Михаил Арнаудов - Психология литературного творчества

• Название: Психология литературного творчества
• Автор: Михаил Арнаудов
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1969

---

Продолжая и прерывая её то выдержанными, то неполными стихами, которые должны быть спаянными потом, Шенье достигает конца своей элегии, столь важного для основного настроения:

Увы! Они мертвы! Их бедный верный пёс
Льстиво скулит у их холодных ног.
И голос соловья звучал в тени небес
Под шорох крыл и тихий шум листов.

Шиллер, охваченный патриотическим воодушевлением во время французского владычества в Германии, задумывает в 1801 г. апофеоз своему отечеству, который не был закончен и который впоследствии издатель озаглавил «Немецкое величие» [1223]. Из своего неопределённого ещё вдохновения поэт записывает на трёх листах в прозе главные идеи, отмечая одновременно узкой колонкой быстрым почерком на полях некоторые полные и неполные стихи. Записывает и несколько рифмованных концов, зазвучавших внутренне, не будучи окончательно оформленными. Проза и стихи идут параллельно так:

«Не сверкнуть на краткий миг яркой звездой и погаснуть, а выиграть большой исторический процесс. У каждого народа есть свой день в истории и день немцев — это великий день, когда завершится круг времён и Германия воссияет».

Каждый народ на земле
Имеет свой день в истории,
Когда он сияет в высшем свете
И венчается славой.
День немцев придёт,
Когда завершится круг времён.

Не изданные до недавнего времени отрывки из второго тома сборника «Возмездие» Гюго[1224] вводят нас в подобный процесс творчества, в некристаллизированный поток образов и слов. К 1852 г. Гюго начинает стихотворение (в проекте), прибегая к восклицаниям, в которых улавливается непосредственное возбуждение общественного деятеля, ненависть изгнанника к Наполеону III:

А, негодяй! не надейся ускользнуть от меня;
Я понял твою гнусную душу, и я разоблачаю
её, срываю с неё все покровы…

Тут же после этого следуют уже стихи; поэт внезапно нашёл свои рифмы и может продолжить, импровизируя готовый текст, а не бесформенную прозу:

Ты пытаешься скрыть свою совесть,
Смешать свою душу с порывами ветра.
Я схвачу её, и клянусь Богом!
Я покажу твою обнажённую, безобразную душу
Народу, наблюдающему за нашим сражением.

В другой раз Гюго снова этим же способом набрасывает «План искупления» в энергичной прозе, чтобы неожиданно перейти к стихам:

Наполеон: увы! Где твоя слава?
Прокатилась 2 декабря и забрызгала её грязью.
Прислушайся: это возмездие; это божья кара.
Напрасно ты пытался быть великим, драпироваться
в плащ славы, быть ослепительным, пасть при
Ватерлоо и умереть на Святой Елене. Преступления,
оскорбляющие народ, это преступления, оскорбляющие Бога.
Эти преступления должны быть искуплены. Пришло 2 декабря.
Ты умер, но преступление твоё живёт. Твоё преступление — хотя
прошло 50 лет — выходит из мрака.
Твоё 18 брюмера мстит тебе.

Как в данном случае Гюго пишет прежде всего в прозе и потом развивает в стихах, так и в другой раз он использует чужую прозу, если она создаёт продуктивное настроение, и рифмует часто даже слова заимствованного текста.

«Эмерийо» и «Свадьба Роланда», например, версифицированы на основе статей, прочитанных в журналах; изложение в прозе так сильно говорит воображению, что тут же воспроизводится ритмически[1225].

Подобный переход от поэтической прозы с первым настроением и первыми видениями к стихам, которые достигают конечной цели импровизации, есть и у Лермонтова, например в отрывке без заглавия 1830 г.

