Газета Завтра Газета - Газета Завтра 391 (22 2001)

• Название: Газета Завтра 391 (22 2001)
• Автор: Газета Завтра Газета
• Жанр: Публицистика

---

Представления о Граде небесном, в котором наряду с извечными русскими символами Правды, Красоты, Кротости, воплощена мечта о воле вольной особенно близки Струковой как по складу ее поэтического характера, так и по времени, которое проживает поэтесса.

Прохожу, о России грущу

с песней грозной и честной,

волю вольную в мире ищу —

Град небесный.

Укрывает его высота

и огнями блистает...

Только одна замена в этом обетованном царстве — кротость спрятана в глубь души и обращена, быть может, только к личной доле героини, к житейскому и собственно душевному, на место кротости как духовной черты встает воинская жертвенность. Появляется совершенно, кажется, невозможный для православного человека "бог войны" — но это только отвлеченный от целого облика Христа наказующего, перенесенный художественной волей автора и народной духовной традицией с последних времен, когда Он "грядет со славою судить о живых и мертвых", в дни тяжкой беды и горя, когда так остра потребность в Высшем Судии. Именно в этом контексте исключительно емким оказывается струковский образ сокола:

Под луной далеко ли идут?

Сокол знает...

Крепко бога войны я люблю!

Сокол знает.

...Град небесный.

...Но не знаю — войду ли туда?

Сокол знает!

И еще об одном образе и ожидании. Очень часто у Струковой встречается "ветер": "здесь только ветер на каменном блюде гоняет песок и века"; "от востока по тонкому льду ветер звезды сметает"; "вот и станем мы в поле ветром и никто не обидит нас"; "и неистовый ветер печаль унесет и сожрет твою песню простор"; "видишь — выхода нет, поднимается ветер, Русь уводит на облачный край"... Этот "ветер" очень разный: когда — свежий, вольный; когда — отчетливо чужой, равнодушный; когда — жестокий, злой, по смыслу смыкающийся с круговертью темных сил. Тут же — "межпланетная буря", "вьюга", "степная гроза", и, что очень существенно, "поющий ураган" — созидательный (несмотря на очевидную оксюморонность такого сочетания).

В русской древности ветры человеку представлялись существами самобытными, дующими, выпускающими из своих открытых ртов вихри, вьюги и метели. Русские сказки, песни и заговоры наполнены обращениями к ветрам с просьбой о помощи как существам живым и готовым выручить в беде. Языческий Ветер сильнее Солнца и Мороза: повеет холодом — и умерит жар, повеет теплом, и не допустит смертельного хлада. Ветер приносит благодатные дожди, так же, как град и снег, возбуждает зимние вьюги и метели. То есть Ветер, по существу, есть знак изменения, перехода от одного к другому — не всегда благодатного, но, несомненно, решительного и действенного. (Не случайно у А. Блока в "Двенадцати" метафизический сдвиг истории впрямую соприкасается с образом ветра: "Ветер, ветер — на всем Божьем свете!")

У Струковой мы видим мир опустошенный, в который вошел ветер — вошел стойко, самовластно, сметая гордыню, не щадя человеческого тепла. Слабое умирает или прячется, злое укрывается в эфемерных частных "вавилонских башнях", живучее цепляется за малейший "выступ" бытия, стремясь удержаться, выжить в мире, потерявшем устойчивость. Только героическое, просыпаясь в человеке, заставляет его подниматься во весь рост, не боясь ветра и гибели, обретая забытую укорененность — родная земля чувствует героический дух в человеке и держит его; небо, давая легкость душе героя, позволяет распрямиться спине и расправиться плечам. Изменение мира только началось: прежде в него ворвался ветер и показал свою неотмирную власть, за ним — словно бы ниоткуда — возник герой.

Знаю, так всегда случается —

там, где нужно Свет беречь,

вдруг герой в толпе является,

как в золе — булатный меч.

Струкова чувствует эти перемены в миропорядке, она сама — их дитя, их герой. И потому, почти как вещее слово, пророчество, звучит ее поэтическая речь: "Видишь... поднимается ветер..." Но если в русской древности ветер — властитель перемен, то у Струковой — он только их вестник, знамение, признак. Промыслительная сила, совместное делание с Богом — в руках героя, вне зависимости от того, понимает ли он это разумом своим или только чувствует сердцем.

Так долго явное волевое начало не было востребовано русской поэзией, и вот оно, почти уже нежданное, предстало вдруг в стихотворных строчках, вышедших из-под женской руки. Редкий поэт сегодня способен гневно крикнуть.

Стой, солнце! Не ходи над миром,

Земля сырая, расступись!

Как правило, перед читателем — стихотворное пожелание, описание воли, но не она сама, властно предстающая и как сила, и как жертвенность — в неразрывном единстве.

Грехопадение первых людей — следствие желания, малоосознанного, но катастрофического по последствиям. Там не было решения, как, наверное, по этой причине не было и личности. Возврат в небесную обитель, как заповедано, возможен путем искупления греха — осознанного искупления, которое происходит как воплощение внутренне принятого решения. Потому-то христианская литература — это не литература желаний, а литература решений, христианская свобода — не свобода вне границ, но свобода внутри убежденности. Эти внутренние решения могут быть порой и неявны, но они очень значимы для судьбы героя, потому что рядом с решением здесь всегда присутствует ответственность за него. Время бесконечной литературной рефлексии стремительно уходит, литература, пока еще неведомым образом, обновляется. Однако роль личностного духовного решения в этом художественном обновлении определяюща.

Судя по всему, в ближайшее время в центре русской литературы встанет вопрос совместимости и спора православного и родового. Единственный выход из их противоречия находится в поле русской православности, осознающей свою метафизическую уникальность. Прежде — Юрий Кузнецов, а теперь — Марина Струкова, это только первые ласточки завтрашней отечественной литературы.

Кроме того, поэтесса может быть сопричислена к тому героическому и преданному поколению, что оросило своей кровью черную землю Чечни, что было оболгано в своей борьбе и смерти предательским, сатанинским телевидением, а еще раньше прошло через оскорбленное ельцинской безнравственной пропагандой детство. Это — их голос, не чуждый некоего духовного монашества, часто склонный к житейской аскезе, противопоставленной торжествующему пиру всего мирского, земного в крайней степени приземлености. Это голос молодой России, которая полна не только гневом, но и любовью, разумом, сердечным чувством и удивительным по глубокой выразительности поэтическим словом.

[guestbook _new_gstb]

1

2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 40 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

41

Напишите нам 5

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]

Лидия Мирова РУЛЕВОГО В ПАВОДОК НЕ МЕНЯЮТ

Разрушительный паводок в Якутии внес свои коррективы во все сферы жизни республики. Разумеется, в экономику, которую пришлось переориентировать на обустройство 42 тыс. 700 человек, пострадавших от стихии. Но и политика не осталась в стороне.

Пока ленцы, олекминцы, мирнинцы, якутчане, жители поселков и улусов "сражались" с ледяными заторами и мощными потоками вздыбившейся Лены, отдельные политические силы как в самой Республике Саха (Якутия), так и за ее пределами, лихорадочно вычерчивали свои схемы по приведению в этом регионе к власти на очередных декабрьских выборах "своего" президента. Почему бы и нет? Удалось же приватизировать Чукотку, Ямал, вот-вот подчинится Приморье. Пора, как говорится, и Якутию прибрать к рукам. В эти схемы уже были вписаны и такие политконструкции, как спекуляция на постпаводковых бедах, огульное обвинение действующего президента М.Николаева и всех его сторонников в неспособности защититься от стихии и справиться с ее последствиями.