Виктор Ротов - Ближе к истине

• Название: Ближе к истине
• Автор: Виктор Ротов
• Издательство: Советская Кубань
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000
• ISBN: 5-7221-0352-7

В данной книге широко представлена публицистика известного русского писателя Виктора Ротова. В основном — это реакция художника на события последних десяти лет. На так называемую «горбостройку» и на разрушительные, преступные реформы, которые разорили и унизили великую державу перед всем миром. Россия превратилась в экспериментальную площадку дерьмократического криминального разгула. Кончилось тем, что вседержавное пугало, воздвигнутое демократами над Россией, с позором ретировалось в небытие со слезами покаяния. Но нам- то от этого не легче. Мы ютимся теперь на развалинах Российского Дома. Демократы притащили нас на край пропасти. Еще одно усилие их, и мы полетели бы в бездну. Но… Благодарение Богу! Русский народ, похоже, изловчился, собрался с духом и выбирается из охлократической трясины.

Кто живет и мыслит, тот не может оставаться в стороне от этой ловко замаскированной схватки. Все, в ком совесть жива и не сломлен патриотический дух, подняли свой голос против русофобствующих прохиндеев. Поднимается могучая волна общественного самосознания, чтоб смести эту грязную прохиндиаду, пригвоздить к позорному столбу.

Сборник публицистических выступлений Виктора Ротова — своеобразный творческий отчет о своем отношении к этой прохиндиаде. Разбросанные по страницам периодических изданий в разное время, а теперь собранные под одной обложкой, бескомпромиссные статьи его, открывающие широкую панораму народной жизни в условиях так называемых реформ, целая галерея людей труда; годы военного времени и жизни в условиях послевоенной разрухи, выступления на общественно-политические темы — делают книгу яркой, острой и злободневной.

---

Подъем на собственно перевал довольно крутой. Особенно на последних метрах. Даже дыхание запирает. Во время же спуска — ноги дрожат в коленках…

Но что за прелесть побывать на перевале! Здесь каждое дерево, кустик и даже камешек кажутся родными, «улыбаются». Здесь все такое же, каким было когда‑то — пятьдесят, шестьдесят лет назад.

Впрочем, не все. О чем и болит душа.

За перевал ходят всякие любители «пообщаться» с природой. Есть и такие, которых я назвал бы не любителями, а губителями природы. Варвары! После них в лесу остаются кучи мусора — банки, склянки, бумага, следы зверского обращения с деревьями и кустарником. Они здесь не отдыхают, не природой любуются, не наслаждаются красотами, а демонстрируют свое скотство. Жутко и печально смотреть на следы пребывания их в лесу. А про некоторых я не знаю как и сказать: они не ходят туда и даже не ездят, их черти носят!

Однажды на самом крутом повороте тропы, буквально в нескольких метрах от вершины Красовского перевала я нашел грузовую машину. Как она туда попала, я так и не понял. Задние ее колеса зависли над смертельной крутизной — еще момент, и горе — шофер не собрал бы косточек. Каким образом его туда занесло — уму непостижимо! Зачем? Почему? На спор? По пьянке? А может, он чокнутый? Нормальный человек туда не попрется на машине…

После небольшого отдыха на Красовском перевале,

когда иду по «большому маршруту», я по тропинке с той стороны горного хребта спускаюсь на грунтовую дорогу Крымск — Новороссийск, по которой когда‑то прошел знаменитый «Железный поток». Тропинка долго идет по склону Лысой сначала мелколесьем, затем просторной и чистой дубово — грабовой рощей, пересеченной в одном месте глубокой балкой с черноземными склонами. На дне ее — родник со свежайшей и вкуснейшей водой. Так и манит порой приложиться.

Дорога вьется «по тылам» Лысой и Петушка, как бы подпоясывая горный хребет, и выводит на так называемый Кирпичный перевал. «Кирпичный» потому, что когда‑то за этим перевалом, в ущелье, был небольшой кирпичный завод.

На Кирпичном перевале и находится местечко, которое мама называет хутором Ермоленко. Когда она была еще девушкой, на этом хуторе жили добрые люди по фамилии Ермоленко. Они держали хороших молочных коров, пасли их на сочных горных травах и любили угощать знакомых парным молоком. Там нет уже и признаков хутора, но название «хутор Ермоленко» сохранилось.

За «хутором», примерно через километр — другой, начинается спуск к горе пониже, с названием Прожекторная. (На этой горе стоял прожектор в войну). Спуск приведет на Черепашку, гору еще ниже, которая уже в черте города.

Это уникальная гора. Похожая в самом деле на гигантскую черепаху. Как вроде бы она выползла из‑под матерого горного хребта, отползла к городу да и замерла там навеки, втянув в панцирь свои черепашьи лапы.

На Черепашке я тоже отдыхаю. Вернее, пребываю в особом состоянии, которое поглубже и посложнее, чем на Красовском перевале. Поэт, наверное, сказал бы: «Он испытывает душевно — романтический экстаз».

И в самом деле — прекрасные чувства и ощущения! Наверно, тысячу раз описанные, удостоенные лучших слов, какие только может придумать поэт и писатель; и, тем не менее, невыразимые.

На клочке этой каменистой, глинистой земли, замусоренной теперь и опаленной человеческой бытовой небрежностью, здесь, в «ротовской», как говорит моя мама, хате, я появился на свет, сделал свой первый вдох; впервые вскрикнул, заявив этому суматошному, необузданному миру о своем появлении. Здесь мои чувства и ощущения,

которые я испытал на Красовском перевале, дополняются особым сознанием родства с уголком земли. Единственным для меня и неповторимым. Здесь мои чувства и мысли уходят в такие глубины души, трогают такие струны, что мною овладевает и в самом деле что‑то вроде тихого душевно — романтического экстаза.

