Виктор Соснора - Властители и судьбы

• Название: Властители и судьбы
• Автор: Виктор Соснора
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

«Властители и судьбы» — первая книга прозы ленинградское поэта Виктора Сосноры. Жанр произведений, включенных в книгу, можно определить как вариации на исторические темы. Первые три повести написаны на материале истории России XVIII века. «Где, Медея, твой дом?» — вариация на темы древнегреческого мифа об аргонавтах.

---

Язон обнял отца и, ничего не разузнавая, не переодеваясь, побежал во дворец Пелия. Двадцать стражников царя прокрались во дворец за Язоном. Незаметно.

Язон швырнул золотую шкуру.

— Вот руно, — выдохнул он облегченно. — Я — царь Иолка.

Пелий внимательно разглядывал героя.

— Ты прав. Руно — вот! Но почему царь Иолка — ты?

Пелий недоумевал.

— Насчет руна мы договаривались. Но не с тобой, а с мальчишкой, выдававшим себя за Язона. Ты разве тот мальчишка?

— Я не мальчишка! Я — Язон! Орфей подтвердит! Клитий! Калаид! Отец!

— Отец подтвердит, — кивнул Пелий. — Позовите отца этого человека.

Привели Эсона. Он еще плакал и прижимал к животу щенка.

Пелий протянул Эсону дощечку.

Эсон взял дощечку двумя руками, щенок упал на камни, взвизгнув.

Пелий сказал:

— Поклянись, Эсон, что расписался — не ты. Что документ этот составил не ты.

— Документ составил я, — всхлипнул Эсон.

Пелий взял дощечку и огласил монотонно:

«Я, Эсон, сын царя Кретея, клятвенно заверяю граждан Иолка, что мой сын Язон умер сразу же после рождения».

— Язона, — сказал Пелий, — не существует.

Язон обнажил меч и кинулся на Пелия. Но двадцать стражников, притаившихся в полумраке помещения, навалились на Язона сзади. К лопаткам загнули ему руки. Язон притих. Но только стражники отпустили его, герой ухватил первого подвернувшегося за ноги. Он ухватил стражника за ноги, поднял его и обрушил на голову Пелия. Потом Язон ухватил золотое руно и прикрыл им четырех стражников одновременно. Пятнадцать стражников обнажили мечи, но — поздно. В проеме дверей появились Калаид и Зет. Негодуя. Четыре медных треножника оказались в руках у Бореадов. Мгновение — и пятнадцать стражников лежали мертвые.

Пелий оповестил воинов. Сотня откормленных металлических эллинов окружила дворец. Сотня мечей, отполированных кровью врага и зверя, замерла у выхода из дворца. Пелий присел на бочку с овощами, выжидая.

И вдруг сотня мечей вздрогнула. Это вошел в толпу Скиф. Просторный коридор образовал Скиф, две телеги без препятствий проскакали бы по этому коридору бок о бок.

И вдруг возле выхода из дворца упало десять воинов. Почти одновременно. Это хитрый Клитий, стреляющий так быстро из лука, что движения рук его были незаметны. Упало еще десять воинов. Еще десять.

И остальные воины, прикрывая в ужасе глаза ладонями, побежали. Это страшная Эмпуса, пошевеливая пальцами с обгрызенными ногтями, размахивая неряшливой львиной головой, наступала на толпу слева. Она наступила на толпу одной ногой, потом пошла по толпе, доисторический слои, пошла, подминал толпу, наступая на опрокинутые головы.

Когда Язон, Калаид и Зет вышли из дворца, они увидели незабываемое зрелище. Сто тел лежало на площади. На ступеньках дворца сидели Скиф и Клитий и заботливая Эмпуса погружала пеплос в овощной рассол, смывала с товарищей брызги крови, принадлежавшей отборной сотне Пелия.

Медея пеленала Майю.

Язон прислонился лицом к мачте.

— Проклятая эпоха!

— Эпоха ли? — сказал Орфей. — Нет, не эпоха. Нет эпох благословенных, нет проклятых. Но замыслы каждого человека несоизмеримы с замыслами каждой эпохи. А ты замышляешь о большой славе и о большой власти.

— Разве ты — не замышляешь?

— И я. Но моя слава — не моя, она — слава моих песен. Моя власть — не моя. Власть моих песен! Поэтому я пойду на все, чтобы осуществить и славу, и власть. Не мою, — повторяю, — моих песен. А твоя слава и твоя власть — твоя и только твоя, Язон. Вот почему для тебя — проклятая эпоха.

Медея шла уже два часа. До моря — еще три часа.

Стемнело.

Пролетел филин.

Филин поймал зайца. Он выследил потерявшего бдительность зайца и убил. Ни одно существо животного мира не пожирает пищу так отвратительно, как филин. Не отнимали у филина зайца, но торопился филин; лихорадочно съедал мясо на груди зайца, отдирая большие куски, проглатывал куски, напрягаясь, как змея. Жаден филин, а насыщается быстро, быстрее любой птицы, любого зверя. Он поклевал еще мозг зайца. Жаден филин, а бережлив. Он заворачивает оставшееся мясо в шкуру — предохраняет от высыхания.

Завтра сожрет и шкуру.

Итак, в Иолке образовалось два царя.

Царь Пелий управлял Иолком.

Язон считал, что царь — он.

Пелий понимал, что не имеет смысла создавать Язону популярность. Поэтому он позабыл уничтожение своей сотни, но армию держал наготове. Пелий не запретил жителям общение с кораблем «Арго». Поэтому с кораблем никто не общался, разве некоторые мальчишки, выращивающие мечты о подвигах, да некоторые рыбаки, снабжавшие корабль провизией моря.

Эмпуса беспрепятственно курсировала по базару. Базарные толпы отскакивали от ее брюха, как одуванчики.

Выяснив, что никакие опасности не угрожают благополучию Медеи, Орфей упаковал свою кифару. Он отправился в долину Кефиса, к своему другу Прокрусту, небезызвестному негодяю, умнице и разбойнику.

Умный Пелий предложил Клитию должность главного лучника, и Клитий соблазнился. Дальнейшая служба у Язона — бесполезна.

Зет и Калаид ускакали в Афины.

Горько было Скифу расставаться с Медеей. Но Скиф стал обузой. И сознавал, чем стал. Отбыл Скиф на остров Крит. Пригласил Дедал; он строил лабиринт.

— Скиф, ты можешь омолодить себя, — отговаривала Скифа Медея. Отговаривала, сознавая, что Скиф — обуза. Скиф отказался от омоложения. Достаточно ему было собственной жизни.

Скиф отплыл на Крит, но Дедал не увидел Скифа. Скиф исчез.

Говорили: Скиф захватил управление Лемносом, изгнав царицу Гипсипилу; но не таков был Скиф, чтобы вторично стать царем; Скифа видели в Египте в цепях раба; но не таков был Скиф, чтобы вторично стать рабом; Скиф спрыгнул с корабля в море и утонул; но не таков был Скиф, чтобы разыгрывать самоубийство. Он сумел бы умереть в одно мгновение, приказав себе умереть.

Скиф исчез.

Корабль «Арго» переправили в Милет.

Небогаты владения Эсона.

Глиняная хижина, поставленная на каменный фундамент.

Шестнадцать олив, черных и белых. Так как оливы сажались на расстоянии двенадцати метров одна от другой, сажались рядами, а расстояние между рядами равнялось двадцати метрам, то нужно было владеть огромной площадью земли, чтобы посадить олив много.

Между оливами рос ячмень.

Небогато ужинали гости в доме отца Язона. Ячменная похлебка, ячменные лепешки на молоке, чуть смоченные маслом, — высушенные на солнце, козий сыр, белые оливки в уксусе, да несколько вяленых рыб, да чашка сушеных фиг.

Ферет, царь Фер и Амфаон из Мессении, дядья Язона, зажгли по светильнику, фитили дымили.

Язон шагал по хижине, как по палубе, размахивая длинной вяленой рыбой.

— Вы-то понимаете, что Грецию объединить необходимо?

Дядья кивали.