«Синие горы Кавказа, приветствую вас! Вы взлелеяли детство моё; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры всё мечтаю о вас да о небе. Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновение гордился он ею!.. Как я любил твои бури, Кавказ! Те пустынные громкие бури, которым пещеры, как стражи ночей, отвечают!.. На гладком холме одинокое дерево, ветром, дождями нагнутое, иль виноградник, шумящий в ущелье, и путь неизвестный над пропастью, где, покрывался пеной, бежит безымянная речка, выстрел нежданный, и страх после выстрела: враг ли коварный иль просто охотник… всё, всё в этом крае прекрасно. Воздух там чист, как молитва ребёнка, и люди, как вольные птицы, живут беззаботно; война их стихия; и в смуглых чертах их душа говорит…» [1226]

Из стихов (их всего семь) ясно: поэт не достиг целостной картины и установленной композиции, он торопится набросать на бумаге только материал из воспоминаний и фантазии в ожидании найти форму, направление к которой дают ему несколько ритмичных единиц в конце. Произведение, однако, так и осталось, вероятно, незаконченным, так как Лермонтов уже не возвращается к этой непрояснившейся картине, в которой отсутствует центр и уверенная спайка. Зато оказалась законченной после многих и многих переработок поэма «Демон», одна из первых редакций которой содержит интересную последовательность стихов и прозы. Её начало относится к 1829 г.:

Печальный Демон, дух изгнанья,
Блуждал под сводом голубым.
И лучших дней воспоминанья
Чредой теснились перед ним…[1227]

В окончательной редакции мы имеем:

Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землёй,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой…[1228]

Но и в первоначальной редакции стихи прерываются прозой: «Демон узнаёт, что ангел любит одну смертную, демон узнаёт и обольщает её, так что она покидает ангела, но скоро умирает и делается духом ада. Демон обольстил её, рассказывая, что Бог несправедлив и проч.». Следуют снова стихи и потом снова проза: «Демон влюбляется в смертную (монахиню), и она его наконец любит, но демон видит её ангела-хранителя, и от зависти и ненависти решается погубить её»[1229] — и т.д. Как видим, это — доказательство колебания и неустойчивости формы в процессе импровизации.

Примеры подобного метода работы есть и у Пушкина, вопреки его уверениям, что стихи свободно текут и что перо едва успевает записать вдохновенную импровизацию. Прежде чем дело доходит до такой импровизации, рядом с ней идёт прозаическая редакция, записываемая или мыслимая, множество следов которой мы находим в рукописях (черновиках) поэта[1230].

И другие авторы, имеющие обыкновение записывать только законченные вещи или утверждающие, что создают сразу, без долгих блужданий и экспериментирования, пользуются иногда предварительными редакциями в прозе, к которым потом возвращаются, чтобы превратить их в стихи. Найдя только мотив и наметив одним-двумя стихами ритмическую схему, как она звучит в их душе, они торопятся зафиксировать свои идеи до наступления прояснения внутренней картины. Так поступает и такой импровизатор, как Ламартин, от которого остались этюды в прозе к отдельным местам «Созерцаний», где от первой идеи до последней обработки отмечаются значительные изменения в образах и их развитии[1231]; и такой виртуоз форм, как Гейне, чьи последние сборники содержат и некоторые стихотворения в прозе с рефреном в начале и в конце, например «Гимн» [1232], так и Кёрнер в цитированных выше письмах, имеющих свой поэтический ритм и быстро превращающихся в соразмерное созвучие, так и Кирилл Христов, который часто находит ритмический лейтмотив и декламирует себе стихи, не уясняя полностью иного содержания или формы. Возбуждённый вестью о большом сражении при Валево ноября 1914 г., он решает написать стихотворение, от которого прежде всего «прогудел в голове», рефрен:

И наконец Бог перебил руку,
Которая была поднята на брата.

Как является ему это двустишие? «Как центр, — объясняет он, — мотива, что есть высшая правда. Клятва их детей и жён доходит до Бога. Ну, слава Богу, наконец есть провидение, думал…» [1233] До исполнения идеи, до развития мотива Христов не доходит; наверное, более новые впечатления и настроения уводят его в другом направлении. Однако, если бы он пожелал тут же зафиксировать свой замысел, чтобы он не ушёл, чтобы развить его потом, он бы создал нечто вроде стихотворения Вазова «Перед Белым морем» 1912 г., возникшего как отголосок радостной вести с поля боя, как поэтическая вариация письма, полученного с фронта, где содержится мотив восторженного настроения: «Сегодня поздравили громовым «ура» Белое море» [1234]. У поэта, охваченного патриотической радостью, быстро появляется продуктивное настроение, и он пишет нечто целое, в котором мы читаем: