Андреас Майер - Духов день

• Название: Духов день
• Автор: Андреас Майер
• Издательство: ACT-ПРЕСС КНИГА
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 3-51841-172-1

Роман «Духов день» — первый роман в новой литературной программе «Западно-восточный диван» и одновременно дебют молодого немецкого автора Андреаса Майера, получивший высокую оценку критики, назвавшей его «совершенно сумасшедшим и совершенно потрясающим романом». В необычной манере — в форме косвенной речи — рассказывается о людских взаимоотношениях в одном из «медвежьих углов» Германии, о человеческих типажах, в которых блистательно отразился «паноптикум всего немецкого общества».

---

Все кругом молчали. Ну так, сказала фрау Новак, раз мы обо всем договорились и между нами нет явных разногласий, значит, мы можем отправляться в путь-дорогу, я вся горю от нетерпения… впрочем, мне не совсем ясна цель этой поездки! Госпожа Адомайт ответила, речь как-никак идет об уборщице, она хотела сказать, о многолетней знакомой, может даже, ну да, о доверенном лице ее брата. Ее брат с такой любовью постоянно заботился (и так бескорыстно) об этой персоне, и кто теперь остался у этой женщины? Там же, в больнице, с ней никого нет! Позаботиться о ней ее, Жанет, долг перед братом. Вот ты теперь как заговорила, сказала фрау Новак. О своем долге перед братом, вот, значит, как! Что за наглость с твоей стороны, возмутилась госпожа Адомайт. Эти твои упреки не только несправедливы, они даже оскорбительны. Скорее всего, она для того и хочет поехать в больницу, чтобы изложить этой старой больной женщине, которую и так хватил удар, все свои надуманные выводы. Фрау Новак только рукой махнула. Ты еще про Гитлера забыла сказать! Единственной причиной того, что эта фраза не вызвала ни у кого возмущения, было предположительно то, что никто вообще не понял, при чем тут это. Не прошло и пяти минут, как вся компания тронулась в путь. Роскошная больница, удивленно воскликнул Харальд Мор, когда они подъехали к Окружной больнице во Фридберге. К сожалению, ему негде было здесь припарковаться. Тщетно объехал он вокруг здания, имевшего форму каре, затем высадил всех перед входом и отправился искать стоянку. При этом он сделал сначала еще один круг, вновь объехав больничное каре, и снова абсолютно напрасно, после чего решительно направился в город. Припарковашись, он бегом помчался в больницу, куда и прибыл через три минуты (одну минуту он простоял на светофоре, страшно нервничая и автоматически считая проскакивавшие мимо машины, он насчитал пятьдесят три), столкнувшись у входа с господином Хальберштадтом. Все разговаривали друг с другом чрезвычайно громко, потому что любая тема заканчивалась спором. С парковкой сегодня плохо даже в таком маленьком городке, сказала фрау Мор, а Хелене Новак тут же возразила, они ездят точно так же, как и другие, и если те не умеют ездить, значит, и они тоже не умеют. Что ты вечно все обобщаешь, сказала госпожа Адомайт, а фрау Новак ответила, ничего она не обобщает, она просто говорит про Моров. Ей, между прочим, пришлось сделать за двенадцать тысяч марок новые окна, и все из-за этих машин, потому что ей хоть и под восемьдесят, но, к сожалению, она слышит так же хорошо, как и прежде, а то, что она слышит сегодня, такого раньше никогда не было, даже во времена рейха… она это так, к слову сказала. И тут фрау Мор совершила роковую ошибку, произнеся следующее: автомобиль для всех явился прогрессом. Фрау Новак разразилась поистине дьявольским смехом, и когда этот лающий шквал поутих, добавила, вы забыли еще сказать, что построили для этого прогресса нацисты. Между прочим, вы все разрушили в стране гораздо больше, чем все нацисты вместе взятые, и врали при этом ничуть не меньше их. Господин Мор внимательно оглядывал больницу. Посмотрите только, какие здесь великолепные рамы! Фрау Мор: ну что тут великолепного, и к тому же они лилового цвета. Господин Мор: он как раз это и имеет в виду. Они цветные. Радужные и веселые. Это же очень здорово. Фрау Мор: лиловый цвет не бывает радужным, он действует на психику и вызывает истерию. Что уж тут хорошего? Зачем больнице истеричного цвета окна? И тут была сделана еще одна ошибка. Господин Мор уперся, заявив из неосторожности, конечно, что лилового цвета окна сами по себе очень здоровое явление и радостное, и тут же получил афронт со стороны всех женщин: Жанет Адомайт, тети Ленхен и собственной супруги. Особенно они набросились на него за его утверждение, что это очень даже здоровое явление. Как это такой цвет может быть здоровым? Это все равно что сказать: сама больница тоже здоровое явление, а это уже полный абсурд. Разговор все больше заходил в тупик, но через несколько минут все наконец вспомнили, что неплохо было бы зайти в больницу, ведь первоначально вроде пришли сюда затем, чтобы навестить фрау Штробель. Не так-то просто было найти сразу причину примирения, но семейство, не сговариваясь, дружно сплотилось вокруг того, что изнутри лиловые окна все же оказались белого цвета, они молча отметили это про себя. На втором этаже, в терапевтическом отделении, господин Мор направился к сестре отделения, чтобы узнать, где лежит уборщица Адомайта. Сестра перед самым его носом исчезла в одной из палат со стопкой полотенец. Господин Мор невольно заглянул в палату. Чье-то серое лицо неподвижно глядело в потолок, другое, он даже не разобрал, мужчина это или женщина, уставилось на него огромными желтыми глазами. Господин Мор перепугался до глубины души и с перепугу вперил свой взгляд в пластиковый мешок с мочой, висевший на трубке катетера сбоку кровати. Сестра как раз выходила из палаты, она осуждающе посмотрела на него и, покачала головой, и прежде чем господин Мор успел что-то сказать, она взяла стоявшую рядом тележку с чайным бачком-автоматом и снова исчезла. Харальд, крикнула госпожа Мор. В чем дело? Ты же должен был спросить про Штробель! Через две минуты сестра выкатила тележку в коридор, и господин Мор поспешил не упустить момент. На груди сестры красовалась табличка сестра Мелания. Она: могу я чем-нибудь вам помочь? Господин Мор: да, будьте так любезны, они, собственно, ищут фрау Штробель. Она: кого? Он: фрау Штробель. Она: Штробель, Штробель… ах, инсульт сегодня утром. Хм, она поняла… минуточку! Сестра Мелания позвонила врачу. Доктор сейчас придет, сядьте все, пожалуйста, лучше будет сначала поговорить с врачом, конечно, не всем сразу, лечащий врач сейчас подойдет. Госпожа Адомайт подошла к сестре Мелании и спросила, как чувствует себя пациентка (Харальд Мор тем временем почему-то разглядывал носки сестры). Ну, сказала сестра, на этот вопрос гораздо обстоятельнее ответит врач, они пока для начала стабилизировали ее кровообращение, это уж само собой разумеется, как обычно. Госпожа Адомайт: ну и, оно теперь стабильное? Сестра Мелания: им удалось его стабилизировать. А теперь надо дождаться окончательного диагноза. Но вам все это точнее объяснит врач. Вы родственница? Госпожа Адомайт еще на шаг приблизилась к сестре. Сестра Мелания почувствовала себя неуютно. Она может говорить? Может ли она… говорить, повторила сестра, э-э, этого она не знает, она с ней не разговаривала, вероятно, может. Госпожа Адомайт: вы думаете, она в состоянии меня понять? Сестра Мелания отступила на два шага, чтобы хоть чуть отстраниться, с удивлением посмотрела на госпожу Адомайт и сказала, она этого не знает. Инсульт протекает по-разному. Формы заболевания встречаются самые различные.

В этот момент появился лечащий врач и пригласил всех присутствующих в палату № 12. Тут к ней посетители, сказал он, входя в палату. Внутри уже были Шоссау и Шустер, оба смотрели на дверь. Госпожа Адомайт протолкнула впереди себя Хальберштадта и попыталась закрыть за собой дверь, но фрау Новак все же протиснулась вслед за ней. Напротив двери лежала полная женщина лет около шестидесяти, с красным лицом и обнаженной ногой поверх одеяла. Она с большим интересом смотрела на вошедших. А-а, родственнички, пропела она. Родственнички всегда тут как тут. Ну-ну, это, конечно, хорошо! (Как выяснилось, она была полячкой.) У полячки были белые, как солома, волосы и в общем и целом вполне цветущий вид. Она бодренько повернулась на бок и с любопытством стала наблюдать за сценой, разыгрывавшейся у соседней койки. (Каждый раз, когда на нее кто-то смотрел, она быстро отворачивалась, начинала громко стонать и охать). Врач: вот фрау Штробель. Она сейчас спит. Фрау Штробель лежала не двигаясь, ее поза не свидетельствовала о том, что она спит, скорее можно было подумать, что она мертва. Ее лицо не было бледным, оно было восковым. На тумбочке рядом ничего не было. А тумбочка полячки, напротив, была завалена бумажными носовыми платками, обертками от шоколадок, иллюстрированными журналами, с самого верху лежал Рой Блэк. Фрау Штробель поставили капельницу, она спит. Молодые люди сидят все время рядом и разговаривают, разговаривают, сказала полячка. Они все время разговаривают. Тяжело, конечно, очень тяжело! Она имела в виду Шоссау и Шустера, сидевших уже больше получаса на стульях возле кровати и интенсивно обсуждавших ситуацию. Врач попрощался со словами, он оставляет их наедине с пациенткой. Естественно, он готов в любое время ответить на их вопросы. С этим он вышел. В расчеты госпожи Адомайт никак не входило, что наравне с ней у постели больной окажутся еще и другие посетители, но она не потеряла самообладания ни на минуту. Более того: сначала она, склонив голову чуть набок, смотрела на больную. При этом ее красивые, не изуродованные тяжелой работой руки изящно покоились на спинке изножья. Потом она поместила в вазочку купленный на обочине дороги у тротуара букетик тюльпанов и фрезий, налила воды и поставила вазочку на тумбочку. Фрау Штробель по-прежнему лежала без сознания. Что мы теперь будем делать, нетерпеливо спросил Хальберштадт. Госпожа Адомайт даже не удостоила его ответом, а очень любезно, в обычной свойственной ей манере, повернулась к обоим молодым людям. Не меньше пяти минут, прибегнув к весьма изысканному и гладкому слогу, она беседовала с тем и другим одновременно, не сказав при этом ничего. Фрау Новак смотрела на все это со злостью, но сдерживалась и молчала, по-видимому из вежливости. Господин Хальберштадт разглядывал лежащую без сознания женщину с каким-то коварным и подленьким интересом чисто теоретического свойства, он даже склонился над ней пониже. С эстетической точки зрения она казалась ему крайне отвратительной по своему внешнему виду, и Хальберштадт даже ухмыльнулся. Вот оно, это омерзительно живое, еще не ставшее окончательной цифрой в колонке, лежит перед ним. Ошибка природы, как и вся природа сама тоже есть только одна ошибка. Можно даже сказать, очень глупая ошибка и, конечно, безумно скучная. Шустера Хальберштадт вообще не удостоил вниманием, сделав вид, что они никогда не встречались и уж тем более не виделись в квартире Адомайта. Фрау Штробель он в самом деле рассматривал как экспонат, откровенно и бесстыдно. В глубине палаты вздыхала полячка. Жисть ты, жисть, вот беда так беда. Но на нее никто не обращал внимания. И тут произошло следующее. Пока госпожа Адомайт все говорила и говорила, фрау Штробель начала медленно приходить в себя. Хальберштадт наблюдал сначала этот процесс с внутренним содроганием, а потом сказал: она приходит в себя. Смотрите, смотрите, она действительно приходит в себя. Она и до этого была в сознании, сказал Шоссау. Она разговаривала, поинтересовалась госпожа Адомайт. Шоссау: с трудом. И очень тихо. Фрау Штробель слегка шевельнула рукой. Видно было, что у нее совсем нет сил. Но глаза уже наполовину приоткрылись, показались зрачки, однако фрау Штробель еще не различала окружающих ее предметов. Госпожа Адомайт оттеснила Хальберштадта в сторону и сама склонилась над больной. Фрау Штробель, сказала она очень нежно, фрау Штробель, вы меня слышите? При этом она положила ладонь ей на руку. Фрау Штробель никак не реагировала. Так прошло еще какое-то время, может, минут десять, господин Хальберштадт, теряя терпение, бегал в раздражении по палате, похохатывая время от времени, и без конца повторял одно и то же: как все это глупо, глупее даже представить невозможно. Валентин, угомонись, сказала госпожа Адомайт.