Уистан Оден - Стихи и эссе

• Название: Стихи и эссе
• Автор: Уистан Оден
• Жанр: Публицистика

УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН (WYSTAN HUGH AUDEN; 1907–1973) — англо-американский поэт, драматург, публицист, критик. С 1939 года жил в США. Лауреат Пулицеровской и других литературных премий. Автор многих поэтических сборников, среди которых «Танец смерти» («The Dance of Death», 1933), «Гляди, незнакомец!» («Look, Stranger!», 1936), «Испания» («Spain», 1937), «Век тревоги» («The Age of Anxiety», 1947), «Щит Ахилла» («The Shield of Achilles», 1955), «Избранные стихи» («Collected Shorter Poems», 1968).

---

[291]

Стихи разных лет

От переводчика

Поэму "Море и зеркало", построенную на ряде противопоставлений, главным из которых является оппозиция Просперо — Ариэль, можно рассматривать как середину творчества Уистена Одена, основное произведение его американского периода. Предлагаем читателям еще семь стихотворений Одена. Первые четыре из них принадлежат к доамериканскому периоду, а последние три — к послеамериканскому, когда поэт стал проводить большую часть года в Европе, а затем (получив должность профессора поэзии в Оксфорде и купив дом в южной Австрии) окончательно переселился на эту сторону Атлантики.

"Сделавшись выше" ("Taller To-day") написано совсем молодым, двадцатидвухлетним, поэтом. Подробнее об этом стихотворении и вообще о ранних стихах Одена читайте в статье Шеймаса Хини.

"Похоронный блюз" и "Блюз Римской стены" были впоследствии включены автором в цикл "Двенадцать песен" (IX. "Stop all the clocks, cut off the telephone" и XI. "Roman Wall Blues"). "Похоронный блюз" — одно из самых известных произведений Одена. В оригинале пол говорящего не конкретизирован (особенность английской грамматики), из-за чего для переводчика возникает та же проблема, что и в сонетах Шекспира: надо определиться с типом любви — традиционной или гомосексуальной. Иосиф Бродский в своем переводе выбирает второй вариант, у него о смерти мужчины говорит мужчина, — на что, впрочем, указывает только один глагол в мужском роде в конце третьей строфы:

Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток,
Мой шестидневный труд, мой выходной восторг,
Слова и их мотив, местоимений сплав.
Любви, считал я, нет конца. Я был не прав.

Бродский, несомненно, ориентировался, помимо биографических обстоятельств Одена, и на культовый английский фильм "Четыре свадьбы и похороны", в котором эти стихи произносит один из героев над гробом своего любовника.

Мой перевод, наоборот, сделан от женского лица. Дело в том, что стихотворение в своем законченном виде и было предназначено для женского голоса. Оно исполнялось певицей Хэдли Андерсон (ставшей вскоре женой друга Одена поэта Луиса Макниса) на музыку, сочиненную Бенджаменом Бриттеном, и вошло в цикл "Четыре песни кабаре для мисс Хэдли Андерсон". В таком виде оно и печаталось из книги в книгу Одена вплоть до шестидесятых годов. На стихотворении, безусловно, лежит печать жанра, а именно, немецкого кабаре начала 1930-х годов, как мы его себе представляем по знаменитому фильму с Лайзой Миннелли в главной роли: гротеск, бравада, смех сквозь слезы. Кстати, и сам этот фильм восходит — через более ранний бродвейский мюзикл — к роману друга Одена Кристофера Ишервуда "Прощай, Берлин", в котором отразились их общие берлинские впечатления 1931 года.

"Блюз Римской стены", по-видимому, вдохновлен книгой Киплинга "Пак с Волшебных холмов", точнее, входящими в нее рассказами о защитниках Адрианова вала. Построенный во II в. н. э. для отражения набегов пиктов, этот вал длиною в 72 мили перегораживал всю Северную Англию на уровне Ньюкасла-на-Тайне. У Киплинга о буднях римских солдат, защищающих Адрианов вал, рассказывает центурион Парнезий. В книге он распевает такую солдатскую песню:

Когда покидал я Италию
          С орлом и звонкой трубой,
Клялась мне моя Евлалия,
Божилась моя Евлалия:
          Мол, сердце мое с тобой.

И я прошагал всю Галлию,
Британию и так далее
          И вышел на голый брег,
Где белый, как грудь Евлалии,
Холодный, как кровь Евлалии,
          Ложился на землю снег…

Впрочем, как мы узнаем из рассказа Киплинга, Стену защищал разноплеменный сброд — солдаты всех рас и народов, какие жили тогда в Римской империи. Да и командиры были им под стать — "ни одного, кто бы не попал сюда за какую-нибудь провинность или глупость. Один совершил убийство, другой — кражу, третий оскорбил магистрата или богохульствовал и был сослан на границу подальше, как говорится, от греха…" Оден написал своего рода зонг римского солдата, соединив вместе Киплинга и Брехта.