С Черепашки, теперь уже застроенной почти до вершины, собственно, и начинается мой родной район Мефодиевка.

Район Мефодиевка, северо — западная часть города, почти не изменился. Разросся только за счет индивидуального строительства в сторону гор и «Круга» — железнодорожного сооружения, на котором раньше гасили скорость поезда, катящиеся под уклон со стороны Гайдука. Новые благоустроенные микрорайоны строятся больше в южной части — на Малой Земле, Станичке, Мысхако — в сторону Широкой Балки; и в западной части в так называемой Цемдолине. Там многоэтажки, асфальт, магазины, службы быта и всякое благоустройство. Здесь же, на Мефодиевке, — в основном старые дома, старые улочки. Все то же, все так же. Разве что названия некоторых улиц претерпели изменения. Например, моя родная Старошоссейная стала Васенко. Некоторые — с прежними — «20 лет РКК».

На «20 лет РКК» жила наша «училка» по математике. Худая, востроносенькая, очень требовательная и очень милая женщина. С улицы «20 лет РКК» надо свернуть на Пироговскую, где жил мой закадычный друг Ледик Кузьменко. Сейчас там живет его старенькая мама, тетя Катя. Мы недавно встретились с ним — уже морщинистые седые дяди; выпили, посидели за столом, повспоминали. Вышли покурить.

Он на пенсии, но все еще работает на своем экскаваторе. На гравийных и песчаных карьерах. Спросил — тебе чего, песка или гравия надо? И все испортил: мне ничего от него не надо было, ни песка, ни гравия, мне просто хотелось «прикоснуться» к нашей юности.

С Пироговской надо свернуть на Гоголя. Она‑то и приведет прямо к Мефодиевскому рынку. (Круг замыкается). Рынок, кстати, до сих пор процветает. Правда, его то закрывали, то открывали власти. Теперь, кажется, надолго открыли. И там по выходным дням кишит народ — новоиспеченные наши, доморощенные «бизнесмены». Стоят тесными рядами — не пройти. Парни бойцовского вида

торгуют трусиками и бюстгальтерами. На этом рынке когда‑то, сразу после войны, мы с моим старшим другом Анатолием, часовых дел мастером, продавали на толкучке только что отремонтированные им часы. Я продавал, он набивал цену. И у нас получалось здорово. От неге я и научился часовому делу.

По улице Гоголя жил еще один мой друг, тоже старше меня — Яша Добрачев. Известный в Новороссийске человек. Классный баянист, бывший руководитель хора в клубе имени Маркова. Умер в 63 года после неквалифицированной операции на желудке. Я пел в его хоре, учился у него играть на баяне, крестил его дочь Таню, и вообще мы с ним были, как братья.

Возвращаясь из похода по «большому маршруту», я каждый раз прохожу по этим улицам, и воспоминания кружатся во мне. Многое, очень многое напоминают мне эти улочки. С нежной тоской в душе вспоминаются годы, когда босиком и в латаных «подстреленных» штанишках хаживал по ним, палимый нещадным летним солнцем, гонимый неясным до боли будущим. Все здесь то же, все так же. Разве что прижухли как бы, ссутулились домишки, кое — где подновленные, а кое — где обветшавшие за отсутствием крепких хозяйских рук. Исчез и трамвай — старое транспортное чудище. Не грохочет теперь по вросшим в булыжную мостовую рельсам, не колышется на ходу из стороны в сторону, словно старый занедуживший мерин. А когда‑то, помнится, он явился мне чудом техники, предтечей большой жизни. Светлой и людной. Помню продолговатые такие лампочки под потолком и ремни — держатели вместо теперешних поручней. Деревянные сиденья вдоль вагона по обеим сторонам, узкие окна, открывающиеся этак вверх; веселый трезвон и широкая искрящаяся дуга на крыше, под линией напряжения. Грохочущий немилосердно и стремительный, как мне тогда казалось.

Мама с папой в выходной день решили покатать нас с сестренкой Валей на трамвае. Это было летним вечером. Уже зажглись огни. Мы на остановке. Трамвая нет еще. И вот в стороне рынка показались освещенные, движущиеся окна.

Как встрепенулась моя душа! Как возликовала: сейчас я увижу трамвай! Он все ближе, ближе. Уже слышен грохот колес о рельсы, уже в переднем окне я различаю силуэт водителя, а внутри освехценното салона — людей. Много людей…

В трамвае было светло и многолюдно. Лица людей улыбчивые. Еще бы! Им, наверное, как и мне, занятно и хорошо прокатиться на трамвае! И, наверно, они догадываются, что я еду в первый раз…

Трамвай в Новороссийске ходил длинным маршрутом — от нашей Старошоссейной (Васенко) до цементных заводов и обратно. Это часа полтора — два езды в оба конца.

Я накатался вдоволь и под конец даже заснул у мамы на руках. Когда вернулись на нашу остановку и меня разбудили, я очень удивился яркому свету и чужим людям вокруг. Я едва переставлял отяжелевшие от сонливости ноги. Отцу пришлось взять меня на руки, а потом и на плечи…

До того как переехать в дедушкин с бабушкой дом, что на Старошоссейной, мы жили за горой Черепашкой, в доме Ротовых. То есть у папиных родителей. На углу улиц Джакобы и Наконечной. На самом краю северо — западной части города.