вслед за Кергольцем.

— Теперь зайдем в кассу за деньгами. Как-никак, это главное, — рассудил Керголец дорогой. — Только слушай, что я тебе скажу. Эта баба в кассе — какая-то родня директору Бервицу. Она из наших краев, из Вены, а директорша откуда-то из Бельгии. Встретишься с женой Бервица, скажешь: «Добрый день, мадам» или «Добрый вечер, мадам» — и все, понял? А кассирше давай на всю катушку: целую ручку, сыдарыня, ваш покорный слуга, сыдарыня. Она тебе скажет: «Крыскот, Антон», а ты ей: «Фркельцкот, сударыня»[6] и тогда, если тебе понадобится аванс, приходи к ней в любую минуту. Ей полагается еще шить и чинить нам одежду, но ты сделай вид, что тебе это вовсе ни к чему, что ты пришел к ней только попросить иголку с ниткой и ножницы. Ты, конечно, начнешь канителиться с заплатой, даже если умеешь шить, тогда она вскочит, вырвет у тебя иголку и зашьет сама. Вот какой к ней нужен подход, понял? Баба она ничего, но с причудами. Вдова майора, фрау фон Гаммершмидт, Бервиц с ней считается. А вот с директоршей держи ухо востро. Та напялит потертый сюртук, наденет мужскую шляпу, думаешь — своя в доску, ан нет. Сам Бервиц — мужик толковый, правда, любит покомандовать, но за дело болеет. Вообще…

Керголец остановился и взял Караса за плечо.

— Тебе сюда. Найдешь меня потом на манеже или в конюшне. И вот что я хочу тебе еще сказать: самое главное в нашем деле — это любить людей, животных, работу — все. Дела будет много — и то, и другое, и третье, но если понравится, в жизнь не захочешь ничего другого. У нас тут все заодно — от директора до конюха, мы можем рассчитывать только на себя, понимаешь, только друг на друга, поэтому все должно идти без сучка, без задоринки. Но ведь это, парень, и есть самое радостное.

Четверть часа спустя Антонин Карас, каменщик из Горной Снежны, сидел перед майоршей фон Гаммершмидт, которая мелкими, аккуратными стежками подрубала рукав его униформы. Он только что рассказал ей о том, как похоронил Маринку и оказался вместе с Вашеком в Гамбурге без работы.