"Композитор" ("The Composer") — один из примерно тридцати написанных в 1938 году сонетов Одена. Примечательна высказанная в нем мысль — хотя она, разумеется, не нова, — что любой вид искусства можно рассматривать как перевод (исключение делается для музыки, что тоже можно оспорить). Тем самым Оден, косвенно, снимает с поэтического перевода подозрение в неполноценности. Сравним с высказыванием Б. Пастернака: "Художнику безразлично, писать ли десятиверстную панораму на воздухе или копировать десятиверстную перспективу Тинторетто или Веронезе в музее".

Стихотворение "Испытание" ("The Proof"), вошедшее в сборник "Щит Ахилла" (1955), как и ряд других, подверглось циклизации в "Полном собрании стихотворений" 1966 года. Оден снял название стихотворения и включил его в цикл "Пять песен". "Испытание" написано по мотивам оперы "Волшебная флейта". Принц Тамино и Памина, дочь Царицы ночи — ее главные персонажи: чтобы соединиться в финале, они должны пройти испытание огнем и водой. В этом усматривали отражение обрядов посвящения масонских лож и даже называли оперу Моцарта "масонской".

"Озера" ("Lakes") входят в цикл "Буколики" (наряду с "Ветрами", "Лесами", "Горами", "Островами", "Долинами" и "Потоками"). "Буколики" Одена — жанр пасторальный, хотя и по-оденовски модернизированный. В них нет романтического образа Природы, безмолвно говорящей о присутствии божественного начала в мире. Наоборот, природа у Одена ежеминутно напоминает нам о человеке: о его расчетах и заботах, надеждах и иллюзиях. Даже масштаб озер определяется человеческой мерой: "чтобы могла мамаша докричаться / До заигравшихся с той стороны детей". Разумеется, озерная вода охлаждает страсти, но — сама по себе, без высшего вмешательства: "Озерный люд спокоен и приветлив; / Пусть буйные романтики бранятся / И сгоряча зовут к барьеру друга; / Прожив у этих вод хотя бы месяц, / Былые дуэлянты позабудут / Браниться в рифму, теша Вельзевула". Этот антиромантической укол, похоже, направлен прямиком в "Евгения Онегина" (популярного в Европе благодаря опере Чайковского).

Наконец, последнее стихотворение, "Ода Термину" ("Ode to Terminus"), характерный пример поздней, "горацианской", манеры Одена. Этот гимн древнеримскому богу межей и границ, в честь которого справляли праздник терминалий (22 февраля). Ода Одена, написанная полвека назад, и сегодня звучит вполне современно. Автор видит беду нашей цивилизации в разрушении всяческих границ и рамок (без которых культура не может существовать), в утрате чувства меры и самоограничения и, осуждая Венеру и Марса, богов любострастия и вражды, за потворство человеческой блажи и жадности, он взывает к помощи Термина, славя дарованные им людям "игры, лады и размеры".

Стихотворение написано без рифм, "алкеевой строфой". Античными размерами, в подражание одам Горация, написано большинство стихотворений Одена этого периода. В переводе алкееву строфу, разумеется, необходимо воспроизвести, ведь смысл оды — в утверждении данных богами человеку священных правил. Оден обращается к Термину, "богу границ, оград и смирения", прося его поставить пределы людским прихотям и жажде новизны. Неверно будет сказать, что Оден ополчается здесь на науку — нет, он, как всегда, относится к ней с живым интересом и замечательным для гуманитария пониманием, — он просто предлагает ей быть поскромней, осознать свое подчиненное место в человеческом доме. Он выступает за сохранение порядка в экосфере, лада в искусстве, чувства меры во всех помыслах и делах человеческих. Здесь он действительно ученик Горация, певца "золотой середины".

У Термина, бога межей, если посмотреть на него не вчуже, как на поставленный человеку предел, а изнутри, как на некое пограничное состояние, пограничное стояние между двумя полями, обнаружится еще смысл: посредничество, сочетание и примирение разделенного. У Шеймаса Хини, выросшего на границе двух миров, католического и протестантского, воспитанного двумя культурами, ирландской и английской, есть стихотворение "Terminus", в котором римский бог выступает учителем равновесия:

А все-таки, если иначе взглянуть,
Два ведра легче нести, чем одно.

Я вырос, привыкнув изгибом спины
Уравновешивать ношу свою.

Термин может считаться и богом-покровителем переводчиков. Я заметил это много лет назад, написав "Песню межевого камня":

На меже лежит камень, на неудобье,
Между двух полей лежит, наподобье
Переводчика — или его надгробья.

Оден в своей оде утверждает, что величайшей милостью жизни является чудо взаимопонимания, то самое "чудо Пятидесятницы", когда на человека как будто сходит Святой Дух, и "каждый вдруг понимает язык другого". Тем же заканчивается и моя переводческая ода: