Владимир Новиков - Алексей Константинович Толстой

• Название: Алексей Константинович Толстой
• Автор: Владимир Новиков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03474-7

Алексей Константинович Толстой (1817–1875) — по рождению принадлежавший к двум знаменитым родам Толстых и Разумовских, «товарищ по играм» и друг наследника престола, будущего Александра II — карьерному восхождению к верхам власти предпочёл быть «просто поэтом». Начав с «игры в Козьму Пруткова» с братьями Жемчужниковыми, он стал автором знаменитой драматической трилогии: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Фёдор Иоаннович» (до сих пор одна из самых репертуарных пьес), «Царь Борис», а также не менее известной сатирической поэмы «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева», не опубликованной при жизни, но разошедшейся по всей Российской империи в списках (поэма и ныне вдохновляет поэтов на её продолжение вплоть до последнего президента). Провидческими оказались и многие его стихи, баллады, до сих пор волнующие умы, что справедливо подметил в своё время И. Бродский: «…поэт уникально гибкий и разнообразный… Учитывая происшедшее со страной в двадцатом веке, то, что его современники принимали за эскапистские или ностальгические мечтания, обернулось предупреждением и пророчеством».

---

Как целый ряд признанных шедевров, поэма А. К. Толстого вызвала множество подражаний, а также попыток её продолжения в последующих временах, особенно в кризисные моменты истории России. Например, в 1906 году поэт-сатирик Василий Адикаевский издал под названием «От мрака к свету» поэму А. К. Толстого с собственным завершением, где описал события Русско-японской войны, Цусиму, 9 января, революционное выступление матросов на броненосце «Потёмкин», Декабрьское вооружённое восстание в Москве, выборы в Первую Государственную думу. Такие «продолжения» начали появляться и в период горбачёвской перестройки, причём некоторые доведены даже до президентства В. В. Путина. Нельзя сказать, что все подобные опусы высокого поэтического качества, не говоря уже о том, что пестрота событий и героев быстро изглаживалась из памяти. Но это стоит отметить как своеобразный культурный феномен.

Огромную популярность приобрела другая сатирическая поэма А. К. Толстого «Сон Попова». По словам известного критика Дмитрия Святополк-Мирского, эта поэма — его «главный патент на бессмертие». Сюжет её представляет развёрнутый анекдот, как в день именин министра некий статский советник Попов явился поздравить его без панталон. Современники были убеждены, что объектом сатиры был министр государственных имуществ Пётр Александрович Валуев, страдавший манией произносить либеральные речи, избитая фразеология которых выглядела обычным пустозвонством. В своих воспоминаниях Владимир Мещерский едко характеризует Валуева: «При сближении с ним он производил странное впечатление тем, что казался обожателем музыки словосочетания, и этот культ фразы звонкой и громкой ставил выше всех остальных к нему предъявлявшихся ожиданий и требований»[81].

Вот портрет этого высокопоставленного бюрократа эпохи «великих реформ»:

Вошёл министр. Он видный был мужчина,
Изящных форм, с приветливым лицом,
Одет в визитку: своего, мол, чина
Не ставлю я пред публикой ребром.
Внушается гражданством дисциплина,
А не мундиром, шитым серебром.
Всё зло у нас от глупых форм избытка,
Я ж века сын — так вот на мне визитка!

В речи, обращённой к собравшимся, он провозглашает:

Мой идеал — полнейшая свобода —
Мне цель народ — и я слуга народа!

Вот речь министра:

Прошло у нас то время, господа, —
Могу сказать: печальное то время, —
Когда наградой пота и труда Был произвол.
Его мы свергли бремя.
Народ воскрес — но не вполне — да, да!
Ему вступить должны помочь мы в стремя,
В известном смысле сгладить все следы
И, так сказать, вручить ему бразды.
…………………………………………………
Нет, господа! России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, коль смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам; и, став на свой гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?

Однако после подобных либеральных слов «ревнитель прав народных» расправляется с нарушившим представительский ритуал чиновником Поповым в худших традициях николаевского времени, которого, как утверждает в своей либеральной речи, «мы свергли бремя». Попова быстро препровождают в Третье отделение, где он, запуганный, строчит доносы на всех своих знакомых. Впервые русская сатира покусилась на это страшное учреждение. Несчастный Попов всё более и более погружается в кошмар, из которого его выводит только внезапное пробуждение.

Успех нового произведения А. К. Толстого был широк и реакция — различной; причём подчас в поэме видели некий эзопов язык, прочитывая то, что Толстой уж никак не мог иметь в виду. Впрочем, ведь и министр, лицезрея Попова без штанов, задаётся вопросом, не думал ли тот

Собой бюджет представить на Руси?

