Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

• Название: Окопники
• Автор: Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко)
• Издательство: Краснодарское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1995
• ISBN: 5-7561-0721-5

Авторы этого сборника принимали непосредственное участие в боях Великой Отечественной войны. Рядовыми бойцами и командирами, минометчиками и моряками, танкистами и пехотинцами, летчиками и артиллеристами.

Изложенное здесь не плод воображения, а суровая правда тех лет. Каждый начинал и закончил свой боевой путь по-разному, но всех их объединяло фронтовое братство и преданное служение своему Отечеству.

Книга "Окопники” является составной частью краевой Книги Памяти, посвященной 50-летню великой Победы.

---

И всякий раз он полон ликования, когда Гуржий, взяв‑за недоуздок, ведет его к выходу. Идет с приплясом — так хочется быстрее выскочить и помчаться: сытый, сил девать некуда, молодой, в самом соку.

На корде Вектор бегает с удовольствием. Сначала на кругу ничего'не было, затем появилась жердочка, положенная поперек. Недоумевал: к чему она? Перемахнул, чуть тронув ее, для контроля, задним копытом. Хозяин тут же подошел, похлопал рукой по изгибу шеи, приговаривая привычное «оле, оле», и дал с ладони корочку хлеба. Понял: в чем‑то угодил ему, иначе бы не приласкал. В другой раз жердочка оказалась повыше — Вектор прыгнул и опять получил корочку хлеба. Благодарность Хозяина подбадривала, и конь прыгал через препятствие все охотнее. Стал доверчивее: с Хозяином ему нечего бояться.

Как‑то поутру, прежде чем вывести коня на круг, Гуржий что‑то положил ему на спину, словно бы случайно, без всякой целн. Было непривычно, а потому тревожно. Спокойное «оле, оле» и прикосновение ласкающей руки уняли волнение, дали понять, что и на этот раз никакой опасности нет. Запах сыромятной кожи, хруст ремней, затягиваемых на боку живота, металлический холодок сгремян воскресили полузабытое — так седлал Старшой, колхозный конюх. «Оле, оле!» — слышалось, и конь не перечил, ничему не мешал. Только железный трензель закусить отказывался. Но Гуржий протиснул палец между десен, и челюсть пришлось разжать. Когда Хозяин впрыгнул в седло, хотелось кричать от возмущения, освободиться от тяжести, но по спокойному

шепоту «оле, оле!» и ласковому прикосновеншо руки почувствовал: так надо, все в порядке, послушно побежал по кругу следом за скачущими лошадьми, вовлекаемый в общее движение. Легкое прикосновение шенкеля — и перешел на галоп. Впереди жердочка. Хозяин правит на нее, внушая свою волю шпорой и хлыстом, — значит, надо прыгать. В момент посыла поводья ослабевают, всадник, привстав на стременах, пригибается к шее коня, и, слившиеся воедино, они перелетают через перекладину. «Оле, оле!» — благодарное похлопывание руки по загривку. Позади подрагивает жердь, тронутая копытом.

Перед закрытым препятствием Вектор заробел: а нет ли кого за этим заборчиком? Хозяин разрешил глянуть: там никого не было. А прыгнуть (руда не составило.

Тот же страх перед земляным валом, перед канавами и рвами. Хочется и туда заглянуть, но Хозяин дает посыл — и конь взмывает над препятствием, целиком полагаясь на всадника. И ни разу не был обманут в доверии к нему. Крепко усвоил, что нет у него друга надежнее, чем Гуржий. Щедро вознаграждается им за послушание, за ум и хороший характер. А если уж наказывается, то за дело и вовремя. А не вовремя накажи или не вовремя поблагодари, то и не будешь понимать, что от тебя Хозяин хочет.

Дончак многому научился. Умеет ложиться: почувствует настойчивое подергивание повода и шпору под правый бок, останавливается, подгибает ноги и, как только Хозяин сойдет с седла, валится на бок, откидывая голову на траву, — замрет, не подавая признаков жизни, а Гуржий тем временем, лежа за ним, ведет огонь из карабина.

Стрельбы дончак сначала жуть как боялся. Выстрелит Хозяин, сидя в седле, а он метнется, не зная, куда бежать, готовый сброснть всадника. «Оле, оле!» — слынгал н смирялся. Новый выстрел — н вновь успокаивающее «оле, оле!». Понял, что никакой угрозы нет. И теперь от выстрела даже не вздрогнет, лишь ушами чиркнет — трык!

Привык и к свисту сабли при рубке лозы.

А что по — настоящему полюбил, так это скачки. Они пробуждают радость далекого мирного времени, оставшегося лишь в сновидениях, когда каждое утро, вырвавшись из варка, мчался в табуне с Гнедухой наперегонки к речке и пахучему лугу. Всякий раз срывается со старта раньше времени, за что Хозяин грозится хлыстом. И терпеть не мо

жет, чтобы кто‑то на кругу его обгонял, — сейчас же, прижав уши, оборачивается, делает вид, будто хочет укусить поравнявшегося с ним коня.

Слушаться человека — дело немудреное. Лошадь понятлива, а если слово сказать не может, то ведь и люди, видимо, не все умеют делать, если уж не могут без коня обойтись. Лошадь безотказна — пожалуйста, запрягайте, наваливайте тяжести, скачите верхом. А случись какая беда — из воды вытащит, из огня вынесет, и все бескорыстно, лишь бы только люди понимали своего молчаливого и верного четвероногого друга.