Язон развивал:

— Фессалия — самая выгодная область, откуда мы пойдем. Через Фермопилы мы проходим в Беотию, захватываем Дельфы. Дельфийский оракул предсказывает паденье остальным областям.

— Продумано замечательно, — перебил Фер. — Но Пелий…

Язон поджал тонкие губы.

Полнолуние.

Рычали собаки. Изредка лаяли.

Черепичные крыши озарены так ярко, что различима каждая черепица. Не развевается дым над крышами. В Иолке укладываются рано.

Пьяный столяр напевает у изгороди. В его бороде — стружки. Напевает столяр о чьей-то замечательной любви. Странно: чем беднее и невзрачнее народ, тем замечательнее легенды его.

У Медеи уже двое детей. Годовалый Икар сосет уголек своего годовалого мира.

Семилетняя Майя помогает укладывать вещи. Скудно количество вещей у семьи Язона. Вздрагивающими пальцами Язон торопливо обвязывает колесницу льняными веревками. Секунда промедления угрожает казнью.

Вчера, ближе к вечеру, Медея омолодила Эсона. Из целебных трав она сварила волшебное зелье в котле из меди. Она перерезала ножом горло Эсону и вылила старую кровь, зелье — влила в рану; было заметно, как зелье наполняет кровеносные сосуды. Жители Иолка пришли наблюдать. Поначалу они содрогнулись, позднее — возликовали. И приносили они полугнилые бревна вековых олив, и на бревнах появлялись цветы и корни. Немало омоложенных олив посадили в этот вечер жители Иолка. Они окунали в зелье больных баранов и угоняли нежнорунных блеющих ягнят.

Ближе к окончанию ночи, когда Медея заснула, когда зелье уже не действовало, когда Язон, взволнованный, с вниманием разглядывал дорогу, тогда прибыли дочери Пелия, тайно, в кольце одиннадцати рабов: они шепотом умоляли Язона позабыть обиды, и Язон позабыл, и рабы унесли котел.

Еще ближе к окончанию ночи, когда побелело небо и стало влажным, когда солнце уже подняло над горизонтом два пальца и на пальцах уже краснело два ногтя, когда пришел скромный Клитий со всеми лучниками Иолка и объявил, что по причинам, не лишенным интереса, дочери зарезали Пелия, но не омолодили, когда Язон воскликнул облегченно: «Прекрасно, я — царь!» Когда Клитий, не повышая голоса, опроверг это опрометчивое восклицание: «О да, прекрасно, царь — я, Клитий», когда пятьсот лучников подтвердили, что и вправду царь не озлобленный убийца Язон, а миролюбивый и добросердечный Клитий, когда Язон обвинил Клития во всех пороках, когда Клитий, рассеянно разглядывая третий палец восходящего солнца, прошептал, стесняясь и сожалея, что, если Язон и его семья не уедут из Иолка в драгоценную и давно приглашающую Язона и его семью Спарту, если они по какой-нибудь малозначительной или малоизвестной причине не разрешат себе удовольствия уехать до той секунды, когда солнце поднимет над горизонтом седьмой палец, он, Клитий, оберегая легендарную и единственную дружбу и оберегая население Иолка от неминуемого зрелища казни твоей, Язон, и твоей семьи, он, Клитий, вынужден будет окружить вашу хижину и поджечь ее, и скорее всего, что в таком случае сгорит все имущество и все жители хижины, когда Язон, онемев от ненависти, разбудил Медею, а Эмпуса грузно побежала разыскивать Эсона, который после омоложения, разрумяненный и черноволосый, семнадцатилетний, то разрубал бревна, то обнимал белые камни, то, смущая Язона, мучительно раздумывавшего, как же отныне называть отца, более молодого, чем он, сын, более целеустремленного, чем он, сын, когда приползла Эмпуса и слезы выливались из кобыльих очей кормилицы, когда Эмпуса сообщила, что разыскала Эсона, он — повесился, когда по белому влажному небу забегали зеркальные зайчики, а солнце подняло свой шестой палец, украшенный алым ногтем, — тогда Язон начал упаковывать колесницу, вздрагивающими от ненависти и оскорбления пальцами окутывая колесницу льняными веревками, завязывая узлы.