Обо всём этом Алексей Толстой писал Михаилу Стасюлевичу 18 ноября 1873 года: «Я очень рад, что „Сон Попова“ Вам нравится; вообще ему очень везёт; я потерял счёт всем спискам, которые с него сняты, и слышал, между прочим, что в Константинополе он произвёл скандал и был поводом переписки родственников Игнатьева[82] с Петербургом. Не знаю, собственно, какое придали ему там значение: борьбы ли славянского элемента с турецким или преобладание греческой церкви над болгарской? В штанах, кажется, увидели намёк на Босфорский пролив, что их особенно напугало». Впрочем, здесь ничего странного не было, если принять во внимание, что в политической атмосфере уже ощущались признаки приближающегося нового русско-турецкого вооружённого конфликта.

Антибюрократическая филиппика «Сон Попова» сразу же была признана одним из лучших произведений Толстого. Эта поэма очень понравилась Тургеневу, о чём тот сам говорил автору. Особо следует отметить реакцию Льва Толстого, не причислявшего своего отдалённого родственника к числу истинных поэтов и ставившего Алексея Толстого в один ряд с второстепенными стихотворцами, например Львом Меем, Алексеем Апухтиным и Арсением Голенищевым-Кутузовым. Известны его насмешливые слова, что А. К. Толстой как надел в молодости оперный костюм, так и не снимал его до самой смерти. Впрочем, Л. Н. Толстой не раз повторял, что он вообще не любит стихов. Но «Сон Попова» всегда приводил яснополянского мудреца в восхищение. Он знал поэму наизусть и не раз охотно и с большим мастерством декламировал её, повторяя, что это — «настоящая сатира», «превосходная сатира».

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

Всем унаследованным усадьбам Алексей Константинович Толстой предпочитал Красный Рог. В первое время после «обретения свободы» он по привычке часто бывал и в Погорельцах, и в Пустыньке, но со временем именно Красный Рог стал ему домом. Правда, почти каждый год Толстой ездил отсюда за границу. В Петербург после премьеры «Смерти Иоанна Грозного» он уже не стремился.

Трудно поверить, что полтора века назад Красный Рог был окружён дремучим лесом. Уже говорилось, что А. К. Толстой сравнивал этот местами непроходимый бор с легендарным Шервудским лесом, где обитал Робин Гуд. Он писал немецкому писателю Бертольду Ауэрбаху, что в полверсте от его дома бродят медведи. Поэт не преувеличивал.

Письма Алексея Толстого полны восхищением природой Красного Рога. Он приглашает поэта Якова Полонского посетить усадьбу: «Если бы Вы знали, какое это великолепие летом и осенью: леса кругом на 50 вёрст и более, лога и лощины такие красивые, каких я нигде не видал, а осенью, особенно эту осень, не выезжаешь из золота и пурпура. Это было до того торжественно, что слёзы навёртываются на глаза».

В июне 1869 года в Красный Рог приезжал Афанасий Фет (майор Фет, как шутливо называли поэта гостеприимные хозяева), оставивший подробные воспоминания об этом визите. По пути с ним произошёл курьёзный случай, подтверждающий истину толстовских слов. Фет пишет: «За несколько станций до Брянска поезд что-то надолго остановился, и, не находя места от полдневного зноя, остановился и я в каком-то оцепенении посреди залы 1-го класса. Несмотря на возвышенную температуру всего тела, я почувствовал какое-то необыкновенно мягкое тепло, охватившее средний палец правой руки. Опустивши глаза книзу, я увидал, что небольшой жёлтый, как пшеничная солома, медвежонок, усевшись на задние ноги, смотрит вверх своими сероватыми глазками и с самозабвением сосёт мой палец, принимая меня, вероятно, за свою мать. Раздался звонок, и я должен был покинуть своего бедного гостя»[83].

От Брянска Фет ехал на лошадях по лесной дороге вдоль густой стены елей. По пути встречались озёра, и прямо из-под колёс экипажа взлетали крупные дикие утки.

Об атмосфере Красного Рога Фет вспоминает: «Трудно было выбирать между беседами графа в его кабинете, где, говоря о самых серьёзных предметах, он умел вдруг озарить беседу неожиданностью „а ля“ Прутков, — и салоном, где графиня умела оживить свой чайный стол каким-нибудь тонким замечанием о старинном живописце или каком-либо историческом лице, или, подойдя к роялю, мастерскою игрою и пением заставить слушателя задышать лучшею жизнью»[84]. Однако от опытного помещичьего глаза Фета не укрылась масса «странностей» в ведении хозяйства. Так, он поразился обилию стогов на полях. Ему объяснили, что сено накапливают в течение двух-трёх лет, а затем за неимением места сжигают. Фет саркастически заметил, что подобного хозяйственного метода он не понимает и никогда не поймёт.

Вообще о доброте и бессребреничестве владельцев Красного Рога создавались легенды. К примеру, однажды крестьяне попросили у Алексея Константиновича дров на зиму, и он, не задумываясь, предложил им вырубить липовую рощу неподалёку от усадьбы, и это, понятно, было немедленно исполнено. Случалось, что, изгнав проворовавшихся лакеев и камердинеров, Толстые вновь принимали их в дом и даже возили с собой за границу. Всё это в конце концов привело к тому, что А. К. Толстой почти полностью разорился и на закате жизни серьёзно подумывал вернуться на придворную службу.