День в полку начинается с пения: ра — ра — ра. В сигнале требовательность и суровость. Значит, кончай, кони, есть, сейчас прибегут люди. В полдень голос трубы совсем иной, мягкий и веселый: ти — а, ги — а, ти — а-та. Дневальные несут овес в горбах, а казаки, оставив лошадей у коновязи, бегут с котелками к походной кухне. На заходе солнца труба еще спокойнее: ти — та — ата. Значит, конец занятиям. Хозяин спрыгивает с седла и, бросив поводья, ослабляет подпругу, избавляет от надоевшего трензеля: отдыхай! И куда бы он ни пошел, Вектор, весь мокрый, в пене, направляется следом и будет за ним ходить весь вечер, не отставая ни на шаг.

— Вот это конь! — восхищаются казаки. Среди голосов один, издавна знакомый:

— Спасибо тебе, парень, за коня! И как ты с ним поладил?

— А он меня, дядько Побачай, как‑то сразу признал. Я ему: «Вектор, оле, оле!» — он: «Го — го — го!» Даю сахар, он: хруп- хруп — хруп. И головой замотал, вот так. Дескать, спасибо… Ха — ха — ха…

У казаков на отдыхе только и разговору — о лошадях. И говорят не иначе, как воспроизводя голосом, движениями тела, мимикой манеру, повадки, капризы своих любимцев.

Всегда весело там, где Гуржий. В эскадроне он всем пришелся по нраву отзывчивостью, озорной неунывностью — любнг почудить, забавник, плясун, песенник. Не надивится «а него старый Побачай:

— Гарный хлопец. Ишь, рэгоче!..

А каков Хозяин, таков и конь. Вектор сам иногда затевает игру с Гуржием: увидев его с уздечкой, взовьется на дыбы и начинает, озорно взлягивая, кружить перед ним: дес

кать, попробуй‑ка, поймай. А когда чует у него в карманах какое‑то лакомство, то ни к сену не прикоснется, ни к траве, ни к овсу, вытянет морду и ждет, настроенный решительно: мол, с голоду издохну, а на своем настою, и Хозяин, всякий раз посмеиваясь, его одаривает.

Однажды на утренней разминке вдруг Вектор слышит голос, когда‑то окликавший его с неповторимой нежностью, по которому в глубине души испытывал постоянную тоску. Он вздрогнул в счастливом изумлении: «Наташа!» — и не мог сдержать рвущегося из горла крика. Хозяин, удивленный его поведением, замахнулся было плетью, но, увидев спрыгнувшую с брички и поспешившую к ним девушку в военной форме, вовсе опустил поводья.

— Это ты, Векторушко? Узнал!

Наташа поднесла руки к губам коня, прижалась щекой. Запахи от нее удивительные — хлеба, луговых цветов, свежего ветра и тепла. Достала из вещмешка половинку домашнего лаваша, дает по кусочку с ладони, кормит и гладит, шепча что‑то ласковое, а глаза у самой полны слез. Только смигнет, они вновь наберутся.

Гуржий спешился, смотрит в растерянности.

Кажется, только тут она и очнулась, заметив парня, — быстро утерлась кулачком, встряхнула белесыми кудрями, улыбнулась виновато.

К лагерю они шли рядышком, Вектор — посередине…

Последующие дни — как сон. Наташа не пройдет, не проедет, чтобы не заглянуть к ним, не угостить Вектора кусочком сахара, хлебной корочкой или морковкой. Видать, и Хозяин не остается обделенным: ждет не дождется встречи с ней, а как она появляется, сразу веселеет. Разговоры у них игривые, бесконечные. Делятся друг с другом присланными из дому гостинцами, читают письма, а иной раз и книжку из тех, что хранятся Хозяином среди прочего добра в кобур- чатах, кожаных мешках.

Сладостны ночные выезды — украдкой в открытую степь, где Вектор с новым своим другом, таким же золотистым, как сам, строевым дончаком Орликом, конем Наташи, расседланные, пасутся, как дома когда‑то в ночном, под широкой луной, в тишине, чутко прислушиваясь к шорохам,

— надежные стражи своих хозяев. Не пропустят к ним ни змеи, ни собаки, ни зверя. Ногами забьют. А если заслышится человеческий голос или топот скачущих всадников,

поднимают тревогу — ржут и бьют копытами о землю, зубами стягивают со спящих бурку: дескать, вставайте, иадо уходить. Не дают проспать и утренней песни горна.

Все былые свои печали забыл Вектор. Казалось, что счастлив.

Сменяются дни и ночи, солнце все жарче. Вымахали по брюхо луговые травы, выколосились хлеба. К погромыхиванию, доносившемуся все это время откуда‑то из‑за горизонта, и к вою пролетающих над головой самолетов стали примешиваться стрекот сенокосилок, а затем и жаток, скрип груженных телег, шум молотилок и триеров, мирное рокотание трактора, лошадиное ржание и людской переклик с полей. Каждого, кто с душой хлебороба, лишают сна и покоя приметы уборочной страды. У сабельников на занятиях то и дело срывы: то всадник забывает вовремя подать команду, то конь промедлит с исполнением. Вектор чутко прислушивается к звукам, летящим с поля, ржет — просится к привычной крестьянской работе. Хозяин грустный и злой, на себя не похожий. Иногда спешится на полдороге, зайдет в шелестящую на ветру пшеницу и гладит колосья. Возвращается весь пропахший хлебным духом. Он тоже пахарь и сеятель, и место их сейчас гам, на жатве, но это немыслимо, у них другое предназначение, более важное, и конь это чует, ннсгинктивно связывая невозможность заняться любимым делом с непрестанно грохочущими далекими громами, никогда не приносящими ни дождя, ни прохлады.