Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы

• Название: Крысобой. Мемуары срочной службы
• Автор: Александр Терехов
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-04-007514-6

В книгу талантливого молодого прозаика Александра Терехова вошли роман «Крысобой» и повесть «Мемуары срочной службы».

Первые же страницы романа могут повергнуть некоторых неподготовленных читателей в шок, другие отдадут должное мужественной смелости автора, избравшего своим героем профессионального крысобоя. И читатель, если он не отложит книгу в сторону, возмутившись неэстетичностью темы и описаний, захочет настроиться на производственный в некотором роде роман. И напрасно! Потому что проза Терехова разрывает первоначальную конструкцию и перерастает в остросоциальный гротеск, в многозначительную и безжалостную аллегорию. И обнажаются скрытые механизмы воздействия уже не на мерзких тварей, а на существ высшего порядка — на людей.

Более ранняя повесть «Мемуары срочной службы» в иной форме и на ином — армейском — материале поднимает ту же тему — нивелировки, порабощения личности.

---

Я оставил только камень с именем. Ведь глупо приделывать фотографию. Я рвал все ростки, когда заезжал, чтоб ничего такого не выросло — я не хотел, чтобы она жила деревом. Просто по пути, тут, ехали. Да, с работы мы. И Старый, он на станции. Я понимаю, что редко. Не так близко… Да и ты — редко стала приходить. Хотя — ты заметила? — теперь так трудно вдвоем… Какой-то несерьезный последнее время. С тобой трудно говорить серьезно. Все забываю тебе сказать… Ты даже не знаешь, сколько мы заработали. За две недели. А ты говорила, я никогда не смогу зарабатывать. Теперь развернемся, наймем людей. Я здесь сниму дом. С зимы. Вот тогда буду часто. Допишу диссертацию, там осталось переписать да источники проверить, конечно, много возни, но надо до ума довести — на два месяца запереться. Буду работать только дома. Раз в неделю — в библиотеку. Напишу работу по приманочным способам. Живу — ты все знаешь… Видишь, приходится как без тебя… Стыдно. Но ты ведь ничего не оставила мне. Я недавно, летом, чищу зубы, еще темно, Пришел просто поздно, чищу зубы и вдруг понял: большая часть моей жизни пройдет совсем без тебя. Это и раньше знал, но я вдруг это понял… Мне остается надеяться, что время между моими приходами идет у тебя быстро… Мне совсем тяжело думать, что ты все время думаешь про меня. Может, тебе есть еще о чем подумать. Может, ты бываешь где-то еще. Здесь — много места, далеко жилье. Здесь растаскивают печенье и сухари птицы. Нет воды. В городе бы — не так. Вода первое дело для них, а здесь сухо. А я все равно иду и гляжу под ноги — не бойся. Я хотел тебе сказать. В общем, я совсем не забываю тебя. Там, где я живу, рядом детсад — там есть какая-то девчонка, имя как у тебя, все время убегает, такая шалаболка, я часто слышу: ее зовут, мальчишки бегают за ней, как дураки, и кричат твое имя. Я приеду еще. Я теперь часто. Не пойдешь со мной? Не хочется? А почему? Это я смеюсь. Все я знаю. Тогда — я к тебе? Вот так-то. Да? Я сам не знаю, что я должен. Я сам. Не знаю, что я должен. Что? Я не слышу, ты понимаешь, я уже плохо вижу, я стал забывать, черты, нет, я все помню, но забывается само. Ладно. Нет, у меня теперь так много времени, но я не хочу плакать здесь.

Я жил тогда… Нет, сперва дорога. Мы приехали на Павелецкий вокзал, садоводы везли лопаты, обернутые мешковиной, в тамбурах стукали бутылки; измученные теснотой, все в охотку выходили в пахнущую пылью ночь и, не расставаясь, шли до метро под объявления посадки и прибытия, Старый выплелся из толпы, не полагаясь на доброту стерегущих метро милиционеров, сунулся к извозчикам, — он выронил поводок и не заметил, — наверное, заметил потом, я повел щенка за собой.

Я жил тогда в коммунальной квартире у Савеловского вокзала, снимал комнату у армянина Левона — Левон отправил жену и трех дочерей домой, сам поехал работать сторожем посольства в Африку зарабатывать квартиру, мне оставил комнату — девять метров, он боялся соседей и представил меня братом, и я хмуро выслушивал мнение соседей, что хорошо говорю по-русски и если со мной говорить только трезвым — ни за что не догадаешься, что армянин. Я не любил эту местность, но все же это не Хорошевское шоссе и не Волгоградский проспект, где нас хорошо знали.

Щенка я запирал на ночь. В ту пору или около того случалась одна девушка, по пути, в одном переулке у Зоологического музея, без пылу. Но когда-то я помнил, сколько мгновений поднимается лифт на ее этаж, и спрашивал по телефону: «В чем ты сейчас?» — она отвечала так, что приходилось ехать, а сейчас наступало время, когда ценишь тех, кто помнит тебя молодым, из спальни ее я видел костел — темно-красную башню, и можно придумать, что просыпаешься далеко.

Она выбежала на балкон, на ее столе под стеклом лежали снимки и засушенные листья, я рассматривал снимки, некоторые доставал прочесть, что на обороте, и засматривался на ее узкую спину, так живо и упруго наклонялась, она кричала своему суженому вниз, что, конечно, проспала, пусть он едет один, и смеялась — так он огорчался и грозил ей, она смахивала с глаз смоченные волосы и показывала ему худой кулак, словно родители дома и могут услышать, постукивала голой коленкой о железный балконный пруток, не поворачиваясь, перехватывала мою руку, восходящую под халат: ну ты что?!

