Виктор Ротов - Ближе к истине

• Название: Ближе к истине
• Автор: Виктор Ротов
• Издательство: Советская Кубань
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000
• ISBN: 5-7221-0352-7

В данной книге широко представлена публицистика известного русского писателя Виктора Ротова. В основном — это реакция художника на события последних десяти лет. На так называемую «горбостройку» и на разрушительные, преступные реформы, которые разорили и унизили великую державу перед всем миром. Россия превратилась в экспериментальную площадку дерьмократического криминального разгула. Кончилось тем, что вседержавное пугало, воздвигнутое демократами над Россией, с позором ретировалось в небытие со слезами покаяния. Но нам- то от этого не легче. Мы ютимся теперь на развалинах Российского Дома. Демократы притащили нас на край пропасти. Еще одно усилие их, и мы полетели бы в бездну. Но… Благодарение Богу! Русский народ, похоже, изловчился, собрался с духом и выбирается из охлократической трясины.

Кто живет и мыслит, тот не может оставаться в стороне от этой ловко замаскированной схватки. Все, в ком совесть жива и не сломлен патриотический дух, подняли свой голос против русофобствующих прохиндеев. Поднимается могучая волна общественного самосознания, чтоб смести эту грязную прохиндиаду, пригвоздить к позорному столбу.

Сборник публицистических выступлений Виктора Ротова — своеобразный творческий отчет о своем отношении к этой прохиндиаде. Разбросанные по страницам периодических изданий в разное время, а теперь собранные под одной обложкой, бескомпромиссные статьи его, открывающие широкую панораму народной жизни в условиях так называемых реформ, целая галерея людей труда; годы военного времени и жизни в условиях послевоенной разрухи, выступления на общественно-политические темы — делают книгу яркой, острой и злободневной.

---

О современниках и потомках, которые придут через века и горы бытия:

Мы заблудились, закрутились,
Глотая пыль своих дорог…
Мы братией кровью окропились
И ждем, чтоб кто‑нибудь помог!
Времен разломлены скрижали,
Все ищут снеди на обед:
В своих мозгах перемешали
И сон, и явь, и сивый бред!
А жизнь течет легко и просто
Через ухабы и мосты.
Все те же зори, те же звезды
И в росах свежие цветы.

Я говорю современникам — не падайте духом. Полуголодный человек — еще человек. А бездуховный — уже прах. Я обращаюсь к потомкам через века и горы бытия — будьте бдительны. Не верьте сладкоречивым пришельцам.

Когда Михаил Юрьевич Лермонтов писал «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды», он как раз и хотел этими словами поддержать дух человека в минуты душевной невзгоды.

Когда Иван Варавва, унижаясь перед высоким собранием, забавляя их казачьими байками, по сути дела выпрашивал деньги на издание этой книги, он не столько о выгоде для себя думал, сколько думал о том, как довести свои мысли и чаяния до сознания народа. Он верил, что люди ждут его поэтическое слово, что оно нужно им. Что человек возьмет его книгу в руки, прочтет стихи, написанные сердцем и болью душевной, и укрепится духом. Он думал о том, что пройдут века, человечество перелопатит горы бытия и так же, как в наши дни археологи, откопают в слоях творений бесценные знаки мудрости прошлого. Коснутся высокого, честного слова далекого предка о тяготах нашей жизни. Задумаются о своих невзгодах. А задумавшись, захотят знать правду. А узнав правду, примерно побьют лжеблагодетелей. И «возойдет в зеленях колосок».

Как знать, может и в дальних тех веках случится, что придут обманом варяги и снова, как нынче, «добром чужим раздобреют, богатства души разметут».

Что задумали взять чужаки — лихоимцы неволи,
Что хотели сказать, вороньем обступая меня?
Людям тяжко дышать от в груди затаившейся боли,
Огрубели они от железа, огня и вранья!

Знайте, далекие потомки наши, — мы посрамлены. Выходит, что великий Наполеон Бонапарт ошибался, когда сказал: «…французы показали себя достойными одержать победу. Русские стяжали славу быть непобедимыми».

Мы без единого звука сдали великую державу СССР; мы как побитые вышли из Афганистана; мы затеяли позорную войну в Чечне. Теперь почти безропотно ждем оккупации войсками НАТО. Под руководством наших горе — правителей. Знайте, потомки, об этом. И знайте о том, что это не только позор наш, но и беда. Нас одурманили обманными речами предатели всех времен и народов — кремлевские реформаторы. Нас продали с потрохами подлые «радетели» земли русской. Нас пытались лишить духовности. И просчитались. Вот тут‑то нас не взять. Нет в мире такой силы, чтобы побороть дух русского человека. Мы выстояли, хотя хлебнули горького до слез. И в том есть заслуга книги Ивана Вараввы, Вышедшая в свет в самые что ни на есть стыдные времена. Как непреложное доказательство того, что дух народный неисчерпаем. А потому непобедим.

Автор этих строк — один из немногих, наверно, кто взял книгу «Казачий кобзарь» и почитал от корки до корки. А прочитав, просто не смог не сказать добрых слов о ней. Как не смог не посмотреть зажигательно веселую, неунывную пьесу Ивана Вараввы «Хорош дом, да морока в нем». В подтексте читай: «Хороша Россия, да морока в ней». Выметем, выметем из нее мусор, выгребем пакости всякие, глядь, а они опять нагадили. И снова работа нам. До пота, до кровавых мозолей. Потому‑то в стихах и проскальзывают строки:

Устал от бренной жизни я…
Гори во мгле, звезда моя.

