Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

• Название: Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)
• Автор: Виктор Ротов
• Издательство: Советская Кубань
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-7221-0244-X

Роман не совсем обычный. Это историко-аналитический роман-документ — так автор обозначил жанр произведения. И это определение полностью себя оправдывает, поскольку действительно исследуется на основании документов эпоха правления последнего русского царя-самодержца Николая Второго. Придворная кутерьма тех времен, состояние русского общества, предреволюционная обстановка в России, дворцовые интриги Нового и Старого Двора, мистико-распутинская чертовщина, блеск и грязь правящей элиты, подоплека развязывания первой мировой войны, попытка расчленения России, наконец борьба евреев за равноправие и ликвидацию так называемой «черты оседлости»; взлет и гибель гениального реформатора П. А. Столыпина и пр. и пр. — все это историей спрессовано в коротком отрезке времени — чуть более десяти лет. И так густо, что для иного государства событий хватило бы на столетия. В этих событиях, как в зеркале, отражены судьбы народные.

Круто повернулась история государства, не сразу народы России разберутся в том, что произошло в то мрачное и яростное, как вспышка взрыва, десятилетие. Роман Виктора Ротова «Заговор в золотой преисподней» — одна из попыток разобраться в том, что произошло в те далекие годы. И что с нами происходит теперь при взгляде на себя в зеркало прошлого.

---

— Мою любимую теперь! — командовал Распутин. — Эх, тройка, снег пушистый…

Бледный, с полузакрытыми глазами, с черными прядями волос, спадавшими на лоб, он дирижировал: «Еду, еду, еду к ней…» Все‑таки какая мощная стихийная сила заложена в этом человеке!..

…Кто‑то предложил ехать в Стрелыпо. Мы собрались. Уезжая, наша компания хотела заплатить по счету. Но лакей почтительно изогнулся — все уже уплачено чиновниками градоначальства.

В Стрельне мы заняли обширный кабинет, выходящий окнами в Зимний сад. Публика вскоре узнала, что с нами Распутин. Влезли на пальмы, чтобы взглянуть в окно на Распутина. Вино лилось рекой. Он настойчиво угощал хор шампанским.

— Ну‑ка, славить Григория Ефимовича! — предложил кто‑то из хористов. И понеслось: «Выпьем мы за Гришу, Гришу дорогого!» Хор заметно пьянел. Началась песня, вдруг внезапно оборвалась хохотом и визгом. Распутин разошелся вовсю. Под звуки «русской» он плясал с какой-то дикой страстью. Развевались пряди черных волос, и борода, и кисти малинового шелкового пояса. Ноги в чу десных мягких сапогах носились с легкостью и быстротой поразительною, как будто выпитое вино влило огонь в его жилы и удесятерило его силы. Плясали с ним и цыганки. Время от времени он дико выкрикивал что‑то. Такого безудержного разгула я никогда не видала. В кабинет вошли два офицера, на которых сначала никто не обратил внимания. Один из них подсел ко мне и, глядя на пляшущего Распутина, сказал:

— Что в этом человеке все находят? Это же позор: пьяный мужик отплясывает, а все любуются. Отчего к нему льнут все женщины?..

…С рассветом поехали в какой‑то загородный ресторан. И офицеры тоже. Один из чиновников стал расспрашивать, кто их знает, кто допустил их в наше общество. Оказалось, их никто не знает. Чиновники попросили их удалиться. Они запротестовали. Поднялся шум и спор. И вдруг раздался выстрел. Начался переполох. Пока там выясняли, разбирались, что к чему, мы переехали на квартиру моего бывшего жениха г. Е. Там произошел неожиданный инцидент: жена фабриканта К. подошла к Распутину и спросила его: «Отчего ты не уберешь из России жидков? Житья от них нет».

— Как тебе не стыдно так говорить! — ответил он. — Они такие же люди, как и мы…

…Вскоре я ушла, так как валилась с ног от усталости. Моя квартира была почти рядом. Я легла и сразу заснула, как убитая. Меня разбудил длительный звонок телефона. Было 10 ч. утра. Говорил грузин — адъютант Распутина: отец пропал. По его словам, по всему городу были разосланы агенты. Около часу ночи — звонок в передней. За дверью голос Распутина:

— Франтик, ты готова? Я привез тебе новую барыньку. Хочу тебя с нею познакомить. Она хорошая…

Я протелефонировала грузину, что отец у меня. Вскоре он явился, и мы втроем отправились к генеральше К.

Там были в сборе. Ждали польскую графиню, которая хотела познакомиться с Распутиным. Наконец, пришла и она. Генеральша встала ей навстречу и подвела к Распутину. Он по своему обыкновению пристально в упор стал смотреть в ее глаза. Она пошатнулась. Стала пятиться, дрожать и вдруг повалилась в истерическом припадке. Она кричала и билась. Ее подхватили и увели в спальню. Распутин пошел к ней. Там он ласково к ней подошел, стал гла дить и что‑то говорить. Но с ней опять повторился припадок.

— Не могу, не могу вынести этих глаз! — кричала она. — Они все видят! Не могу…

…Поехали к художнику фотографироваться. Распутин непременно хотел сняться со мною:

— Хочу с тобою, Франтик, снимайте нас.

Но я, предвидя это, предупредила фотографа, чтоб он щелкнул нас с закрытым объективом. Он так и сделал.

Возвращаясь от художника к генеральше, он отказался ехать в автомобиле, сел со мною на извозчика, адъютанта попросил сесть на другого. Как я поняла, он хотел поговорить со мною наедине.

— Я тебя обижал в Питере, — заговорил он. — Ты меня прости. Худо я с тобой говорил. Ведь я простой мужик, у меня что на сердце, то и на языке, — снял шапку. Ветер развевал во все стороны его волосы. Перекрестился. — Накажи меня Господь, если ты когда‑нибудь услышишь от меня хоть одно худое слово. Ты лучше всех, ты бесхитростная. Простячок мой. Проси, чего хочешь, я все могу сделать.

Мне не хотелось говорить о деле. Знала, опять начнется канитель.

— Может, денег хочешь? Хочешь миллион? Скоро у меня выйдет одно большое дело. Я получу шибко много денег.

— Что ты, отец, никаких мне твоих денег не надо.

— Ну как знаешь, а только я рад для тебя все сделать. Очень ты хороший, Франтик, душа с тобою отдыхает.

У генеральши уже ждали его два чиновника из градоначальства.

Он расцеловался со всеми, просил меня опять приехать, и мы расстались. Он поехал с чиновниками на вокзал.

Июнь 1922 г. Берлин.

Прошло 6 лет. И вот в мои руки снова попали листки моего дневника и карточка Распутина с его каракулями и его письма и телеграммы. Если бы не эти доказательства всего пережитого, я бы не поверила, что все это было. Я бы думала, что все это сон, который приснился мне. Как все это давно было, и какими невероятными кажутся эти страницы моей жизни. Ну вот я держу в руках пожелтевшие, исписанные листы, безграмотно исписанные, я вижу эти широко расставленные вкривь и вкось буквы: «Дорогому простячку, Франтику», — читаю я снова и слышу певучий голос с его растяжкой на «о». А вот и портрет, прекрасный, большой. Он был прислан мне с надписью: «Мило вдухе любящий врадосте во господе леночке Григорий».

(Здесь и везде в этой главе полностью сохранена грамматика «Дневника» Елены Джанумовой).

«В застегнутом армяке, который я видела столько раз, с его великолепной парчевой подкладкой. Со сложенными руками, суровый и сосредоточенный. Таким я видела его в последний раз.

Снова вонзаются в меня его светящиеся глаза. Да, все это было! Где теперь все его почитательницы? Куда развеяла их налетевшая буря? Как много пришлось после последней встречи с ним пережить. В декабре я узнала о его смерти. Как поразило это известие, хотя этого всегда можно было ожидать — так велика была ненависть, возбуждаемая им».

К этим записям Елены Джанумовой нечего добавить. Они, по — моему, красноречивее и честнее всех писаний о Распутине. Лишь два нюанса.

Переписывая строки из «Дневника» Джанумовой, я неоднократно испытывал странные чувства. Даже не чувства, скорее тончайшее состояние души, похожее на едва уловимое мерцание эйфории где‑то в подсознании; на светлую причастность к прошлому, как бы витающему сейчас надо мной. Что это?..

Я еще и еще раз перечитываю написанное, чтобы еще и еще раз войти в это волшебное состояние, осознать его и дать ему какое‑то толкование. И ничего не могу сказать, могу только повторить слова Джанумовой: «Дикая непосредственность. Наверно, через таких Бог общается с Человечеством». Воля и дух сильных мира сего, наверно, и впрямь не исчезают с их смертью, а продолжают жить среди нас и влиять на нас. Века и тысячелетия…

Обращает на себя внимание, что Джанумова ни словом не обмолвилась о Симановиче. Даже предположить трудно, что она ни разу с ним не столкнулась у Распутина. Ни слова о нем. В чем дело? Да потому что ни она, ни кто другой не знали о нем и не должны были знать. Так задумано было еврейской общиной изначально. Они не хотели бы быть причастными перед лицом общественности к Распутину и распутинщине. Но ничего в природе не бывает тайным, чтобы не стать в конце концов явным.

ГЛАВНЫЙ ПОСТУЛАТ В ДЕЙСТВИИ

«Что можно нам по отношению к другим, того нельзя другим по отношению к нам», — главный постулат иудейской морали.

При бегстве из Киева, во время еврейских погромов, Симанович видел из окна автомобиля десятки трупов «убитых во время богослужения евреев». Это факт. И факт страшный. И его, Симановича, можно понять, когда он оправдывает этим фактом все свои мерзкие действия, чтоб отомстить. Но при этом он, да и все евреи почему‑то забывают, что еврейские погромы — это всего лишь эхо их собственного изобретения — кровавого праздника Пурим, дошедшего в наши времена из глубины веков.

Однако.

«Я решил, — пишет Арон Симанович в своей книге «Распутин и евреи», — всеми силами бороться за мою жизнь, жизнь моей семьи, моих родственников и за наше равноправие».

«Мною была создана обширная организация для собирания материалов о положении евреев во всех частях России. В последние голы, перед революцией, работа была закончена. Я не скупился в средствах. У меня были зарегистрированы все раввины, все еврейские политики, все купцы и даже еврейские студенты. Я был осведомлен не только о политическом положении и общественной жизни евреев, но знал многое из личной жизни видных еврейских деятелей. Этим я больше всего импонировал моим клиентам, когда они ко мне обращались. Обычно я вперед, знал. по какому делу они ко мне обращались, что производило еще большее впечатление. Ежедневно ко мне обращались евреи со всех концов России. Они ждали моей помощи и участия в самых разнообразных делах. Чтобы быть в состоянии им помочь, я налалил хорошие отношения со всеми соответствующими учреждениями и должен сказать, что не было в России учреждения, в котором я не мог провести мои дела.