Она махала ему, пока видела, прищурясь, взглянула на противоположные окна, прошла к зеркалу. Осторожно, словно с обожженной кожи, сняла халат и стояла на свету, чуть поворачиваясь, унимая в руках неясные движения, и свет красил ее золотым, желтым, розовым, синим, с улицы пахло мокрой мостовой, сырыми листьями, улица еще толком не проснулась; она, замерев, смотрела на себя, а затем важно объявила, что настал час расплаты — подбежала и колотила за то, что подсматривал, за то, что приставал и появляюсь раз в полгода, и еще сопротивляюсь, и не признаю, отбивалась сама, задыхаясь от смеха, теряя силы, вкрадчиво просила прощения, коварно пытаясь вырваться, и снова обещала: в последний раз; ночью она просыпалась, как только просыпался я, вдруг сказала:

— Если я вижу тебя во сне — ты никогда не подходишь. Куда ты там смотришь? Ложись.

— У тебя под окнами какая-то подсобка.

— Палатка, продают торты.

Ее родители ездили на дачу, но там не работал телефон, они никогда не говорили, когда назад, и я уходил рано, к открытию метро, бормоча покаянно вахтерше: надо встречать поезд — она зло молчала, лязгая цепью, замыкавшей дверь.

Тогда я вдруг почуял, как там он один, скулит, опрокинул воду и бросился домой, пьяно щипало в глазах — щенок забарахтался в ногах, я валял его на спину, разрывал молочный пакет, я, уходя, настлал ему газет, я заметил: они испачканы кровью, щенок хлебал свое пойло, выпятив лопатки.

— Покажи свои лапы… Это? Я виноват. Я не думал, что так дойдут скоро.

Комната похолодала, чужая, запер дверь, отодвинул от стен диван, шкаф, тумбочку, холодильник. Щенок мешал. Левая сторона от двери до окна. И правая. Под окном. Батареи. Стены.

Ход — один, над трубой, отопление. Свежий, но разработанный, грызла не одна. Вещи я перебрал на диване. Диван промял дважды. Снял занавески, их нельзя посмотреть раз и успокоиться — отвлекают. Особо — холодильник. Надо сразу исключить гнезда.

— Надо исключить гнезда.

Щенок забоялся двери, я запоздало присел — щель. Но вроде еще не время. Подсадил щенка на диван.

— Дверь мы с тобой просто забыли. — Снял с батареи половую тряпку и плотно натолкал ее в ход над трубой, начерно. Освободить спину. Подкрался к двери — постучали.

Соседка, вежливая старуха:

— Чайник твой вскипел. Сколько собак завел?

— Одна. Вон он.

— Какую одну? А с кем же ночью носился? Визжали! В коммунальной квартире хочешь собаку держать — бери у соседей согласие. У меня аллергия на шерсть. Видишь, шея опухла?

Я затворил дверь и — пальцы на нижнюю кромку. Грызли. Все хуже.

До ночи я начинил битым стеклом ход над трубой, посмотрел кухню, трубопроводы ванной и туалета, дырок полно. Есть хорошее правило борьбы с грызунами: надо защищать тот простор, который ты можешь защитить, а не тот, что тебе необходим для жизни, про все остальное достаточно знать.

Подмел лестничную клетку, на совке посмотрел пыль — да.

— Можешь не подметать, — погрозила старуха. — На собаку нужно разрешение.

Чтоб жить, я отгородил место в углу, положил постель себе и щенку. Выгнул шею настольной лампе, чтоб свет падал на нас, взял черенок от лопаты и пробил его макушку гвоздями «соткой» — гвозди растопырились жалами. Выпросил у бабки стакан муки. Когда соседи отошли ко сну, насеял муку под нашей дверью на плиточный пол. И включил потушенный бережливой рукой свет на лестничной клетке.

— Сегодня пересидим. Завтра погуляем.

Я немного почитал на ночь про собак. Сидели на свету, как в шатре. Щенок беспокоился, мешал мне слушать. Я прилаживался дремать, но не закрывались глаза. Потолок? Подоконник? Что я забыл? Неужели я должен простукать полы? Я и так много работал. Как умел.

Щенок встрепенулся и полез через меня, охватывая поводком.

— Дай послушаю.

Его влекло к двери, я намотал поводок на трубу.

Щенок прыгал на поводке, труба словно гудела, он злился и рычал на меня.

— Пересидим!

Дурак! он рвался, протягиваясь вперед острой мордой, сейчас он разбудит соседей, сейчас все прибегут, и я отвязал его, муку запятнали следы, мы сбегали по лестнице, я включал свет, бил по перилам рукой, сохраняя нужную пустоту вокруг, про подъезд я знал, лучше, если бы мы кого-нибудь встретили, я подхватил щенка на руки, врезал кулаком по ящикам почты, прыжками достиг дверей, пританцовывая, не оставляя ног на месте, и выскочил вон, в сторону от помойки и травы, под фонарь, и вернул щенка земле, он все равно тянул ошалело и взрыкивал, я словно чувствовал себя под чужой волей, но спохватился: я же могу еще позвонить! И ночь охлаждала, стены чуть расступались, есть у меня единственный рубль, телефон у торговых рядов — туда я не решился подойги, зная про землю рядом. Следующий телефон у почты, я долго следил, подходя черепашьим шагом, но вместо наборного диска — круглая нашлепка «Телефон отключен», в соседнем с мясом выдрали трубку.