Думаю, мы сделаем благое дело, если всей писательской организацией поддержим горение «Звезды» нашего коллеги, замечательного кубанского поэта Ивана Вараввы и выдвинем его на соискание Государственной премии.

ОТКРЫТ И НЕ СБИТ (Малоизвестный поэт А. Знаменский)

Чаще других вспоминает Знаменского Иван Федорович Варавва. Вдруг скажет: «Сиротливо стало без Анатолия…». А я обязательно подумаю при этом: «Был бы он жив, наверное, не было бы такого безобразного развала в нашей писательской организации, какой переживаем мы сейчас».

Всякий раз, касаясь мыслью и душой его светлой памяти, я ощущаю в себе все более притягательный образ его. Это был Человечище! Масштабный, импульсивный, динамичный, непримиримый к недоброжелателям России. Постоянный в главной гражданской стратегии, противоречивый в отношениях с людьми, особенно с коллегами-писателями. Взять хотя бы его «размолвку» с Виктором Астафьевым, которого чтил в свое время как бога в человеческой и творческой ипостаси…

Так уж судьба сложилась — мы с Анатолием Дмитриевичем с первого рукопожатия показались друг другу. Помнится, я ходил в приготовишках, заглянул в писательскую организацию, и там Владимир Алексеевич Монастырев, тоже ныне покойный, познакомил меня со Знаменским. За минуту до начала бюро.

Подвижный, легкий, с загадочной косиной в глазах, он как‑то сразу доверительно и на «ты» обратился ко мне: «Ты подожди меня — после бюро поговорим…»

Я ждал его с тонким вибрирующим чувством на душе: и зачем я ему понадобился? Какой у него ко мне разговор? Ведь мы только — только познакомились. Как потом выяснилось, ему хорошо обо мне рассказал Владимир Алексеевич. Мне было немного тревожно и в то же время приятно от того, что я попал в поле зрения такого крупного писателя.

Но недолго я тешил себя приятными мыслями. Он вышел из комнаты, где проходило писательское бюро, скользнул по мне «остывшим» взглядом и сказал: «Ничего не получается — у меня через полчаса автобус (он жил тогда в Хадыженске), так что… извини. В другой раз». И ушел. Мое недоумение и некоторое расстройство рассеял вышедший в приемную Владимир Алексеевич: «Квартирный вопрос решали, — он кивнул на дверь, за которой скрылся Анатолий Дмитриевич, — неудачно».

Однако настроение мое было подпорчено. В те времена окололитературного хождения малейший нюанс отношения старшего воспринимался болезненно…

Иногда, разбередив все эти канувшие в прошлое тонкости взаимоотношений с Анатолием Дмитриевичем, я вдруг обнаруживаю, что во все времена нашего с ним знакомства у нас было именно такое вот общение — на странной грани абсолютного доверия и какого‑то небольшого непреодолимого расстояния. Порой он раскрывался в разговоре так, что меня оторопь брала. Говоря о крайкомовских кураторах, он замечал как бы между прочим, что там сидят мастера по разобщению писателей. И в этой связи сетовал на уже тогда существовавший подспудный раздрай в писательской организации. Говорил, что спасение он видит в том, что надо объединиться ведущим писателям (не буду называть имен) и выступать единым фронтом, остальные потянутся за ними. Но всякий раз натыкался на непонимание. И тут же начинал развивать мысль, почему это происходит. Уже тогда он понимал, что существуют тайные, но очень агрессивные силы, которые неусыпно работают на раздрай. И не только в писательской среде, но в обществе в целом. Он понимал и другое, делился этой мыслью со мной, что каждый из названных им ведущих писателей мнит себя самым ведущим и делить это «ведущество» ни с кем не намерен. А потому, ревниво оберегая это свое самомнение, не соглашается ни на какую блокировку. Это понимали и те, кому всегда была и есть невыгодна сплоченность русских людей, и они, которые и теперь тайком рушат Россию, умело подогревали, да и теперь подогревают в каждом из них чувство непререкаемой исключительности.

Знаменский не раз говорил мне: «Хорошо, я согласен быть вторым, третьим, но хватит нам дичиться друг друга из‑за этого!»

Я всегда удивлялся этой его озабоченности, этому странному его «самопожертвованию», стремлению рассчитаться на «первый — второй». Я не понимал этой его заботы. Мало того, считал это некой игрой в самолюбие. А теперь каюсь и ругаю себя за неразумность, потому что понимаю — при теперешнем развале писательской организации, — что прав был Анатолий Дмитриевич, видя выход в скрепляющем творческом ядре.

Правда, я понял это еще при жизни Анатолия Дмитриевича. И коллеги не дадут соврать, не раз говорил о том, что нам надо совершенно сознательно обзавестись парой-тройкой литературных аксакалов, вокруг которых и держаться всем плотно. И было кое‑что сделано в этом плане. И вот — вот единение должно было состояться. Но… Некоторые молодые силы, обремененные больше творческой несостоятельностью, чем скромностью и дарованием, выпустили колючки. А некоторые «аксакалы» настолько вознеслись в самомнении, что взяли на себя больше роль судей, чем роль разумных пастырей. В результате мы имеем то, что имеем…